Archives

by olladij

Нигилизм: ложь на службе существующего

Уильям Гиллис

Говорить о нигилизме, а тем более пытаться его определить и критиковать, — это изнурительная задача, сродни разговору с озорным ребёнком, который выучил несколько пустых однословных ответов, заставляющих взрослого ходить кругами. И при этом есть риск серьёзного переутомления от постоянного закатывания глаз, необходимого для ведения подобной дискуссии. Большинство из нас понимает, что пытаться обсуждать или критиковать нигилизм — значит проиграть с самого начала. Точно так же, как кормить троллей — это игра, совершенно не имеющая отношения к искреннему сравнению и сотрудничеству в области идей. И всё же полное отстранение от этой темы невозможно.

Что нам делать, когда бывшие друзья или любовники начинают верить в такую бессмысленную чепуху, а потом как-то шокируются нашим отвращением? Не нужно далеко ходить, чтобы найти кипящее презрение к нигилизму в радикальных кругах, и всё же те, кто называют себя «нигилистами», выражают его лишь презрением или насмешками в мемах. Мы просто группируемся отдельно друг от друга. Индивидуально разумно отказываться втягиваться в это, но в конечном итоге это непрактично в целом. Время от времени кто-то должен надеть защитный костюм и убирать за троллями их дерьмо. И поэтому время от времени стоит повторять, какой чушью является нигилизм.

Я имею в виду основную идею нигилизма и то, как она используется на практике. Я не хочу тратить время на обсуждение точных контуров мягкой академической моды в континентальных кругах, или исторической сноски о давно умерших русских революционерах 19-го века и некоторых остатках поэзии, или обширного круга бывших анархистов, которые все вместе выгорели в конце 2000-х и пытались преподнести отчаяние как некую модную эстетику. Я имею в виду, что я буду говорить о них, у меня есть готовые эссе, отвечающие на их конкретные вопросы. Но всё это настолько скучно, такая тягомотина. И большая часть мнимых забот упомянутых групп не имеет никакого отношения к реальной проблеме нигилизма. Позволяя им устанавливать условия дискуссии, мы уклоняемся от реальной сути их основной провокации, и то, что в ней так пагубно, продолжает распространяться и гнить. Поэтому, прежде чем вникать в эти детали, я думаю, что стоит сначала рассмотреть — относительно беспристрастно и без полемики — то, что я и многие другие считаем столь неприемлемым в нигилизме. Что на самом деле вызывает эту ярость и недоверие. Конечно, быть откровенным и честным — не самый эффективный способ играть в игру, в которую играют большинство нигилистов, и, к сожалению, такой подход гораздо менее увлекателен, чем просто говорить всякую чушь, но я надеюсь, что вы всё равно продолжите читать дальше.

Continue reading →
by olladij

Отвечая на фашистский органайзинг

Уильям Гиллис, 2018

Великий экономист и ранний антигосударственник Бастиа указывал на то, как часто наше внимание привлекается к самому непосредственному, упуская из виду более широкий спектр последствий и причин. Благодаря такой близорукости и процветает современный статизм, заслоняя угрозу полицейского пистолета и взмаха его дубинки, так что предлагаемый налог, например, вырывается из контекста и превращается в инертную, послушную вещь.

Веками упорной борьбы за прогресс общество все больше и больше отвращается от насилия и явных актов доминирования. Невозможно преуменьшить значение этого достижения. И всё же наши правители компенсировали это не уменьшением жестокости, а её затушевыванием. Любой социопат интуитивно знает, как использовать пределы человеческого внимания, используя сложную маскировку. То, что видно — это политик, стоящий перед обожающей его толпой, то, что может остаться незамеченным — это жестокость, от которой зависит его политика, угроза, которую он неявно озвучивает.

Общество может казаться мирным и идиллическим, а акты жестокости не только незаметны, но и полностью отсутствуют, и все же «этот мир» – результат угрозы невероятного насилия. Если граждане тоталитарного режима не сопротивляются, не подвергаются репрессиям, а просто покорно смиряются, было бы неправильно говорить об отсутствии насилия или агрессии. И всё же особенно бюрократическая душа может оглядеться вокруг и отвергнуть требования угнетённых, может потребовать, чтобы они положили свои тела на кон, чтобы сделать видимой скрытую угрозу государства, и даже тогда оспорить, что данных недостаточно. Могут потребовать, чтобы их тела складывали все выше и выше, чтобы «доказать» систематический характер угрозы. И не дай бог, чтобы угроза была отложена, чтобы обещание было дано за годы до грядущего насилия. Когда неявная, но очень чёткая угроза звучит так: “Мы убьём тебя и всю твою семью. Не сегодня. Но скоро. Как только наша власть закончит расти. Сопротивляйтесь сейчас и умрите тогда”.

Такой насильственный «мир» не является исключительно продуктом государства. Он проникает в человеческие дела на всех уровнях. Он формирует и искажает наше общество, нашу экономику. Бандиты на улицах, чьи кражи терпят, даже делают невидимыми, не обращая внимания на них, потому что угроза воспринимается как непреодолимая. «Проход мимо, н…р», в котором содержится взаимно понимаемая коллективная угроза, слово резонирующее и режущее, за которым стоят столетия линчеваний и избиений, но его значение можно отрицать в одно мгновение. «Откуда ты знаешь, что я имел в виду именно угрозу?» – и вспышка белых зубов у собеседника. Такое неявное насилие становится дробным, взаимозаменяемым. Не каждое употребление расового эпитета содержит его в полной мере, но часто они обмениваются смягчённой возможностью насилия. Что такое 1/200 часть угрозы линчевания или избиения? Насилие пронизывает наш мир, оно течёт незаметно по сложным цепям, накапливается в безмолвных, но огромных резервуарах, перестраивая и ограничивая возможное.

Continue reading →
by olladij

Фред Хэллидей: Левые и джихад

6 апр. 2011 г.

Приближающаяся пятая годовщина терактов 11-го сентября в США подчёркивает проблему, которая сегодня широко распространена в мире, но которой уделяется слишком мало исторически обоснованного и критического анализа: взаимоотношения между воинствующими исламскими группировками и левыми.

Очевидно, что эти теракты, как и другие, произошедшие до и после них, на США и их союзников по всему миру, принесли ответственным исламистским группам значительную симпатию далеко за пределами мусульманского мира, в том числе и среди тех, кто с самых разных идеологических позиций яростно выступает против основных проявлений их силы. Однако поразительно, что за столь часто инстинктивной реакцией наблюдаются признаки гораздо более развитого и политически выраженного согласия во многих частях мира между исламизмом как политической силой и многими левыми группами.

Последние, судя по всему, рассматривают некую комбинацию «Аль-Каиды», «Братьев-мусульман», «Хезболлы», ХАМАС и (не в последнюю очередь) президента Ирана Махмуда Ахмадинежада как пример новой формы международного антиимпериализма, соответствующей – и даже дополняющей – их собственный исторический проект. Это мнимое объединённое движение может восприниматься подобными левыми группами и интеллектуальными течениями как нечто, стеснённое «ложным сознанием», но это не умаляет их стремления «объективно» поддерживать или хотя бы потакать им.

Тенденция очевидна. Так, венесуэльский лидер Уго Чавес летит в Тегеран, чтобы обняться с президентом Ирана. Мэр Лондона Кен Ливингстон и активный член британского парламента от партии «Респект» Джордж Гэллоуэй приветствуют визит в город египетского священнослужителя (и номинального лидера «Братьев-мусульман») Юсуфа аль-Кардави. Многие представители левых фракций (и не только), выступавшие против надвигающейся войны в Ираке, не стеснялись в своих союзах с радикальными мусульманскими организациями, которые с тех пор переросли из тактического сотрудничества в нечто гораздо более продуманное. Интересно наблюдать, например, в публикациях левых групп и комментаторов, как переписывается история и как язык политических аргументов подстраивается под (так сказать) это новое соглашение.

Последнее проявление этой тенденции проявилось во время ливанской войны в июле-августе 2006-го года. Боевик из страны Басков, которого я видел, размахивал жёлтым флагом «Хезболлы» во главе марша протеста, – лишь малая часть гораздо более масштабного явления. Лондонские демонстранты, протестующие против войны, видели множество транспарантов с лозунгами «Теперь мы все – “Хезболла”», а освещение движения в левой прессе отличалось некритичным тоном.

Continue reading →
by olladij

Вина невиновных


Маркус Лиске

Попытка правых релятивизировать катастрофу Шоа, ссылаясь на преступления сталинизма, служит защите немецкой национальной гордости. С другой стороны, постколониальная релятивизация Шоа путём включения её в колониальные преступления служит для оправдания истребительного антисемитизма ХАМАС.

Будь то политические мотивы или просто стремление к журналистской оригинальности — круглые годовщины исторических событий часто воспринимаются как приглашение переписать историю. Особенно это касается 8-го мая и связанного с ним освобождения мира от немецкого национал-социализма, которому сегодня исполняется 80 лет.

А чего там только нельзя пересмотреть! Например, роль России, поскольку эта страна достаточно громко приравнивается к бывшему победоносному Советскому Союзу, как это любят делать «Союз Сары Вагенкнехт» и другие мнимые борцы за мир. Но и сам национал-социализм, хотя в «Альтернативе для Германии» ещё не пришли к единому мнению, был ли он не таким уж злом, как принято утверждать (Бьорн Хёке), или даже большим злом, чем считается, потому что он был каким-то левым (Алиса Вайдель).

И, конечно, Шоа как основа германо-израильских отношений также срочно нуждается в ревизии, а лучше в двух — со стороны левых и правых антисемитов. Для примера: первые сегодня любят нападать на еврейских сокурсников в университетах, вторые — на мемориалы концлагерей и их персонал.


Когда 27-го января Мемориал лагеря Равенсбрюк открыл большой год памяти чтением, посвящённым освобождению концентрационного лагеря Освенцим 80 лет назад, нападений, к счастью, не последовало. Напротив, мероприятие убедительно продемонстрировало, что 55 процентов немцев хотели бы подвести черту под нацистским прошлым, согласно опросу, проведённому институтом Policy Matters. Зал, в котором сотрудники и друзья мемориала, а также школьники из Нойбранденбурга, расположенного в 50 километрах, читали тексты выживших, выглядел приятно заполненным благодаря многочисленным чтецам. Однако гостей, пришедших только послушать, можно было пересчитать по пальцам двух рук.

Continue reading →
by olladij

Эрих Мюзам: Советская республика и сексуальная революция

Факты, которые я мог наблюдать как активный участник революции в Баварии, неизменно подтверждают опыт всех революций, что страсть объединённых масс к искоренению гнили и угнетения и к построению чистых и справедливых общественных форм одновременно проявляется как обострённое чувственное наслаждение, которое свободно дышит и утверждает себя в светлой радости существования. Чувственная реакция антиреволюционных усилий, направленных на реставрацию свергнутой власти, предстаёт в контрасте с эротическим вдохновением творческого рвения в виде жестокой, эгоистической сексуальной похоти, которая наслаждается садистскими истязаниями побеждённых противников, склонна к изнасилованиям и похотливым убийствам в своей победе над революцией и при этом хочет, чтобы покорение новаторов праздновалось как победа моральных добродетелей, целомудрия и женской чести над разложением нравов и осквернением любви. Историческое исследование различных последствий революций для сексуального поведения творцов нового и их противников, которое, насколько мне известно, ещё не проводилось, выявило бы те же явления для всех переворотов и попыток переворотов, как показали баварские события…

В целом события в Баварии можно считать особенно типичными, поскольку здесь революция приняла гораздо более драматический характер, чем — за исключением Венгрии, которую постигла очень похожая судьба, — в других странах, которые были приведены в революционное движение окончанием войны в 1918-м году. В то время как в Берлине к власти пришло правительство, которое стремилось сделать лишь самые необходимые уступки ситуации, сложившейся в результате военного поражения, и по возможности сохранить то, что можно было спасти от старой системы, в Мюнхене приступили к созданию совершенно нового лица государства, по крайней мере в политическом плане. Под руководством Курта Эйснера установление республики в Баварии было серьёзной попыткой сделать моральные выводы из краха монархии, в то время как в Рейхе республика была принята, хорошо это или плохо, но её содержание было полностью поглощено монархией в слепой зависимости от традиции. Например, в Северной Германии попытки рабочих, объединившихся вокруг Карла Либкнехта и Розы Люксембург, сломать старое правление изнутри с самого начала вызвали жестокое ответное давление с использованием именно тех сил, которые были наиболее скомпрометированы провалом условий, смытых ноябрьскими событиями, а борьба, вылившаяся в январские и мартовские убийства в Берлине, носила характер контрреволюции без настоящей революции.

В Баварии, хотя против наступающего радикализма выступали и родственники берлинских правителей, они полностью перешли в оборону, а революционное движение развивалось бурными темпами, подталкивая к важным решениям в быстром чередовании удачных и неудачных событий, После убийства Эйснера революционное движение приняло самые далеко идущие решения по социалистическому воплощению, пережило войну с белогвардейскими ландскнехтами, спешно собранными со всех концов Германии, сражалось за свои идеалы с героической решимостью и страшными жертвами, и в конце концов утонуло в океане крови, убийств, грабежей, осквернений, кощунств и судебной мести. Continue reading →

by olladij

Плохие люди

Неискупимые индивиды и структурные стимулы

Уильям Гиллис, 2020

 

Вопреки утверждениям некоторых левых, на самом деле существуют совершенно чудовищные люди, которые не являются просто жертвами своих социальных условий. Люди различны. Каждый из нас идёт по несколько случайному пути в развитии своих ценностей и инстинктов, подгоняемый миллионом крошечных крыльев бабочек контекста, который невозможно контролировать или предсказать.

Сотня клонированных детей с идентичными генами, получивших идентичную любовь и воспитание, тем не менее столкнётся с моментами неопределённости, когда нужно будет наугад выбрать гипотезу или стратегию из возможных и её придерживаться, проверяя различные модели и ценности. Тенденции, конечно, проявляются в совокупности, но у них есть исключения. Иногда эти исключения сами являются совокупным явлением. Подход, который стабилен, когда его принимает 99% населения, тем не менее, трудно сохранить стабильным при 100%, когда случайные одиночки-перебежчики видят достаточное вознаграждение, чтобы появиться вновь. Теория игр показывает, что, хотя сострадание и взаимопомощь широко распространены в определённых средах, это часто сопровождается появлением устойчивых мелких тенденций паразитов и хищников на периферии, с разной степенью сложности. Большинство популяций стабилизируется благодаря сочетанию индивидуальных стратегий. Кроме того, жизненный путь индивида не только формируется под влиянием случайных условий, которые невозможно контролировать, но и требует определённой доли случайности в его личных исследованиях. К сожалению, существуют определённые перспективы, которые, будучи достигнутыми, агрессивно отгораживаются от дальнейшего рассмотрения, адаптации или мутации.

В самом гармоничном и просвещённом сообществе, в самой развитой культуре, в самом эгалитарном и справедливом мире все равно найдутся жестокие и бессердечные, манипуляторы и любители жестокости. Те, для кого другие люди — это не продолжение их собственного существования, но объекты, которые можно угнетать или использовать. Число этих монстров можно резко сократить с помощью различных институциональных и культурных изменений, но полностью подавить их появление невозможно. И они неизменно будут использовать любые доступные им средства и инструменты для причинения вреда другим и захвата власти.

Плохие люди всегда будут существовать. Continue reading →

by olladij

Из: Детлев Клауссен, «Границы Просвещения. Общественный генезис современного антисемитизма», 1987

Деяние, массовое уничтожение, которой мы даём имя «Аушвиц», чтобы обозначить его как нечто уникальное, стирает антисемитизм. Организованное массовое убийство должно преодолеть спонтанность и эмоции, чтобы соответствовать своей цели, стать полноценной властью, слепой самоцелью. Но Аушвиц не лежит в стране Нигде, а преступника не звали Никто; насилие было порождено структурой, а его последствия оставили следы в поколениях, последовавших за жертвами и палачами. (…) С Аушвицем в Европе походит к своему концу эпоха; проявившееся там насилие ломает старый мир. (…)

Антисемитизм может быть понят как конститутивный момент буржуазного общества в Европе. Неоднозначность обещания эмансипации и классовой реальности канализирует разочарованные энергии на мираж обращения (капитала — прим. пер.), чьими представителями современные антисемиты назначили евреев. (…)

Практика уничтожения разрывает взаимосвязь буржуазного общества и антисемитизма. Предпосылка уничтожения заключается не в фанатичном, явном антисемитизме буржуазного общества, но в поддерживающем равнодушии масс по отношению к избранным врагам. В практике уничтожения антисемитизм утрачивает свою специфику; было бы объективно сомнительно описывать происходящее в лагерях как антисемитизм. В этом смысле лозунг «окончательного решения еврейского вопроса» указывает на другую сторону страшной правды.

Эта сторона правды, кажется, исчезает в эмпирическом существовании лагерей. Но она обосновывает как уникальность массового уничтожения, так и намекает на момент его повторяемости. Акт национал-социалистического насилия привёл ex negativo к долгосрочному изменению общества; он разрушил исторически возникшее переплетение отношений в буржуазном обществе Европы, к которому принадлежали как евреи, так и антисемитская агитация. Антисемитизм был превращён национал-социализмом в объективированную, чисто инструментальную практику, равнодушную к специфическому характеру объектив в лагере. Этот, в жутком смысле, успешный антибуржуазный момент национал-социализма делает возможным абстрагирование от противника; выжило лишь равнодушие. Но оно не принадлежит одному национал-социализму; он — всего лишь одна из форм его реализации, причём самая жестокая. Равнодушие субъектов друг к другу обосновывается имманентной тенденцией буржуазного общества. Оно остаётся конститутивным моментом в субстанции общества до, вовремя и после национал-социализма. (…) От буржуазных качеств остаётся только характеризованный Адорно «холод буржуазного субъекта», который равнодушен не только по отношению к другим, но и по отношению к себе. Этот холод упраздняет высмеянное Ницше сочувствие; постнационал-социалистическое общество восстанавливает его в форме сентиментальности. (…) Continue reading →

by olladij

Нацификация постмодернистской левой

Шалом Лаппин

После теракта, совершенного ХАМАСом 7-го октября 2023-го года, евреи диаспоры оказались под непрерывной атакой по целому ряду фронтов со стороны большей части радикальных левых и их исламистских союзников. [1] Люди, выдающие себя за антирасистов защитников равенства, возглавляют насильственные демонстрации, восхваляя массовые убийства израильтян. Они призывают исключить всех евреев, не поддерживающих их взгляды, из общественного мэйнстрима. Как получилось, что столь значительная часть современных радикальных левых стала напоминать фашистские и нацистские группировки прошлого?

Старые и новые левые

В первой половине двадцатого века большая часть левых рассматривала классовую борьбу как двигатель диалектики истории. Пролетариат рассматривался как основной агент прогрессивных социальных изменений, а рабочие движения — как инструменты, с помощью которых он управлялся. Радикальные левые создали революционные коммунистические режимы в России и Китае. Это были страны с неразвитой экономикой, в основном аграрные. На промышленно развитом Западе социал-демократические левые добились существенных экономических реформ с помощью профсоюзов и парламентских политических процессов. Эти реформы привели к созданию государства всеобщего благосостояния, которое уменьшило бедность наёмных работников и способствовало их социальной мобильности.

К 1960-м годам радикальные левые отчаялись в том, что рабочие на Западе являются основным проводником перемен. Они считали, что слишком сильно вложились в экономические и социальные институты капитализма всеобщего благосостояния, чтобы реализовывать революционную политическую программу. Зарождающиеся новые левые обратились к национально-освободительным движениям, преодолевающим колониальное господство в «Третьем мире», как к замене рабочего класса. Борьба афроамериканцев за равноправие, а впоследствии и кампании феминисток и геев против гендерного отчуждения были включены в это движение как основные элементы переосмысленной освободительной борьбы.

Маркс не особенно интересовался колониализмом. Он посвятил ему лишь короткую 10-страничную главу в конце первого тома «Капитала». Описывая британское правление в Индии в статье для New-York Daily Tribune (25 июня 1853 г.), он представляет британский колониализм как жестокий и своекорыстный, но прогрессивный в своём разрушении традиционных социальных моделей. Он характеризует эти модели как препятствия на пути к освобождению человека. Маркс, как и классовое революционное движение, одним из лидеров которого он был, рассматривал левых как авангард западного просвещения, работающий за равенство, рациональность и свободу от произвольной тирании укоренившихся социальных и культурных порядков. Он не испытывал ни симпатии, ни ностальгии по традиционным обществам, особенно в незападных странах, считая их реакционными и деспотичными.

Когда «новые левые» сместили акцент с политики рабочего класса на антиколониализм и права маргинальных этнических и гендерных групп, они изначально рассматривали этот шаг как пересмотр классических марксистских взглядов. Это изменение было необходимо для адаптации к новым условиям послевоенной эпохи на Западе. Антиколониальные движения, стремившиеся к национальному освобождению в 1950-60-е годы, в большинстве своём были светскими и в целом соответствовали идеологическим взглядам классических западных левых. Они заявляли о своей приверженности социализму и демократии. Continue reading →

by olladij

Некролог на политику идентичностей

[Мы не особо любим тут т.н. повстанческий анархизм, антицивилизаторство и и всю эту нездорово пышущую здоровьем философию жизни, но ещё меньше мы любим специальную олимпиаду жертвенности (она же т.н. интерсекционализм), политиканство идентичностей, вербальную магию и прочее постмодернистское разжижение головного мозга. Автор находит довольно чёткие слова для роли академических постмодерняш в «радикальной левой» США, но нам предстоит сказать ещё больше и ещё чётче. Однако он сам использует и «нарративы» и что-то там «небинарное», вообще уделяет много внимания своей неидентичной идентичности, т.е., видимо, и сам не без этого. Как угарно это, бывает, работает, можно прочитать , например, у Зерзана в «Примитивном человеке будущего»: критика языка, включая вполне заслуженную критику вербальной магии постмодерняшного новояза, намереваящаяся устранить сам язык и понятийное мышление — такой же угар как, якобы, эмансипаторная критика техник власти, упраздняющая телесность как таковую, т.е. по факту принимающая сторону презирающей мысль и жизнь власти. Хайдеггеризм после войны перешёл пешком границу по пути из немецкого Фрайбурга во французский Страсбург и научился там обмазываться левым жаргоном. Результаты были предсказуемы. Кого это нам напоминает, совершенно случайно? Или сотни, тысячи книг о полнейшей ненадёжности языка условной коллективной козы-дерризы, переводимые на десятки языков, чего по логике этой теории происходить вообще не должно и не может. Но людям нужно с чего-то жить, правильно же? А пока что нам важны результаты этого псевдорелигиозного культа. Посему, enjoy! – liberadio]

Flower Bomb, 2017

Я начал писать этот текст примерно за пару месяцев до восстания, разразившегося в ответ на смерть Джорджа Флойда. Восстание, которое теперь стало событием мирового масштаба, побудило меня поделиться своей точкой зрения в этом тексте. Мой опыт пребывания в Миннеаполисе с 26-го по 30-е мая укрепил моё презрение к политике идентичности, поэтому я включил в текст дополнительные критические замечания, основанные на этом опыте.

Вернитесь в то время, когда люди пользовались пейджерами и телефонами-автоматами. Когда тусовочными местами были веранды и общественные парки. Время, когда конфликты решались лицом к лицу, а дерьмовые разговоры влекли за собой реальные последствия. Это были дни до появления «культуры звонков», «троллинга» и других видов социальной активности, доминирующих в интернете. Некоторые говорят, что интернет и технологическая экспансия продвинули борьбу с угнетением. Моё мнение? Интернет — это место, где гибнет весь потенциал социального бунта. Помимо бессмысленных петиций и бесконечных мемов, признание в качестве бунтаря можно получить с помощью вечеринок жалости и академической лояльности, а не практических прямых действий. Являясь прекрасной питательной средой для клавиатурных воинов и претенциозных академиков, интернет в то же время позволяет затормозить развитие социальных навыков, необходимых для общения лицом к лицу. Разрешение конфликтов принимает форму бесконечной интернет-драмы и, в лучшем случае, неловкой реконструкции «судьи, присяжных и палача» в реальной жизни. Общение лицом к лицу почти не нужно в техносообществе, где телефон стал персонализированным товаром, словно прилипшим к руке. На экране с регулируемой яркостью весь спектр эмоциональных проявлений теперь может быть представлен в цифровом виде с помощью набора смайликов.

Интернет — это ещё и место, где линчевательский менталитет «культуры вызова» побуждает людей воспринимать друг друга как одномерные существа, определяемые только ошибками и несовершенствами. Во имя «социальной справедливости» и «разоблачения обидчиков» возникает новый этатизм, использующий страх и чувство вины для принуждения к союзническому конформизму. И подобно обвинению со стороны государства, однажды осуждённый в Интернете, человек уже никогда не сможет избавиться от своей репутации. Вместо этого любые или все личный рост и развитие остаются тривиальными по сравнению со статичностью их прошлых ошибок. Несмотря на личное совершенствование, осуждённый человек приговорён навсегда остаться в плену сущности своего онлайн-образа.

На своём опыте «маргинального голоса» я видел, как политика идентичности используется активистами в качестве инструмента социального контроля, направленного на всех, кто подходит под критерии «угнетателя». Традиционная борьба за равенство превратилась в олимпийский вид спорта за социальные рычаги, инвертируя ту самую социальную иерархию, которую следовало бы уничтожить в первую очередь. Многие политики идентичности, с которыми я сталкивался, больше заинтересованы в эксплуатации «чувства белой вины» для личной (и даже капитальной) выгоды, чем в физическом противостоянии любой организационной модели превосходства белых. Я был свидетелем того, как виктимность используется для сокрытия откровенной лжи и издевательств, мотивированных личной местью. Слишком часто я видел, как политика идентичности создаёт культуру, в которой личный опыт унижается до уровня пассивного молчания. Но это всё старые новости. Любой опытный, самоидентифицирующийся анархист видел или, возможно, испытал на себе ту или иную форму «вызова» или «отмены». Так почему я поднимаю эту тему? Потому что я всё ещё вижу, как это дерьмо происходит, и я всё ещё вижу, как многим людям не хватает смелости открыто противостоять этому. Continue reading →

by olladij

Экологический кризис и восхождение постфашизма

antithesi

Экологический кризис оказывает глубокое влияние на материальные условия общественного воспроизводства, выходя за рамки «стихийных бедствий» и углубляя противоречия, присущие капитализму. Этот кризис не только проявляется в таких явлениях, как наводнения, засухи и пандемии, но и играет непосредственную роль в разжигании конфликтов, социальных волнений и массовых переселений. В дальнейшем мы попытаемся всесторонне обосновать связь между экологическим кризисом и возникновением так называемого постфашистского течения — политической и идеологической тенденции, поднимающей голову по всему миру. Постфашизм — это политическая форма преобразования массового возмущения от условий социального существования в национализм, расизм и этнокультурный конфликт, не бросающий ни малейшего вызова основным формам авторитарного либерализма. Напротив, он служит дополнением к этим формам, выступая в качестве рычага для нормализации политики, некогда считавшейся экстремальной и неприемлемой, и в то же время создавая ложного противника, который её легитимизирует.

Капиталистическая форма метаболизма между обществом и природой

Капиталистическая форма метаболизма между обществом и природой определяется тенденцией капитала к непрерывному и неограниченному расширению как самоценной стоимости. Эта тенденция неизбежно вступает в конфликт с естественно обусловленными материальными и временными условиями производства, такими как биологические циклы воспроизводства животных и растений. Однородный, делимый, подвижный и количественно неограниченный характер формы стоимости находится в прямой оппозиции к единству и неделимости продуктов природы с их качественным разнообразием, локальной спецификой и количественными пределами.

Тот факт, что капитал рассматривает каждый социально обусловленный природный предел как барьер, который необходимо преодолеть, не означает, что такое преодоление действительно возможно без нарушения локального или даже планетарного экологического баланса. Напротив, именно здесь кроется потенциал как для катастрофических изменений в локальных и периферийных экосистемах, так и для более комплексного нарушения планетарного экологического баланса. Нарушение нынешнего планетарного экологического равновесия (с наступлением антропоцена), накопление парниковых газов, загрязняющих и токсичных веществ и потенциально необратимое катастрофическое изменение климата, ведущее к уничтожению природных предпосылок для удовлетворения социальных потребностей человека, не являются неизбежными результатами конфликта между обществом и природой. Напротив, это конкретные исторические явления, связанные с преобладанием капиталистического способа производства.

Капиталистические менеджеры и эксперты начинают рассуждать о «рациональном использовании природных ресурсов», когда производительность капитала оказывается под угрозой из-за расточительных и разрушительных практик, присущих производственным процессам компаний и государств, которыми они управляют. Сюда относятся истощение обрабатываемых земель, вырубка лесов, загрязнение воды, исчерпание легко добываемых ископаемых видов топлива и редких элементов и т. д. Когда деградация окружающей среды препятствует расширенному воспроизводству капитала, например, в результате замедления роста производительности сельского хозяйства или увеличения расходов на борьбу с болезнями, связанными с загрязнением окружающей среды, и тем самым повышает стоимость рабочей силы, эти случаи деградации окружающей среды обозначаются в мейнстримной экономике как «внешние экологические эффекты» или «провалы рынка из-за отсутствия прав собственности», а также другими терминами. Эти категории в мистифицированной форме представляют собой необходимость переложить возросшую стоимость капитала на мировой пролетариат путём введения налогов на потребление и предоставления субсидий капиталистическим предприятиям на внедрение «экологичных технологий» («Зелёный курс», «возобновляемые источники энергии», «циркулярная экономика» и т. п.), чтобы, согласно пустому экономическому жаргону, «интернализировать внешние экологические эффекты». Continue reading →