Archives

by olladij

Отто Рюле: Бегство в буддизм (1925)

[Сто лет прошло — ситуация всё та же, всё те же и иллюзорные пути выхода из кризиса. – liberadio]

В зависимости от темперамента и характера люди могут по-разному реагировать на жизненные трудности и невзгоды.

Один — это человек, стремящийся вперёд и искушаемый целым ворохом трудностей. Он хватается за всё, преодолевает сопротивление и опасности, справляется с миром и вещами. Другой, менее энергичный, не знает, как утвердить себя в борьбе за существование. Он поддаётся — с сопротивлением или без — более сильным силам и погибает.

Третий, не победитель и не побеждённый, применяет тактику уклонения. Поскольку он не хочет ни сражаться, ни погибать, он умело избегает конфликтов и опасностей в нужный момент. Он спасается трусостью, меняя данное поле боя, где он боится поражения, на другое, где он надеется самоутвердиться. Эти типы встречаются как в чистом виде, так и в комбинации. Один и тот же человек часто ведёт себя по-разному в разных ситуациях. Но по своей психической структуре человек всегда остаётся одним и тем же.

С самого раннего возраста он формирует свой жизненный план на основе своего раннего опыта и приключений, которому он затем неустанно и последовательно следует в любых ситуациях. Этот жизненный план становится руководящим принципом его безопасности.

Под характером мы понимаем единообразие поведения во всех человеческих отношениях в соответствии с основным жизненным планом. Чем сложнее ситуация, чем больше требований к самоутверждению, тем беспощаднее стремление к жизненному плану и тем яснее характер.

Итоги мировой войны увеличили жизненные трудности во всем мире. Для каждой нации, каждого класса, каждой социальной прослойки, особенно в Европе. И в первую очередь в Германии. Династии были свергнуты, традиционные отношения власти разрушены, былая слава уничтожена. Вильгельм рубит дрова в Дорне.

Политических правителей подавляют, прогоняют, забывают. Они питаются воспоминаниями или заговорщицкими планами. Даже там, где им удавалось вернуть свои прежние позиции, их успех не всегда соответствовал их усилиям. При всей своей внешней наглости Людендорф, Тирпиц и им подобные на самом деле были нищими ничтожествами.

Экономические властители рухнули или попали в фатальную зависимость. Рурская война была проиграна. Cтиннес умер от разрыва сердца. Деньги стали дефицитными и дорогими. Бозель, Кастильони, Парвус, Бармат распространяют запах разложения. Банкротство и коррупция повсюду.

В результате инфляции большая часть среднего класса пошла по скользкой дорожке и в одночасье оказалась в пролетариате, если не глубже. Их Бог покинул их, их жизненная философия рухнула. Вместе с богатством, должностью и средствами к существованию они утратили своё мировоззрение, моральную и интеллектуальную устойчивость, точку зрения и ориентацию. Закат Европы. Что будет дальше? Continue reading →

by olladij

Критика общества как критика познания

Замечания к вопросу почему критика нуждается в теории и где лежат её границы

Клаус Петер Ортлиб

В силу своей крайне миноритарной позиции социальная критика, идущая к истокам, быстро оказывается в положении человека, попавшего в психушку, все обитатели которой находятся в одинаковом бреду. Любая попытка прояснить ситуацию неизбежно приводит к тому, что тебя самого признают невменяемым. В конце концов, большинство всегда нормально.

Господствующее заблуждение считает самым естественным в мире то, что всё, что находится за пределами собственных четырёх стен, должно выражаться в деньгах и что они должны быть заработаны трудом. Любой, кто выражает сомнения по этому поводу, считается по меньшей мере чудаком, а (марксистская) критика стоимости — в лучшем случае благонамеренной частной прихотью наряду со многими другими, которые порождает это общество.

Не только для самоутверждения, но и для того, чтобы повлиять на господствующее сознание и не быть легко отвергнутым как сумашедший, необходимо прояснить, откуда радикальная социальная критика берет свои суждения и чем «критическое мышление» отличается от «буржуазного мышления». Этому посвящены следующие замечания, которые опираются на Маркса и интерпретацию Маркса Моше Постоуном. (1)

Его простое послание заключается в том, что все мысли (без исключения) определяются в своих формах обществом, в котором они возникают. (2) В той мере, в какой это относится к более ранним или иностранным, например, средневековым, индийским или восточноазиатским культурам, это осознание считается само собой разумеющимся в сегодняшних исследованиях культуры. Однако по причинам, которые ещё предстоит прояснить, буржуазное мышление далеко от того, чтобы применить его к собственному обществу. Если мы это сделаем, то из этого следует: Наше мышление, критическое или нет, в своих формах определяется товарным обществом. Особенность критического мышления состоит в том, что это обстоятельство также принимается во внимание, то есть мышление всегда критически соотносится с товарным обществом и его специфическими категориями (товар, стоимость и, согласно более поздним открытиям, труд).

Речь идёт, таким образом, о резком отказе от всех попыток оперировать онтологическими понятиями, относящимися к якобы «определению бытия человека». В этом смысле необходимо отличать его от теоретического постмодернизма, который иногда понимается сходным образом, хотя и неверно: хотя ему и удаётся разобрать самооправдания онтологического мышления Просвещения с помощью лингвистической критики, он делает из этого неверные выводы, поскольку не различает понятийное мышление и мышление Просвещения. Ему не хватает именно обращения к конкретной форме общества, в котором люди говорят и думают, поэтому постмодернизм также обвиняют в онтологизации.

Проведённое здесь различие между буржуазным и критическим мышлением имеет для любой (в этом смысле) критической социальной теории последствия не только эпистемологического характера. В частности, они касаются вопроса о том, где проходят границы теории: Она не должна ни позволять себе увлекаться метафизической интерпретацией человеческой истории, предполагая законоподобную динамику, присущую только буржуазному обществу, ни позитивно определять посткапиталистические формы общества.

Политическая экономия…

Как известно, подзаголовок главного труда Маркса — «Критика политической экономии», то есть критика буржуазной науки, а значит, претензия на эпистемологическую критику. Маркс выполняет эту претензию, пытаясь показать, что признаваемые им категории глубинной капиталистической структуры (товар, стоимость, труд, капитал) выражаются в поверхностных явлениях (цена, заработная плата, прибыль, рента и т.д.), которые как бы противоречат глубинной структуре и затемняют её, так что другие теории, непосредственно связанные с различными проявлениями, как и господствующее обыденное сознание, обязательно должны мистифицировать общественные отношения, например, таким образом: Continue reading →

by olladij

Экологический кризис и восхождение постфашизма

antithesi

Экологический кризис оказывает глубокое влияние на материальные условия общественного воспроизводства, выходя за рамки «стихийных бедствий» и углубляя противоречия, присущие капитализму. Этот кризис не только проявляется в таких явлениях, как наводнения, засухи и пандемии, но и играет непосредственную роль в разжигании конфликтов, социальных волнений и массовых переселений. В дальнейшем мы попытаемся всесторонне обосновать связь между экологическим кризисом и возникновением так называемого постфашистского течения — политической и идеологической тенденции, поднимающей голову по всему миру. Постфашизм — это политическая форма преобразования массового возмущения от условий социального существования в национализм, расизм и этнокультурный конфликт, не бросающий ни малейшего вызова основным формам авторитарного либерализма. Напротив, он служит дополнением к этим формам, выступая в качестве рычага для нормализации политики, некогда считавшейся экстремальной и неприемлемой, и в то же время создавая ложного противника, который её легитимизирует.

Капиталистическая форма метаболизма между обществом и природой

Капиталистическая форма метаболизма между обществом и природой определяется тенденцией капитала к непрерывному и неограниченному расширению как самоценной стоимости. Эта тенденция неизбежно вступает в конфликт с естественно обусловленными материальными и временными условиями производства, такими как биологические циклы воспроизводства животных и растений. Однородный, делимый, подвижный и количественно неограниченный характер формы стоимости находится в прямой оппозиции к единству и неделимости продуктов природы с их качественным разнообразием, локальной спецификой и количественными пределами.

Тот факт, что капитал рассматривает каждый социально обусловленный природный предел как барьер, который необходимо преодолеть, не означает, что такое преодоление действительно возможно без нарушения локального или даже планетарного экологического баланса. Напротив, именно здесь кроется потенциал как для катастрофических изменений в локальных и периферийных экосистемах, так и для более комплексного нарушения планетарного экологического баланса. Нарушение нынешнего планетарного экологического равновесия (с наступлением антропоцена), накопление парниковых газов, загрязняющих и токсичных веществ и потенциально необратимое катастрофическое изменение климата, ведущее к уничтожению природных предпосылок для удовлетворения социальных потребностей человека, не являются неизбежными результатами конфликта между обществом и природой. Напротив, это конкретные исторические явления, связанные с преобладанием капиталистического способа производства.

Капиталистические менеджеры и эксперты начинают рассуждать о «рациональном использовании природных ресурсов», когда производительность капитала оказывается под угрозой из-за расточительных и разрушительных практик, присущих производственным процессам компаний и государств, которыми они управляют. Сюда относятся истощение обрабатываемых земель, вырубка лесов, загрязнение воды, исчерпание легко добываемых ископаемых видов топлива и редких элементов и т. д. Когда деградация окружающей среды препятствует расширенному воспроизводству капитала, например, в результате замедления роста производительности сельского хозяйства или увеличения расходов на борьбу с болезнями, связанными с загрязнением окружающей среды, и тем самым повышает стоимость рабочей силы, эти случаи деградации окружающей среды обозначаются в мейнстримной экономике как «внешние экологические эффекты» или «провалы рынка из-за отсутствия прав собственности», а также другими терминами. Эти категории в мистифицированной форме представляют собой необходимость переложить возросшую стоимость капитала на мировой пролетариат путём введения налогов на потребление и предоставления субсидий капиталистическим предприятиям на внедрение «экологичных технологий» («Зелёный курс», «возобновляемые источники энергии», «циркулярная экономика» и т. п.), чтобы, согласно пустому экономическому жаргону, «интернализировать внешние экологические эффекты». Continue reading →

by olladij

Загадка власти. О Мишеле Фуко

Манфред Дальман

Характерной чертой для мышления Фуко является его руководство для повседневной жизни, которое он составил после прочтения книги Делеза и Гваттари «Анти-Эдип»:

1. Освободите политическое действие от всей унифицирующей и тотализирующей паранойи!
2. Откажитесь от верности старым категориям негативного (таковы закон, граница, кастрация, недостаток, разрыв), которые западная мысль так долго освящала как форму власти и подход к реальности! Отдайте предпочтение позитивному и множественному, различиям, а не единообразию, потокам, а не единицам, мобильным схемам, а не системам! Верьте, что продуктивное — не оседлое, а кочевое!
3. Не думайте, что для того, чтобы быть воинственным, нужно быть печальным — даже если то, против чего мы боремся, отвратительно! Именно связь желания с реальностью (а не его уход в формы репрезентации) обладает революционной силой.
4. Не используйте мышление для того, чтобы основывать политическую практику на истине — и не используйте политическое действие для того, чтобы дискредитировать линию мысли как простое умозрение! Используйте политическую практику как интенсификатор мысли, а анализ — как умножитель форм и областей вмешательства политического действия!

5. Не требуйте от политики восстановления «прав» личности, как их определяет философия! Индивид — это продукт власти. Гораздо более необходимо «деиндивидуализировать» посредством умножения и вытеснения, посредством различных комбинаций. Группа не должна быть органической связью, объединяющей иерархизированных индивидов, она должна быть постоянным генератором деиндивидуализации. И наконец:
6. Не влюбляйтесь во власть! (из «Диспозитивы власти»)

Поскольку это нечто вроде резюме его самопонимания, я процитирую и более длинный отрывок: «Я мечтаю об интеллектуале как о разрушителе доказательств и универсалий, который распознает слабые места, отверстия и линии силы в моментах инерции и ограничений настоящего, который постоянно меняет своё место, который не знает наверняка, где он будет завтра и что он будет думать, потому что его внимание сосредоточено исключительно на настоящем; который, где бы он ни находился в данный момент, вносил бы свою лепту в вопрос, стоит ли революция усилий и каких (я имею в виду: какая революция и каких усилий), причём само собой разумеется, что ответить на него могут только те, кто готов рискнуть своей жизнью ради её совершения». (там же)

Поэтому Фуко озабочен разрушением доказательств и универсалий. Его мотив понятен: эти доказательства и универсалии — включая, например, истины и концепции, созданные в науке, — рассматриваются им как места, откуда власть осуществляет своё господство. Против этой власти, представляемой в общих понятиях, и необходимо «бороться, рискуя жизнью».

Концепция власти Фуко основывается на двух уровнях: первый уровень — концептуальный, «аналитическая сетка микрофизики власти». Речь идёт об отношении «локальных властей к общей власти», об отношении властей к их внешней стороне — телам, а также о следствиях для анализа, содержащихся в этой концепции власти: прежде всего о бессубъектности власти и о позитивизме, на котором Фуко основывает свою микрофизику власти. Второй уровень — это собственно микрофизика власти, то есть, как раньше говорили, реальный анализ буржуазного общества.

I. Микрофизика власти

Прежде всего, необходимо прояснить, что Фуко подразумевает под властью. Он свободно признает, что не знает, что такое власть. Со времён Маркса мы знаем, что такое эксплуатация, но даже понятие господства остаётся неясным, поскольку никто не знает, откуда берётся власть. Однако тот факт, что власть существует, нельзя отрицать. И, продолжает Фуко, прежде чем мы узнаем, что такое власть, мы должны понять, как она работает. Поэтому анализ Фуко всегда связан с «как» власти — и лишь во вторую очередь с её «что».

Фуко избегает дилеммы, связанной с желанием анализировать следствия, не зная общей причины, лежащей в их основе, с помощью процедуры, которая стара как сама наука. Чтобы направить исследовательскую практику, формулируется гипотеза, чтобы в процессе исследования выяснить, можно ли работать с первоначальной гипотезой, нужно ли её изменить или заменить другой. Содержание исходной гипотезы совершенно неважно. Даже высказывание о том, что основной строительный блок материи состоит из зелёного сыра, выполняет функцию содержательного руководства исследовательским процессом с точки зрения принципа критического рационализма.

Он понимает свою концепцию власти как такую конструкцию — Фуко называет это номинализмом, — а его работы призваны стать ставками во всеохватывающей игре, которая в конечном итоге должна показать, может ли человек думать так же, как он.

Таким образом, власть — это, прежде всего, не более чем имя, не более чем знак,
с помощью которого можно обозначить «сложные стратегические ситуации». Здесь, однако, следует отметить важное отличие построений Фуко от обычных научных построений; и в этом отличии кроется нечто вроде гламура, скрытого во всем несчастье его концепции власти, гламура, который делает его (в отличие от его последователей) оппонентом, дебаты с которым, безусловно, могут привести к прозрениям: Ведь в отличие от современного научного истеблишмента, он серьёзно относится к своему номинализму. Его номинализм проблематизирует отношения, которые уже давно перестали быть проблемой для науки: яблоки и груши, взятые вместе, называются фруктами — общее понятие фруктов содержит, среди прочих, конечно, яблоки и груши в качестве своих конкретных детерминантов. Но видеть в этом абстрагировании от частного к общему проблему, имеющую хотя бы отдалённое отношение к власти, к господству, к эксплуатации — это то, что наука, с тех пор как она преодолела теологическую схоластику, считает откровенно нелепым.

С другой стороны, Фуко признает, что, по крайней мере, там, где речь идёт не об общем понятии плода, а о власти, отношения между конкретными силами и их обобщением в единую власть представляют собой проблему, с которой нельзя справиться, обратившись к простой формальности абстракции.

Для Фуко власть как общее понятие — как «номинальный конструкт» — должна быть понята прежде всего как «множественность властных отношений, населяющих и организующих территорию». Археологические исследования, как он их называет, в отдалённых архивах, в ходе которых каждому событию придаётся одно и то же значение (кстати, именно здесь берет своё начало постструктуралистский произвол, основа которого, конечно, уже давно логически обоснована в товарной форме, но здесь лишь вскользь), теперь призваны реконструировать процесс, в котором отдельным властям удаётся в конце концов объединиться друг с другом в единство. В результате получается микрофизика власти, которая должна показать, что то, что считается достижениями западной цивилизации: индивидуальность, социальность, истина, наука, техника и т. д., — не что иное, как результат объединения отдельных сил в единую «стратегию власти», которая покоряет и пронизывает тело современного общества.

Прежде чем понять, как Фуко реализует эту концепцию на основе конкретных анализов, стоит указать на страдания, которым он подверг себя, когда взял концепцию власти в этой форме в качестве основы для своих «кочевых исследований». Это страдание, как и великолепие, является результатом той же последовательности, с которой он готов отстаивать свой номинализм: если общие понятия, такие как общество, государство, истина, природа и т.д., понимаются как результаты властных отношений, то вполне логично обратиться против любой теории, которая стремится концептуализировать господствующую реальность во всей её полноте. Гегельянство, например, Фуко считает фундаментальным злом западной мысли — потому что в гегелевском дискурсе (а значит, и в марксистском) власть смогла особенно эффективно сковать себя в единую стратегию. И следствие его номинализма заставляет его утверждать, что его анализу нельзя приписать единый, общий характер. Если любая общая концепция является результатом объединения отдельных сил с целью усиления и повышения эффективности власти, то тот, кто борется против этой общей власти, должен отказаться от любой теории, от любого общего дискурса вообще. Следовательно, для Фуко потребность в теории всё ещё принадлежит системе, «которой достаточно». Continue reading →

by olladij

П. Маттик: Спонтанность и организация (1977)

[Батяня Пауль Маттик в представлении не нуждается. Что? Нуждается? Нет, не нуждается. – liberadio]

I

Вопрос об организации и спонтанности рассматривался в рабочем движении как проблема классового сознания, связанная с отношениями революционного меньшинства к массе капиталистически идеологизированного пролетариата. Считалось маловероятным, что более чем меньшинство примет и, организовавшись, сохранит и применит на практике революционное сознание. Масса рабочих будет действовать как революционеры только в силу обстоятельств. Ленин принимал эту ситуацию с оптимизмом. Другие, например Роза Люксембург, думали об этом иначе. Для того чтобы осуществить диктатуру партии, Ленин прежде всего занялся вопросами организации. Роза Люксембург, чтобы избежать опасности новой диктатуры над рабочими, делала упор на спонтанность. Однако оба они считали, что как при определённых условиях буржуазия определяет идеи и деятельность трудящихся масс, так и при других условиях революционное меньшинство может сделать то же самое. В то время как Ленин видел в этом шанс на создание социалистического общества, Роза Люксембург опасалась, что любое меньшинство, поставленное в положение правящего класса, может вскоре начать думать и действовать так же, как буржуазия прежних времён.

За этими установками стояло убеждение, что экономическое развитие капитализма заставит пролетарские массы начать антикапиталистическую деятельность. Хотя Ленин рассчитывал на стихийные движения, он одновременно опасался их. Необходимость сознательного вмешательства в стихийно возникающие революции он обосновывал отсталостью масс и видел в стихийности важный разрушительный, но не конструктивный элемент. По мнению Ленина, чем сильнее стихийное движение, тем больше необходимость дополнять и направлять его организованной, плановой партийной деятельностью. Рабочих нужно было, так сказать, оградить от самих себя, иначе они по незнанию могут проиграть своё дело и, растратив свои силы, открыть дорогу контрреволюции.

Роза Люксембург думала иначе, потому что видела контрреволюцию не только таящейся в традиционных силах и организациях, но и способной развиться внутри самого революционного движения. Она надеялась, что стихийные движения ограничат влияние тех организаций, которые стремились к централизации власти в своих руках. Хотя и Люксембург, и Ленин рассматривали накопление капитала как процесс, порождающий кризисы, Люксембург представляла себе кризис как более катастрофический, чем Ленин. Чем более разрушительным будет кризис, тем более широким будет охват ожидаемых спонтанных действий, тем меньше будет необходимость в сознательном руководстве и централизованном контроле, и тем больше шансов у пролетариата научиться думать и действовать в соответствии со своими собственными потребностями. Организации, по мнению Люксембург, должны лишь способствовать высвобождению творческих сил, заложенных в массовых действиях, и интегрироваться в независимые пролетарские попытки организовать новое общество. Такой подход предполагал не ясное, понимающее революционное сознание, а высокоразвитый рабочий класс, способный собственными усилиями найти пути и средства использования производственного аппарата и собственных возможностей для построения социалистического общества. Continue reading →

by olladij

Авангард и идеология. Послесловие к коммунизму советов

Йоахим Брун

Рабочий класс либо революционный, либо он не существует.

Карл Маркс, 1865

Труд есть религия социализма.

Фридрих Эберт, 1918

Революционные движения европейского пролетариата вспыхивают в эпоху между 1870-м и 1936-м годами, во время, которое начинается с Парижской коммуной, затем достигает своего апогея в немецкой Ноябрьской революции, итальянском «biannio rosso», восстанием в российском Кронштадте в 1921-м, чтобы навсегда завершиться в 1936-м году вместе с Испанской революцией. Все эти движения доказывают, что организации пролетарского класса, его партии и профсоюзы не способны понять ни его сути, ни его сущностного интереса, т.е. не умеют выразить их и воплотить. Более того, эти организации трансформируют класс в сословие временно занимающихся капитально-продуктивными задачами государственных граждан; они превращают классовую борьбу в смазочное средство для накопления. Но и сам класс не понимал себя, когда назначил эти организации своими интерпретаторами и адвокатами, когда он настаивал на том, чтобы его интерес, т.е. «экономику труда» (Маркс) признали в форме права и при помощи государства. Хотя таким образом класс обращается против капиталистических отношений в их тотальности, одновременно против эксплуатации и власти как в только в таком виде становящейся практической «критике политической экономии», он восстаёт одновременно против капитала и суверенитета как против всего лишь различных проявлений идентичного, негативного в себе общественного отношения.

Но остаётся проблема центральности, в том числе и организационной: снятие политического суверенитета капитала требует противостояния ему на равных, его упразднения как социально действительного. «Диктатура пролетариата» в виде якобинской, централизованной и военизированной кадровой партии – это ответ воинствующего крыла социал-демократии, против которого подлинные теоретики класса выдвинули идею «пролетарского антибольшевизма», а также: «марксистского антиленинизма» и мобилизовали практику советов. Именно советы должны были проводить аутентичную самоинтерпретацию класса и при этом решить проблему центральности, решаемости и социальной обоснованности. Подобно тому, как партийная форма призвана авторитарно приписывать и диктовать эмпирическим трудящимся объективно-научное классовое сознание сверху, так и форма советов должна обобщать и заострять эмпирическое сознание трудящихся снизу до его революционной истинности: Не возникает вопроса, какая концепция является более эмансипативной и правдивой; но также нет сомнений и в том, что ни та, ни другая концепция не могут разрешить взаимоотношений между классом и личностью, вопроса о сущности класса и эмпирии наёмного труда, о правде капитала и возникающей идеологии о, например, «достойной оплате труда», а скорее только мечутся в этой дилемме. Дедукции авторитарного, «научного социализма» как и индукции антиавторитарного коммунизма лишь ходят вокруг да около этих проблем. Это заставляет обе стратегии, авторитарную и либертарную, понимать сущность класса, рабочей силы как изначальной социальной силы, которая лишь отчуждает себя в капитале, как нечто, что не тождественно самому себе и которое не осознает себя, которая составляет общество, но только без сознания. Капитал же, напротив, должен был быть производным и иллюзией, оккупацией и высокомерием. Следовательно, как не понята продуктивность политической формы, т.е. её способность к трансформации; не понята и производительность экономической формы: её способность к абстракции и субсуммации. Всё это делает ленинизм столь же устаревшим, сколь и коммунизм советов вышедшим из моды.

Однако, когда материалистическая критика рабочего класса ещё, возможно, могла помочь, рэтекоммунисты из фракций официального рабочего движения СДПГ и КПД занимали наиболее передовую позицию. Не только потому, что в своих текстах, как Вилли Хун, указывали на этатизм социал-демократии и предостерегали от идеологической навязчивой идеи, что государство – понимаемое только как принцип – является воплощением и проводником народной воли; не только потому, что начиная с 1917-го года, с тех пор как Роза Люксембург написала свою книгу о русской революции, они объясняли сначала ленинизм, а затем, как его наследника, и сталинизм как производственные отношения государственного капитализма; не только потому, что они развили принцип советов как самоорганизации и самоуправления пролетариата, нет — их авангардизм заключается главным образом в том, что они впервые со времён утопического социализма, а также по эту сторону «научного социализма», они впервые изложили «Основные принципы коммунистического производства и распределения». В 1930-м г., за три года до так называемого так называемого нацистского «захвата власти». Именно такие авторы, как Антон Паннекук, Герман Гортер и Карл Корш, развили содержание коммунизма как безгосударственного и бесклассового мирового общества, а затем, после 1945 года и в почти полной изоляции, Кайо Брендель, Пауль Маттик и некоторые другие. Continue reading →

by olladij

Подражатели Путина

[Кстати, тут новый многополярный мир подвезли — при ближайшем рассмотрении он оказался новой многополярной войной. – liberadio]

Томаш Конич

В фарватере российской агрессии против Украины грозят дальнейшие захватнические конфликты на периферии и полупериферии кризисной мировой системы.

Президент Турции Реджеп Тайип Эрдоган не прилагает особых усилий, чтобы скрыть свои имперские амбиции на Южном Кавказе. После завоевания и этнической чистки старого армянского района расселения в Нагорном Карабахе его союзником Азербайджаном, правительства Анкары и Баку нацелились на так называемый Сангесурский коридор на юге Армении. Советский Союз отдал этот регион, граничащий с Ираном и перекрывающий сухопутный мост между Турцией и Азербайджаном, Армении в 1920-м году; эта историческая несправедливость должна быть исправлена. Создание коридора на юге Армении является «стратегическим вопросом», заявил турецкий президент на встрече со своим азербайджанским коллегой Ильхамом Алиевым в эксклаве Нахичевань в конце сентября.

Таким образом, в течение нескольких недель Турция и Азербайджан совершили почти оруэлловский разворот: полное изгнание армян из Нагорного Карабаха, описанное турецкими государственными СМИ как «антитеррористическая операция», ранее было узаконено обоими правительствами в соответствии с международным правом после единственного решения тогдашнего советского народного комиссара по делам национальностей Иосифа Сталина о присоединении этого старого армянского района к Азербайджанской Советской Республике в 1921-м году.

Если в случае с Нагорным Карабахом советская демаркация границ стала идеологической основой для этнической чистки этого региона как само собой разумеющегося (падкий до нефти Запад охотно разделял этот аргумент поставщика нефти Алиева), то в случае с Сангешурским коридором, который должен стать предметом переговоров с Арменией, Эрдоган и Алиев утверждают прямо противоположное – советская «несправедливость» должна быть пересмотрена.

Неслучайно эти разговоры напоминают заявления президента России Владимира Путина в начале вторжения в Украину о том, что Ленин и большевики совершили большую несправедливость, поскольку Советский Союз в первую очередь образовал Украину из исторических территорий России. Изгнание армян из Нагорного Карабаха можно охарактеризовать как подражательный конфликт российской агрессии, в котором Азербайджан и Турция пытаются достичь своих региональных целей с помощью военной силы и этнических чисток, следуя в фарватере украинской войны.

Расчёт прост: украинская война на истощение растрачивает военные ресурсы на Востоке и Западе, что снижает риск военного ответа крупных держав на военные авантюры в регионе, считающемся их задним двором, например на Южном Кавказе, – тем более что зависимость Европы от азербайджанских энергоносителей сама по себе минимизирует риск санкций. Террористическая война ХАМАС против Израиля и угроза конфликта между США и Ираном ещё больше усилили эту опасность военного перенапряжения со стороны западных государств. Continue reading →

by olladij

Изоляция вместо империи

Томаш Конич

Если раньше имперские державы стремились к созданию обширных империй, то сегодня они отгораживаются от обнищавшей периферии. Современный кризисный империализм не имеет материальной базы для реализации масштабных гегемониальных проектов, в результате чего всё больше конфликтов решаются с помощью военной силы.

Back to the roots? В последнее время капитализм, похоже, возвращается к своим кровавым истокам из эпохи раннего модерна, когда зарождающиеся национальные государства совершали империалистические рейды в Америку, Азию и Африку. В результате возникла капиталистическая мировая система с её делением на центр, полупериферию и периферию, которая сегодня начинает разрушаться в результате экономического, социального и экологического мирового капиталистического кризиса. За тлеющими или уже разгоревшимися конфликтами практически невозможно уследить: Украина, Израиль и Ближний Восток в целом, Тайвань, Сахель, Иран, Кавказ, Косово. Крупная империалистическая война, подобная Первой мировой войне как первоначальной катастрофе 20-го века, представляется вероятной.

Однако внешняя видимость обманчива. Внутренняя логика, определяющая эту геополитическую, а зачастую и военную динамику противостояния, – это логика системного кризиса капитализма в его социально-экологическом измерении. Это кризисный империализм, понимаемый как стремление государства к доминированию в эпоху сужения процесса накопления капитала.

В отсутствие нового режима накопления капитал как «продолжающееся противоречие», избавляющееся от своей субстанции – образующего стоимость труда – в результате опосредованной конкуренцией рационализации порождает растянувшийся на десятилетия периодический кризисный процесс: деиндустриализацию, гигантские горы долгов и экономически избыточное человечество в несостоявшихся государствах периферии. В экологическом аспекте таяние наёмного труда в товарном производстве усиливает ресурсный голод глобальной эксплуатационной машины, что подпитывает климатический и сырьевой кризис.

Обострение противоречий – социальные волнения, экономические потрясения, нехватка ресурсов, экстремальные погодные явления и т.д. – толкает находящиеся под угрозой распада государственные аппараты, ещё обладающие необходимыми силовыми средствами, на имперские и, в конечном счёте, военные авантюры. Готовность идти на геополитический и военный риск растёт именно потому, что возможности действий правящих классов и режимов становятся все более ограниченными. Continue reading →

by olladij

Будущее изменилось

О пост-капиталистических технических утопиях и кризисе общественных природных отношений.

Себастиан Мюллер

Тот, кто имеет дело с утопиями, вряд ли сможет обойтись без него: нарратива о том, что полностью автоматизированное и объединённое цифровыми сетями общество в будущем освободит людей от ига труда и одновременно позволит им жить в изобилии. Спектр тех, кто с энтузиазмом относится к этой идее, простирается от экономических либералов до радикальных левых технологических утопистов. Всех их объединяет идея неограниченных возможностей технологии. Утопии такого рода стали известны широкой аудитории благодаря таким книгам, как “PostCapitalism: A Guide to our Future” британского экономического журналиста Пола Мейсона и “Fully Automated Luxury Communism: A Manifesto” британского политолога и соучредителя левой медиаплатформы Novara Media Аарона Бастани. В немецкой левой утопии такого рода оперируют словами “робокоммунизм” или “технокоммунизм”. Утопия Мейсона об автоматизированном обществе изобилия направлена на повышение благосостояния большинства человечества. Те, кто не принадлежит к этому большинству, очевидно, исключаются из этого процветания. Бастани и сторонники роботизации и технокоммунизма, напротив, хотят видеть жизнь в роскоши для всех и поэтому более интересны для левых дискуссий. Однако и здесь обнаруживаются некоторые теоретические слабости. Наконец, в этом контексте возникает вопрос, стоит ли вообще стремиться к полностью автоматизированному обществу роскоши, особенно в условиях экологического кризиса.

Предположение о том, что технологии делают весь труд излишним, сомнительно уже в силу того, что её необходимо разрабатывать, создавать, устанавливать, контролировать и обслуживать. Даже в условиях цифрового сетевого производства невозможно предусмотреть все возможные варианты развития событий, поэтому требуется регулярная корректировка технических устройств путём вмешательства человека. В утопии коммунистического общества производство также должно ориентироваться на постоянно меняющиеся потребности человека. Для гармонизации различных потребностей необходимы коммуникативный обмен и политическая работа. Даже в значительной степени автоматизированный производственный механизм должен постоянно реорганизовываться на этой основе. В противном случае алгоритмы, роботы и т.п. в конечном итоге сами будут решать, что нужно людям. Сфера ухода также не может быть полностью автоматизирована, поскольку для неё характерна потребность в личном взаимодействии и внимании, даже если есть подзадачи, которые потенциально могут быть решены технологически. Кроме того, в обществе, способ производства которого также ориентирован на сохранение природной основы жизни человека, прежде всего необходимо выяснить, является ли использование техники экологически устойчивым во всех областях, например, с точки зрения потребления ресурсов. В конечном счёте, это касается и вопроса о том, какие машины, созданные при капитализме, могут продолжать использоваться в таком обществе или могут быть легко перепрофилированы. В этом контексте часто упускается из виду тот факт, что технология не просто нейтральна, а исторически конкретна. Сложность и степень специализации средств производства, созданных при капитализме, обычно не принимаются во внимание. Однако это часто мешает их преобразованию в экологически нужном направлении.

Требование материальной роскоши для каждого человека в мире также не учитывает важных связей. В нем действительно присутствует эмансипационный элемент, поскольку он направлен на справедливое распределение товаров, производимых во всем мире. Однако оно остаётся неправдоподобным до тех пор, пока не определено, что же на самом деле подразумевается под роскошью. Требование иметь виллу, частный самолёт, яхту и внедорожник для каждого было бы не только нелепым, но и явно экологически гибельным. Однако даже более слабый вариант этого требования, направленный на универсализацию среднестатистического образа жизни западных обществ, не может быть согласован с целями устойчивого развития. В исследовании “A Societal Transformation Scenario for Staying Below 1.5°C”, опубликованном в сентябре 2020 г. компанией Konzeptwerk Neue Oekonomie и фондом им. Генриха Бёлля, это наглядно показано. По мнению авторов, для того чтобы не допустить снижения температуры до 1,5°C, к 2050 году жилая площадь на человека в странах глобального Севера должна сократиться в среднем на 25%, автомобильное движение в городах – на 81%, количество электроприборов – вдвое, потребление мяса – на 60% к 2030 году, а каждый человек должен ограничиться одной авиаперевозкой раз в три года. Continue reading →

by olladij

Разрушение государства посредством марксизма-аньолизма. Йоханес Аньоли в беседе с Йоахимом Бруном

[Дидывоевале! Один, Йоханнес Аньоли (22.2.1925 — 4.5.2003) сопляком призвался в итальянскую армию и воевал на стороне фашистов против югославских партизан, пока не попал в плен и не остался жить в ФРГ; другой, Йоахим Брун (30.1.1955 – 28.2.2019), будучи юным маоистом, призвался в бундесвер и до конца жизни хранил удостоверение водителя танка на случай революции. А потом, спустя десятилетия, они встретились и по-дедовски, хихикая, перетёрли о практически всём на свете: о философии, марксизме, рабочей автономии, о боге и, конечно, о социальной революции и коммунизме. Оба деда, я должен признаться, значат для меня много. Именно поэтому именно этот разговор, именно сейчас. Лично знаком я был только с Бруном, но из нашего поверхностного знакомства ничего стоящего не развилось, о чём я жалею, но мне кажется, что виной тому не мой, а «чей-то ещё» говённый характер. Как бы там ни было, дидывоевале, придётся и нам. – liberadio]

Йоахим Брун (Б.): Ленин как-то ответил на вопрос, чем должны заниматься революционеры в нереволюционные времена, мол, им необходимо упражняться в «терпении и теории». Ты же, напротив, сказал, что необходимы терпение и ирония. Не является ли это методом, пусть и в определённых рамках, приспособиться? Как получается, что ты, с одной стороны, омытый всеми водами диалектики враг государства, а, с другой стороны, тебя обхаживают все — от фонда им. Ханнса Зайделя Христианско-Социального Союза вплоть до Вальтера Момпера, настолько, что журнал «Штерн» выставил тебя на обложке выпуска, посвящённого двадцатилетию 68-го года, придворным шутом революции? Ирония возобладала над теорией? Вот так ты устроился?

Йоханнес Аньоли (А.): Почему бы и нет? То, что революционер всегда и повсюду должен ходить с угрюмой мордой, это — застарелая центарльноевропейская традиция, совершенно неподходящая к тому образу, которому должен соответствовать аутентичный революционер. Не обязательно быть иезуитом, якобинцем или большевиком просто потому, что ты собираешься разрушить государство. Настоящий революционер должен всегда сохранять какой-то остаток иронии и самоиронии. Коммунизм важен, но и оссобуко не помешает. То, что я знаком с широким спектром людей, от фонда им. Ганса Зайделя до Момпера, мне не мешает. Контакт с фондом произошёл после приглашения — и это был первый и последний раз, когда мне там были рады; а Вальтер Момпер посещал мои семинары и затем, что вполне относится к человеческой свободе, сделал из моих рассуждений неверные выводы.

Б.: Левым сейчас нужно выступить против нацоналистической склонности немцев к морализаторству и запрета курения. В конце концов, коммунизм — это не о воплощении прекрасного, истинного, хорошего принципа, а об оссобуко для всех. Но меня интересует ирония. Нея является ли она юморным вариантом скепсиса? Я помню, Эккехард Крипендорф (немецкий либертарный политолог, 1934-2018 гг. – liberadio) как-то поздравил тебя в газете «taz» словами: «Аньолисту стукнуло 60». Что ты будешь делать, если встанет вопрос об организации? Ты организуем?

А.: Нет, я не организуем. А в «taz», в общем-то, должно было ещё стоять — и если не стояло, то я это сейчас восполню, что в тот момент, когда марксизм-аньолизм, который я представляю, станет программой какой-либо группы, я тут же, так сказать, выйду из своей собственной теории. Что касается организации, то я, странным образом, всё-таки кое-что создал или помог создать: «Ноябрьское общество» и «Республиканский клуб» (организации, входившие в конце 1960-х в т.н. «Внепарламентскую оппозицию» – liberadio) в Берлине. Все остальные организации, в которых я состоял, всегда выгоняли меня через два-три года.

Б.: Ты даже в СДПГ был самоироничным членом?

А.: Да, и через три или четыре года меня снова исключили. Вступил я в 1957-м году, а в 1961-м я снова был свободен.

Б.: Как ты вообще додумался до того, чтобы стать социал-демократом?

А.: Это было нетрудно. На выборах в Бундестаг в 1957-м Аденауэр получил абсолютное большинство. А мы сидели в Тюбингене и считали, что нужно что-то предпринять против превосходящих сил ХДСГ. Так, в 1957-м я вступил с СДПГ, в 1958-м начались дискуссии о Годесбергской программе, а затем я стал членом рабочей группы в Тюбингене, целью которой была разработка антипрограммы. Тогда мы работали вместе с ССНС, существовал альянс СДПГ-ССНС. В этой группе состояла и ассистентка Эрнста Блоха, переехавшая вместе с ним из Лейпцига в Тюбинген. Мы подали наш проект программы на Годесбергском съезде партии — вместе со всеми другими проектами, включая проект программы Вольфганга Абендрота из г. Марбурга. Я, кстати, был делегатом на съезде в Годесберге. (…)

Б.: …Касательно берлинской дискуссии о правах человека у меня возникло ощущение, что ты охотно отклоняешься о твоей «основной линии». Ты сформулировал её в статье «От критики политологии к критике политики», но часто занимаешь двойственную позицию, когда ты, с одной стороны, нахлобучиваешь политологам критику политики, а с другой стороны, возражаешь как политолог тем, кто занимается критикой политики, и читаешь им лекции о наследии буржуазного Просвещения.

А.: Совершенно верно. Потому что я, в любом случае, считаю непродуктивным, когда в споре с консерватором, социал-демократом или любым другим представителем буржуазного государства аргументируют фундаменталистски. Я, скорее, придерживаюсь мнения, что необходимо сражаться оружием противника. Паушальное, категорическое, чуть ли не категориальное отрицание может помочь выйти победителем из диспута, но делу это не поможет.

Б.: Ирония как разрушение консенсуса изнутри, т.е. имманентная критика?

А.: Нет, не имманентная, а изнутри, это кое-что другое. Имманентная критика означает, что ты за систему.

Б.: Нет, имманентная в смысле Критической теории, т.е. когда нужно предположить, что в объекте содержится некий остаток объективного разума, и предположить это в виду самозащиты, как уверенность в некоем общем, которое должно защищать критика от патологии, от превращения в кверулянта. Но предполагать обладание объективной разумностью за капиталом и его государством, как это делают марксисты — это проекция, идеология…

А.: Это — противоречия… Continue reading →