Не различаю: явь ли? бред ли?! снится?!
Корабль мой, генуйский парус Ницше
Порвала среди уродливых улиц мина,
И кровью брызгая прохожим в лица,
В боку ладьи дрожало сердце: тише, тише…
Они косились в бок и мчались мимо.
Не различаю: явь ли? бред ли?! снится?!
Корабль мой, генуйский парус Ницше
Порвала среди уродливых улиц мина,
И кровью брызгая прохожим в лица,
В боку ладьи дрожало сердце: тише, тише…
Они косились в бок и мчались мимо.
Стихотворение Пола Гудмэна в переводе Надежды Муравьёвой, сделанном для книги “Безумная надежда и конечный опыт” (ориг. в 1972 г.).
Просто, чтобы было.
Шульц, псина соседей, огромный, как слон,
Повадился гадить на наш газон.
Но я ему косточку вкусную дал,
И он нашу лужайку зауважал.Дети в нашем квартале в Нью-Йорке жили,
И в доме нашем окошки били.
Мы дали им хоккейные клюшки,
И они добили все стекла дареной игрушкой.Пес – анархист, подобный мне,
Спокойное благородство присуще ему вполне.
Мы с ним по природе чужды заморочек
и в итоге поступаем достойно очень.Детишки же, в смысле политическом, похожи на тебя –
Достоинства нету у них, и хотят его с бою взять… Но их дело – труба.
Но, может, их дети будут похожи на Шульца,
И, глядишь, приветствовать станут внуков моих на улице.
[Продолжаю собирать свои старинные разбросанные тут и там переводы. Особого смысла в этом тексте нет, просто дед умер недавно, так что пусть будет. – liberadio]
Питер Лэмборн Уильсон
Турин, 4-е января, 1889
(Питеру Гасту:) Моему маэстро Пиетро,
спой мне новую песню: мир изменился
и небеса полны радости.
-Распятый
Это — одно из последних писем обезумевшего Ницше, написанное после его припадка в Турине, в начале января 1889-го года, но до его окончательного отбытия в молчание. Его письмо к Овербеку (в котором он говорит, что приказал «расстрелять всех антисемитов») подписано «Дионис», а другое к Козиме Вагнер (которую он никогда не переставал любить) — подписано «Дионис и Распятый». Кажется, что скатывание Ницше в безумие приняло форму религиозной мании, в которой он пытался примирить Христа и Диониса друг с другом, став ими обоими. В письме к Буркхардту он говорит: «Я — Бог, нарисовавший сам на себя карикатуру».
Было ли безумие Ницше вызвано сифилисом или невыносимой тяжестью его мысли, последние письма не были бессмысленной болтовнёй. Синтез Диониса и Иисуса представляет путь из конфликта между Дионисом и Аполлоном, впервые исследованным в 1872-ом, в «Рождении трагедии», и доведённого до абсолютного предела в «Антихристе» (1888), который натравливает Диониса на Распятого, а также против разума как против аполлонической функции. Это был необязательно «безумный» Ницше, который верил, что может преодолеть такую дихотомию в форме высшего единства. Он уже придал религиозный смысл философии в «Так говорил Заратустра» (1883-85), очевидное решение проблемы смерти Бога — самому стать Богом. Миф вечного возвращения утверждает что-то из теологического разочарования в контексте «Заратустры», в любом случае, благодаря его статической конфигурации. Он (миф) разрешает стоический / экзистенциалистский кризис, но не проблему воли и становления.
Бродя через нерассортированные заметки в «Воле к власти», можно обнаружить предложение материалистической религии с динамическим потенциалом. Шикарное научное исследование Ницше различия между выживанием и выражением указывает от детерминистского редукционизма на спиритуальный принцип, содержащийся в природе или идентичный с ней (так-сказать) — воля к выражению, к власти, которую Ницше представляет как творчество и желание. Тут тоже обнаруживается попытка Ницше преодолеть отчуждение индивида в обществе через открытие принципа communitas. Даже странные высказывания о смешении рас как о решении проблемы социальной можно рассматривать в этом “религиозном” свете, как в предложение решительного сотворения самопреодолевающего человечества (Сверхчеловек) посредством вожделения и синтеза — почти мессианский план.
Дионисийско-христианская coincidentia вполне хороша в историческом и филологическом смысле тоже, как самому Ницше, наверняка, было хорошо известно. Его раннее христианство и обладает чем-то эллинским, то оно пришло из орфейских / дионисийских источников — пусть даже в фундаментальном символе вина, но идентичность между двумя конкурирующими спасителями может быть замечена. Нео-платонистские аспекты такого синтеза едва ли были интересны для Ницше, как мне думается, но символы трансцендентного, экстаза, сверх-разумного и насилия являются общими для обеих традиций, и могли заинтриговать его. Темы бессмертия и смертности могли оказаться менее полезными для его проекта, чем более непосредственные темы «царства этого мира» и энтеогенеза – «рождения Бога внутри».
Если бы не вкладывали так много в последние безумные письма, то могло бы показаться, что пророк смерти Бога почти что слился с божеством, возможно, он был бы даже основателем новой религии. Что же тогда стало с мыслителем, который однажды пообещал построить свой проект на «ничто»? Было бы просто сказать, что невозможность такого проекта, в конце концов, довела его до безумия — но в этом случае нам нужно было бы осудить и его исходную точку («ничто») и конечную («религия»). Такое суждение привело бы нас к утверждению, что Ницше всегда был безумцем. Нам нужно перепроверить другие гипотезы.
Новости есть и поважнее, конечно, но деда надо помянуть хотя бы парой слов. Потому что был когда-то, много лет назад, интересен и важен. Питер Лэмборн Уильсон, более известный как Хаким Бей, умер 22 мая сего года.
А вот почему он был важен и интересен, уже и не сказать. Эстетство, обскурантизм, богемствующий активизм, не пытающий достичь ничего, кроме собственного удовольствия, ориенталистская экзотика. Наверное, критикой “старых” левых с их тоскливыми ритуалами. С другой стороны – вот эта его платоническая любовь к мальчикам, о которой все друзья и почитатели предпочли как-то отмолчаться и проигнорировать. Что с него, дескать, этого псевдо-суфия и псевдо-гея, взять? Хотя “Скандал: Эссе об исламской ереси” (1988), например – и вовсе неплохая книга. Короче, сами читайте:
https://globalganjareport.com/node/1911
NYT:
Я в своё время довольно быстро забил на Хаким Бея и потерял его из виду. Иногда он проявлялся в виде каких-то странных образов поп-культуры. Будь-то платонический педофил Джонни Рэд в фильме “The Anarchist Cookbook” (2002), эдаком недоделаном “Бойцовском клубе” – фильме который меня двадцать лет назад просто выбесил. Или загадочном страннике, который заманивает главного героя книги “1979” Кристиана Крахта в Тибет за просветлением, где тот и просветлился в китайском лагере до маоизма. Но некоторые практики Беевского плохо переваренного ситуационизма иногда можно было по приколу применить: кружок обсуждения идей Кропоткина, встречающийся в трамвае, попытки вызвать дух марксиста Йоханнеса Аньоли при красных и чёрных свечах или магический троллинг студенческого представительства во время университетской забастовки. Да даже на нелегальном ночном рэйве в подземном переходе посреди Вюрцбурга:
Всё это было лет, наверное 12 назад и с тех пор я больше не припомню, чтобы Питер Лэмборн Уильсон aka Хаким Бей был хоть в чём-то мне нужен или важен. А я и немногочисленные оставшиеся с тех пор соратники и соратницы иногда чувствуем себя как Питер Пак, главный герой уже упомянутого говённого фильма “Поваренная книга анархиста” – нас порядком потрепало, мы многому научились, но пользы это нам никакой не принесло и мы в полном ахуе пытаемся снова стать нормальными людьми. Примерно как после писанины Хаким Бея. That’s all, folks.
Феликс Ридель
«Не смотрите на меня, что я смугла, ибо солнце опалило меня», – такими словами Суламифь в библейской «Песне песней» оправдывается перед своим окружением. Её самоуверенное обращение: «Черна я, но красива…», очевидно, оказало своё воздействие: эта фраза украшала в эпоху романтизма в искусстве многочисленные изображения «чёрных мадонн» и доказывает, что «black is beautiful» по протяжение столетий было частью европейской культуры. Римская империя и Средневековье создали множество мозаик, скульптур, геральдики и картин, позитивно изображающих людей с тёмной кожей. Расизм не является исторической судьбой. Но тем не менее, защитная речь Суламифь служит и свидетельством античного расизма.
Но многие исследования по теме начинают где-то в 15-м веке. Они рассматривают расизм и антисемитизм как феномены Современности. Исторический материал опровергает этот миф. Так, например, Беньямин Исаак в своей книге «The Invention of Racism in Classical Antiquity» показывает, насколько распространены были элементы расизма в Античности. Уже античные общества знали этноцентристский супрематизм «цивилизованных» в противопоставлении «варварским народам», верили в предполагаемое влияние ландшафта и климата на человеческий характер и объединяли людей по их внешним признакам или происхождению в коллективы. Тёмная кожа, например, ассоциировалась с фекалиями и смертью. Примером в этом контексте может служить утверждение Аристотеля, что рабы и побеждённые народы рождены для рабства.
Оправдание власти
Ядро расизма можно показать и в аристократических фантазиях: они объявляют власть передаваемой по наследству и эстетически превозносят её. В этой связи, об античных и средневековых текстах часто говорят как о «проторасизме». Подобные высказывания в наше время мы бы расценили как расистские.
Речь тогда шла, как и сегодня, об оправдании иерархий и власти. Так, раннехристианский учёный Ориген ещё в третьем столетии отвечает на вопрос, почему Бог заставляет людей жить в нищете языческого «варварства», следующим образом: перерождение людей в «низших» обществах обосновано их собственной виной в предшествующей жизни. Возникающий из этого миф о, якобы, любимых Богом властителях в отличие от справедливо наказанных подданных позднее обнаруживается в кальвинизме и буржуазной идеологии. Для христианства это было довольно простым шагом — перейти от «печати Каина» в Библии к целым «отмеченным» и «наказанным» Господом плохими условиями жизни обществам, которые заслуживали своего порабощения.
Вне Европы также обнаруживаются древние формы проявления расизма. Индуизм, например, своей кастовой системой обесценивает тёмную кожу. Исследовательница саскрита Уэнди Донигер пишет в своей книге «The Hindus»: «Британский расизм (…) мог водрузиться на уже существующие индуистские идеи о тёмной и светлой коже. (…) Индийская культура создала свой расизм, прежде чем британцы обратили его против Индии». А в исламе африканские рабы и рабыни привлекались к более тяжёлым работам. Их восстания «занджи» подавлялись в Месопотамии и были задокументированны ещё в 689-м году н.э. Ругательные обозначения для чёрных «занджи» и «абид» до сих пор свидетельствуют о расистской дискриминации в исламе.
Виноваты жертвы
Расизм был успешен как модель легитимации власти, ибо он обращается к психологическим схемам, возникающим вне зависимости от культуры в раннем детстве: патологическая проекция, преследующая невинность, фантазии инцеста и кастрации, а также злокачественный нарциссизм. Из этого подпитывается внеисторическая стабильность охоты на ведьм, антисемитизма и расизма. Расизм позволяет беспринципность без эмпатии, власть без угрызений совести. Чувство вины задевает нарциссические структуры и проецируется на жертвы: их единственной виной было подчинение, а насилие служит их справедливым наказанием. Расист видит себя как великодушного благодетеля. Необходимость этой рационализации указывает на то, что расизм является осознанной ложью — а не просто невежеством или чистой властью. Continue reading “Расизм: выдуманное превосходство”
Долго сомневался, стоит ли вообще заводить эту тему. Но так уж и быть, в теме есть интересные аспекты. Я обычно обещаю остановиться на этих аспектах «как-нибудь в следующий раз» и, как правило, этого не делаю. Зачем? Это мог бы сделать и кто-нибудь другой. А liberadio никогда никому актуальности и непосредственной пользы не обещало, так что…
Начнём издалека. Некоторое время назад на глаза мне попался блог https://wokeanarchists.wordpress.com некоего загадочного Woke Anarchist Collective с довольно интересными тезисами о либеральной политике идентичности, набирающей популярность в анархистских кругах. «Нигилисты» полностью публиковать текст отказались, может быть, и не зря. Ну, так это сделал несколько позже Дедок на сайте Автономного действия и трактовал всё это дело в соответствии со своей антифеминистской идеей-фикс. За что получил вполне заслуженную отповедь.
Скажу сразу — текст Woke Anarchists обещал больше, чем смог выполнить, оказавшись на поверку плосковатым как по содержанию, так и по форме изложения. Группа, тем более, позиционировала себя как «Self-defining anarchists resisting the co-option of our movement by liberalism, academia and capitalism», что является довольно похвальным начинанием. Вместо очередного снисхождения в токсичный ад трансгендерно-радфемских разборок можно было обсудить проблематику идентичности вообще (марксизм вообще и Критическая теория, в частности, должны иметь что сказать по этому поводу), попытаться ещё раз, для самых альтернативно одарённых (среди прочих и для Дедка тоже) отграничить левый, революционный феминизм от его либеральных форм, и — не в последнюю очередь — поговорить о роли университетской науки в радикальных движениях.
Едва ли я сам смогу ответить на возникающие вопросы, но надо хотя бы откуда-то начать.
Помнится, много лет назад, плёл с сотоварищами и сотоварищками из FDA революционные заговоры в городке Виттен, в библиотеке имени Густава Ландауэра. Разговорился с дедом, который за этой библитечкой приглядывал, он мне показал на несколько новых (тогда) книг на английском, там, Сол Ньюмэн, Ричард Дэй, anarchist studies и т.п., и сказал что-то вроде: «Вот с этим у них там, в Штатах, хорошо дело поставлено. Вот и нам бы в университетах такого же надо». Пытался объяснить ему, что, в общем-то, нет, что всё это бесполезный бумажный гидроцефал, рождённый специфической академической средой, с её конкуренцией, «картелями цитирования» и необходимостью постоянно что-то публиковать и выдумывать новые темы для «исследований». Но это было муторное время после мирового кризиса, тогда как раз вошло в моду носить на руках наше анархистское солнышко Дэвида Грэбера (если честно, то после «Possibilities: Essays on Hierarchy, Rebellion, and Desire» не читал, как-то больше не интересовало), а постмодернистской мошеннице Джудит Батлер как раз вручили во Франкфурте премию имени Теодора Адорно. В некоторых немецких университетах на кафедрах философии и социологии начали появляться gender studies и можно было на полном серьёзе изучать «перформативность». Дед меня, наверное, тогда не понял. Continue reading “Против академизма, за телесность”
Добрался и до “Кролика” по книге Кристины Лёненс “Птица в клетке”. Не смотря на тематику, невероятно добрый и весёлый фильм (правда, не всегда). Вдаваться в подробности не стану – становиться бесплатным приложением к продуктам индустрии культуры никогда не собирался. Но думаю, что лучшего способа объяснить благосклонной публике феномены коллективного нарциссизма, вытеснения и антисемитизма, чем такой псевдо-детский фильм, нет. Откуда-то надо начинать.
Действительно, воображаемый друг Гитлер, “непосредственно всобщий немец”, как говорил Йоахим Брун – именно то, что нужно, когда в стенах твоего собственного дома живёт заклятый воображаемый враг и предмет тайного обожания – еврейская девчушка. Только она настоящая. В диалогах сплошной психоанализ:
– Расскажи мне всё про евреев!
– Хорошо. Мы – как вы, только люди.
Или:
– Я просил нарисовать, где живут евреи. А это – глупая картинка моей головы.
– Да, именно там я и живу.
А во фразе: “Печенье – сразу смерть!” – заключается самое элементарное и ёмкое определение революционного материализма в духе Критической теории. Чтобы понять – почему, придётся посмотреть фильм.
Вот хороший французский фильм, хотите верьте, хотите – нет. В порядке исключения, не о тоскливой семье из белого среднего класса, решающей в отпуске на средиземноморском побережье свои накопившиеся сексуальные проблемы. А о наболевшeм. Вы же, нежные бляди, любите фильмы о наболевшем, правильно? Ну, то-то же.
Так вот, душевная история про ментов-решал, которые решают свои (именно свои!) повседневные проблемы на окраине Парижа. Страдают при этом, конечно. Люди, всё-таки. Но дорешались они до полнейшeй катастрофы, когда уже либо в ножки кланяйся, либо вызывай национальную гвардию на танках и дави просто всех в пизду, чтоб о твоих проёбках больше никто и не вспомнил. Всю эту романтику гетто и нищеты я тут в академических терминах раскрывать не буду, на это есть другие талантливые авторы пустословия; просто, кто ещё не посмотрел, посмотрите. Экзотика, насилие, “чужаки”, живущие рядом с “местными” на протяжение поколений, иерархии эксплуатации в группах угнетённых и т.д. и т.п. Кто помнит фильм “Ненависть” 1995-го года, это как раз в том духе.
Я, вот, лично в кинцо успел сходить до ёбаной пандемии, пока любимый кинотеатр ещё работал.
Ну, так речь-то не обо всём об этом даже. Вот всё это восстание пролетаризированных – отлично. Обожаю, когда копы получают от детворы по еблетам. Больше этого, угентённым не хватает памяти!
Но после просмотренного у меня сформулировался не столько вопрос, сколько утверждение. Если единственный “приличный” человек во всём фильме, человек, если угодно, “с сердцем”, “со стержнем”, – это салафит из шаурмачечной на углу, то дела у революции плохи. Нет, они хуёвы. That’s all, folks.
Очень позитивный фильм. Артур Флек – хороший человек, совершил несколько правильных поступков в нужный момент. А мог бы, например, бросить курить, вступить в марксистский кружок, развить какую-нибудь терминологически заковырисую, но восхитительную своей содержательной пустотой теорию об обществе эпохи позднего капитализма. Что-нибудь содержащее перлы наподоблие “Хоть крест и является символом другого порядка (он был средством наказания, а не выживания), на глазах у зрителей формируется символ постактуальности, то есть знак конца эпохи, который берёт начало в ней же” или “Главная характеристика как Христа, так и Джокера — то, что они люди своей эпохи”. Он мог бы пестовать свою идентичность, даже придумать себе какой-нибудь личный флаг и носиться со своим увечьем, причинённым ему обществом, как дурак с писаной торбой. Но леваком он, к счастью не стал, а предъявил обществу ту критику, которую оно заслуживает.
Повторюсь: это очень позитивный фильм. Захотелось что-нибудь сжечь. Вот и всё. Об остальном читайте где-нибудь в другом месте.
До меня в последнее время доходит, как до жирафа. Особенно всякая культура-шмультура. Но вот сходил таки, развлёкся.
Признаюсь, фильм южнокорейского режиссёра Пон-Джун-хо приметил давно, но не хотелось идти именно из-за названия. Сильно попахивает таким клишеобразным крипто-антисемитизмом, который в кругах социально озабоченных и политически ангажированных создателей и создательниц искусства всегда был очень популярен. Ну, типа живут себе поживают такие обычные “маленькие люди” и всё-то у них так хорошо и гармонично, аж до розовых соплей, как в Хоббитландии. А потом появляются из ниоткуда жадные до денег мальчиши-плохиши (у политически ангажированных деятелей искусства – финансовый капитал и глобализация, у антисемитов еблом попроще – Сорос) и просто портят всё хорошее в отношениях власти, наёмном труде и товарном производстве. Потом сообщество маленьких людей с ними всё-таки справляется и сплачивается в своём маленьком, личном и одновременно общественном счастьице ещё больше. (Это в двух словах о роли антисемитизма в создании бесклассового народного коллектива на базе классового общества). Не буду спойлить, но фильм таки немного не о том.
Хороший фильм оказался, о жестокости классового общества, о необходимости идти по головам таких же бедолаг – либо ты их, либо они тебя. Какая уж тут классовая солидарность? Да ещё и в южно-корейских декорациях, экзотика знакомая всем в любом уголке Земли. Фильм, короче, про семейство пролетариев из полуподвально квартиры, которое царапалось как могло на пути к достатку и благополучию, причём довольно креативно. Как, наверное, и предки другой, богатой семьи, в которую наши “паразиты” пытаются вклиниться.
На меня фильм произвёл странное впечатление, и не только тем, что обозначил “паразитами” именно бедняков, а не богатеев. Обратил внимание на взаимные скрытые чувства классов друг к другу: одним хочется сладко есть, пить и спать, другие тайно восхищаются безнравственностью и, якобы, свободной сексуальностью пролетариата, который, по слухам, упарывается веществами и невозбранно чпокается на задних сиденьях начальственных автомобилей (см. единственную и довольно целомудренную постельнюю сцену в фильме). И тех и других гложут сомнения. Где-то в тени, в катакомбах – призрак Северной Кореи и теоретически возможное торжество пролетариата над буржуазией. Тарантиновская оргия (классового) насилия. Хорошо, очень хорошо!
Вот конец всей этой санта-барбары оставил место для сомнений. Пока хозяева хавали пирожные, тараканы под плинтусом подрались за право тырить у них крошки со стола. Потом, значит, пролетарский батя после акта классовой мести (вышел, таки, на свет, истории и перестал на мнгновение быть тараканом) добровольно ушёл в пожизненной одиночное заключение? Потому что где таракану место, когда на (чужой) кухне, с котрой он кормится, зажигается свет? Правильно – под плинусом, в темноте. Вот такая “антикапиталистическая” мораль этой басни. А это Достоевский какой-то, а не Маркс. У Маркса это, если не ошибаюсь, называлось “конервативный или буржуазный социализм”. Призрак Ким Ир Сена осуждающе смотрит на вас из-за кордона.