Tag: what’s left

Р. Курц: Деньги и антисемитизм

Posted on by olladij

Структурное безумие товаропроизводящего модерна

1. Фетишизм денег

Деньги являются вездесущим духом современности, признанным машинным маслом общества, всеохватывающей формой воспроизводства: «Money makes the world go round». Деньги также являются универсальной формой богатства, т.к. при помощи денег можно купить (предположительно) всё; они дают платёжеспособным кажущийся безграничным доступ ко всем возможностям мира и являются поэтому универсальным предметом вожделения. По всем перечисленным выше причинам идеологи современной экономической науки нахваливают деньги, как самое умное и благое изобретение в истории человечества.

Но деньги являются одновременно и образом универсального страха, и, как оборотная сторона богатства, — формулой чудовищной нищеты, произрастающей не из природных причин, но искусственно воспроизводимой обществом. Деньги кажутся жутковатой силой, т.к. являются «абстрактной вещью», равнодушной к любому материальному содержанию, к людям и природе, к чувствам и личным привязанностям. Деньги могут представлять всё и ничего, они охватывают все вещи мира и в то же время абсолютно пусты — своеобразная экономическая нирвана.

В этой общественной абстрактности денег затаился невероятный разрушительный потенциал, освобождающийся, как только она обращается против материально осязаемого мира: «Утверждать абстракции в реальности — значит разрушать реальность» (Гегель). Социальные и вещественные отношения меряются в деньгах парадоксальным образом: в своих взаимных общественных отношениях люди представляют не сами себя, а размер абстрактной общественной псевдоматерии (золото, монеты, денежные банкноты, движение электронных денег).

Маркс называл это абсурдное обстоятельство «фетишизмом» товарного производства. Собственно, деньги возникают лишь с разделением общественных функций, при котором деятельность в целях воспроизводства жизни в «процессе обмена веществ с природой» (Маркс) не организуется с самого начала рационально и коллективно, а происходит в виде раздельного частного производства для анонимных рынков. Производство, таким образом, становится общественным лишь затем, в актах обмена, чьим слепым посредником и служат деньги («универсальный товар»).

При этом деньги представляют абстрактное общее качественно совершенно различных продуктов, их так называемую стоимость. Она, в свою очередь, представляет собой ни что иное, как количество затраченной человеческой энергии. В общественной перспективе приходится абстрагироваться от тех конкретных условий, в которых происходит эта затрата, т.к. она может соотноситься лишь с количеством произведённых товаров. Будучи с самого начала нацеленной на эту абстрактную общность стоимости и формы её проявления, деятельность, называемая «работой» (затрата человеческой энергии) обретает главенство, а также включает в себя и «универсальное равнодушие» производителей к содержанию своей деятельности. Главное, что они «зарабатывают деньги». Continue reading “Р. Курц: Деньги и антисемитизм” →

Об «антинемцах»

Posted on - by olladij

[Оказывается у нас всё ещё есть внимательные читатели и читательницы, посылающие в наш адрес проклятия и обвинения в не пойми чём. Это приятно. Им и всем прочим — этот забавный текст, которому лет, наверное десять, не меньше. Этакий отказ от позитивной коллективной идентичности, который — к ней же, по сути, и возвращается. Забавней был, наверное, только знаменитый «Антинемецкий катехизис». Но, конечно, всё равно не такой забавный как вот этот ППЦ. – liberadio]

Манфред Дальман

«Антинемцы» – это, в первую очередь, этикетка, наклеиваемая на людей, которые всё ещё действуют окружающим на нервы постоянно задаваемым вопросом: как они относятся к категорическому императиву, призывающему к свержению всех условий, в которых человек является угнетённым, эксплуатируемым существом. Люди, которых так именуют, соглашаются с этим обозначением настолько, насколько им верно выражается, что они не подчиняются царящей исторической забывчивости и настаивают на том опыте, что пусть и не воплотимые на фундаменте рыночной экономики, но, по крайней мере, всё ещё сохраняемые в вирулентной форме обещания общества без принуждения безвозвратно утрачиваются, когда капитал организуется в своей «немецкой» форме. Думать и действовать «по-антинемецки», следовательно, означает защищать политические формы опосредования и репрезентации в обществе и государстве, которые основываются на разделении свободных и равных владельцев товаров с одной стороны и ориентированных на всеобщее благо граждан государства с другой против тех, кто стремится к упразднению этого разделения в авторитарном «народном государстве», субъекты которого не зависят ни от чего, кроме государственных подачек. Тот, кто не прилагает к себе этикетку «антинемца» в этом смысле, тот, по меньшей мере, недооценивает опасность, разумеется, не ограничивающуюся только лишь Германией и её гражданами, а распространённой по всему миру «Немецкой идеологии». Её историческая основа заключается в том, что на её счету не только «обычные» капиталистические эксплуатация и властные отношения, не только имманентные для капитала войны и вписанный в самую его основу антисемитизм. Oна делает возможным существование идеологии, историческим и эмпирически неопровержимым элементом которой является тот факт, что немецкая версия взаимоотношений государства и общества почти что тотально осуществила уничтожение человечества в двух мировых войнах в целом и геноцидальный антисемитизм в частности. В существовании государства Израиль проявляется практическое и эмпирическое возражение против исторической тяги к уничтожению, присущей Немецкой идеологии. Отношение к этому государству служит важным критерием тому, где именно проходит граница между немцами и «антинемцами».

Несмотря на то, что антинемецкая критика идеологии обоснована исторически, она отказывается от типичного левого стремления обратиться к истории, чтобы обнаружить там подходящее для себя политическое течение. «Антинемец» позволяет себе подчинить примату разума и исторические процессы. И в этом смысле он отбрасывает этикетку «антинемца»: он знает об иррациональности партийной и кружковой, предотвращающей свободное мышление программатике и теории. Поэтому он решительно осуждает всякую попытку создать какую бы то ни было позитивную идентичность на названии «антинемцы» – неважно, исходит она изнутри или снаружи. То, что актуально считается «антинемцами», состоит всего лишь из группы отдельных людей, которые, и об этом нельзя, да и не стоит умалчивать, разделяют определённый набор идей. Continue reading “Об «антинемцах»” →

Р. Рокер: «Абсолютистские представления в социализме»

Posted on - by olladij

(Absolutistische Gedankengänge im Sozialismus, 1950)

I.
Наше представление о глубинных причинах сегодняшней мировой катастрофы было бы неполным, если бы мы не замечали роли, которую сыграли современный социализм и современное рабочее движение в приготовлении сегодняшней культурной трагедии. С этой точки зрения духовные устремления социалистического движения в Германии приобретают особое значение в виду его многолетнего влияния на социалистические рабочие партии Европы и Америки.
Современный социализм был, собственно говоря, только естественным продолжением великих либеральных течений мысли 17-ого и 18-ого столетий. Либерализм нанёс системе княжеского абсолютизма первый смертельный удар и перевёл общественную жизнь в другие русла. Его духовные носители, усматривавшие в наивысшей степени личной свободы рычаг всякого культурного сотворения, и хотевшие ограничить деятельность государства узкими границами, открыли этим самым человечеству новые горизонты будущего развития, которое необходимым образом должно было вести к преодолению всех властно-политических устремлений и к умелому управлению общественными делами, если бы их экономические познания развивались в той же степени, что политические и социальные. Но этого, к сожалению, не произошло.
При постоянно ускоряющемся влиянии осуществляющейся во всё более быстром темпе монополизации всех естественных и созданных общественным трудом богатств развилась новая система экономического подчинения, которая влияла на все изначальные устремления либерализма и настоящие устои политической и социальной демократии всё более роковым образом, и должна была вести по своей логике к тому новому абсолютизму, который сегодня нашёл полное и прискорбное выражение в образе тоталитарного государства. Continue reading “Р. Рокер: «Абсолютистские представления в социализме»” →

16 тезисов о мировой революции

Posted on - by olladij

Пауль Поп

Египет, 2011

Когда я год назад писал “16 тезисов о мировой революции”, выбор названия не был лишён иронии. Но в январе 2011-го года в ходе “жасминовой революции” в Тунисе арабский мир был охвачен революционными волнениями, которые продолжаются по сей день. Пока ещё не ясно, достигнут ли перевороты в Тунисе и Египте чего-то большего, чем модернизации капитализма под руководством армии, или же силы Запада снова возьмут контроль над ситуацией в свои руки. По крайней мере, слово “революция” снова у всех на слуху, а народные массы кажутся (хотя бы на один момент) движущей силой истории. Национальное государство тоже, как кажется, не в силах остановить распространение революционной волны. Мы долго ждали революции и вот она пришла, только не к нам, да и традиционные левые не играют и в арабских странах никакой решающей роли. Объясняется это не только репрессиями арабского режима, но и крахом социализма в 20-м столетии, от которого левые до сих пор не оправились. Мы не можем сегодня больше пользоваться лозунгом “социализм или варварство”, ибо мы знаем, что социализм тоже может напрямую привести к варварству.

Когда мы задаёмся сегодня вопросом, как мы можем преодолеть капитализм и как нам следует организоваться, то нам не стоит игнорировать эти поражения. Из страха снова впасть в межфракционную грызню эта полная боли история редко является темой для сегодняшних левых. Центральное место заняли новые темы – такие как миграция, всеобщий базисный доход и политика тела. Но фактом является и то, что ни одно революционное движение, под каким флагом бы оно ни выступало, не смогло создать эмансипированную форму общества и преодолеть глобальный капитализм. В левых дебатах сегодня очень редко говорится о революции. Понятия сопротивления, субверсивности, исхода, неподчинения и перформативности любят куда больше. Конечно, в прошлом часто делали фетиш из рокового дня революции и искусственно делили жизнь на “до революции” и “после революции”. Как говорил Фридрих Энгельс, коммунизм – это движение, снимающее существующие порядки. Революция не имеет ни чётко определённого начала, ни определённого конца. Революция является как событием, так и процессом. Мне хотелось бы придерживаться этого понятия, т.к. капиталистическое устройство общества должно быть не только подточено и революционировано сопротивлением и субверсивностью, но и упразднено. Кроме того, многие люди всё ещё связывают с понятием “революция” позитивные вещи, иначе оно не использовалось бы так часто в рекламе или при смене элит (как например в “оранжевой революции” на Украине). В прошлом марксисты-ленинисты часто делали различие между политической (т.е. захватом власти пролетариатом или его партией) и социальной революцией (упразднением частной собственности на средства производства и почву). Ленинизм не мог помыслить последнего, а только первое, и всё больше становился учением о получении к власти и её удержания. Революционный переворот повседневности (семьи, воспитания детей, сексуальности, разделения труда и т.п.) почти во всех ленинистских государствах довольно быстро исчез из программ коммунистических партий, ориентировавшихся в последствии всё больше на мелкобуржуазные представления. Continue reading “16 тезисов о мировой революции” →

Хорст Штовассер: «Пути из гетто – анархитское движение и Проект А» [1]

Posted on - by olladij

(Wege aus dem Ghetto – Die anarchistische Bewegung und das Projekt A; 1990)

Существующее вырастает из осуществления. Эрих Мюзам

Между письменным столом и уличными боями – анархистское движение в Германии

Как реагирует среднестатистический анархист, когда некто пахнущий другой стаей находит хвалебные слова для его либертарного проекта? Например, ремесленник из собрания среднего класса Христианско-демократического союза?

Он сердится и озабоченно спрашивает себя, что же он сделал не так? Но почему же? Не были ли анархисты всегда горды тем, что их идеи дружественны людям, их образ мышления прост, их образ действия прям, а их намерения позитивны? Идеи взаимопомощи, самоорганизации, прямого действия и акратии, например. Почему же, во имя всего святого, такие позитивные анархистские перлы должны приниматься на ура только анархистами? Это подозрительно, когда анархистские модели признаются и за своими границами? Кажется, что так.

Стигматизированные изоляцией на протяжение десятилетий, оглуплённые горько-сладким ядом угла обиженных маргинальных групп, поза огораживающегося всезнайки, кажется, как раз становится добродетелью находить верный курс в прямой пропорциональности отвержения «другими». И что ещё хуже: очевидно, анархисты сверх того почти полностью вытеснили те фазы своей истории и идентичности, когда они действовали со своим социальным окружением в одном ритме. Те редкие, но довольно важные моменты, в которые им удавалось выйти из теневого существования и перенести свои утопии прямо в реальную жизнь. События подобные испанской революции, аргентинским бунтам и восстанию на Украине всё ещё охотно вспоминаются, но, к сожалению, всё чаще в смысле ритуального и похожего на молитвенное колесо цитирования. Их собственный характер, их предпосылки и динамика при этом почти со стыдом замалчиваются.

Интерес к плакативному былой славы стоит зачастую выше вопроса о значении такого опыта для нашей реальности здесь и сейчас: пропаганда вместо парадигмы.

Чтобы выразить это точно: в современных анархистских кругах в наших краях как правило более популярно жаться к героическим и туманным клише, чем серьёзно (и соответственно так же нелегко) применить уроки тех воплощённых утопий к нашей сегодняшней ситуации.

Этого недостаточно – снова и снова говорить, что анархия возможна, и что 50 лет назад уже раз удалось осуществить первые, великолепные шаги в масштабах современного массового общества. Независимо от дефицитов и противоречий тех революций, нужно постоянно отваживаться на отступление, найти и вытащить на свет те банальные и не особенно захватывающие схемы нитей из-за блестящих картин. Если этого не происходит, анархистское движение становится церковью блаженных мифов и опускается до традиционного кружка в самостоятельно построенном гетто.

Эта печальная перспектива может и не испугать некоторых анархистов – тех, которые уже устроились в гетто, и которым сектантский характер их движения обещает душевный комфорт. Но всех остальных, для которых привлекательность анархистского движения состоит не в просто философских упражнений мысли или в периодических пафосно-провокативных жестах, а в призвании действительно осуществить утопию, это состояние должно тревожить.

Тех анархистов, для которых практика стоит выше жеста (к которым я отношу и себя), безусловно, стало в последние годы больше. Начиная с самокритичного анализа (как например, на интернациональных встречах в Венеции, Мельбурне, Чикаго, Франкфурте или Сеуле), с артикуляции своего дискомфорта и развития новых идей, они уже нашли путь к практике. По всему миру, с бодро нарастающей тенденцией и неустанной фантазией, они экспереминтируют с необычными идеями. Проекты и определяющие направление модели является первыми попытками идти по длинному пути.

У всех них общее одно – вон из гетто, прямиком в жизнь, анархия, которую можно потрогать прямо за дверью, понятные пути, простая доступность для каждого и каждой.

«Anarchie ist machbar, Frau Nachbar!» (Анархия осуществима, фрау соседка!) – заявлял один из тех бодро-спокойных девизов 80-годов из анархо-сцены. Верная мысль, и сказано хорошо – только: где и когда движение хоть раз показало той «фрау соседке» путь, предоставило доступ, показало модель?

2.

Поиск моделей, которые могли бы перенести столь живые анархизмы в социальную повседневность, начался даже в немецком послевоенном анархизме относительно рано. Сначала несмело, и поэтому рядом с mainstream-анархизмом с его циклическими дебатами, попытками что-то основать и акциями довольно неброско, в конце 70-х начало широко проявляться неудовольствие. Что это были в основном протагонисты того же анархизма дебатов, оснований и акций, которые почувствовали неудовольствие, стали артикулировать и претворять, должно заставить задуматься. Они все заметили, что «движение» почти 10 лет после повторного рождения как будто движется по кругу в шуме и толчее студенческого движения. Их ужаснула бесперспективность нового анархизма и они были беспомощны перед фактом, что это движение хотя и стояло крепко на двух ногах в мире плкативных политических воображаемых реальностей, но едва ли хоть одним пальцем ноги в реальном социальном мире этой страны. Уже к 80-м годам мы должны были указать в различных исследованиях нашего Центра Документации, что западно-немецкие анархисты родили «бумажного гидроцефала» – симптом бедности перспектив, когда, например, противопоставляешь более 500-ам газетам, которые они вызвали к жизни после 1945 года, несколько живых экспериментов, на которые они когда-либо отважились. В то же время симптом их изолированности, когда далее было установлено, что из этих 500 газет целых три когда-либо серьёзно пытались писать для не-анархистов, т.е. для той знаменитой «фрау соседки», для которой анархия, якобы, должна быть осуществима…

Это недовольство своим движением ни в коем случае не было гомогенным и пошло различными путями: от отчаяния, через изменение главных пунктов в соответствующей практике или создании критических теорий, до больших планов. Это не было синхронным течением, оно не вышло из одинаковых практических и теоретических результатов. Для всех них общей была попытка рассмотреть их движение под лупой без фальшивой вассальной верности и найти новые, современные формы анархизма для «здесь и сейчас». При этом почти все заметили избирательную слепоту анархистов в отношении к своим недостаткам. Где не хватало перспектив и конкретных моделей, слишком часто уравновешивалось бодрыми лозунгами и «боевой наглостью», а где не хватало практикабельных ответов на социальные проблемы, периодически возвращающиеся избирательные бои в этой республике с их краткосрочными успехами стали фетишем. Каждая бабушка, которая оттаскивала свой разваливающийся диван в сквот, воспевалась как доказательство «популярности в массах», а каждый кусочек земли, который полиция, по каким-либо соображениям, сразу же не зачищала, моментально провозглашался моделью освобождённого общества. Мне встречались молодые анархисты, серьёзно утверждавшие, что окна, которые они разбили в Дойче Банк, представляют серьёзную угроза для империализма. И со смесью грусти и растерянности я вспоминаю ту коммунарку из северо-германской деревни, которая, после пяти лет существования её анархистского проекта, гордо и с горящим взглядом рассказывала, что с ней в первый раз в магазине поздоровалась женщина из деревни. Она расценивала это как доказательство «народности» её коммуны. Continue reading “Хорст Штовассер: «Пути из гетто – анархитское движение и Проект А» [1]” →

Государственный социализм – травма революции

Posted on - by olladij

Initiative Sozialistisches Forum

[И ещё один интересный текст ISF от 1987-го года: революция, советы, Сталин, Горбачёв и бывшие “68”-е. Такие дела. – liberadio]

l.

Что Французская революция для буржуазии, то Русская для левых: одновременно идеал и кошмар. Для одних она являет собой воплотившуюся мечту успешного социалистического захвата власти, другим в ней видится ставший практическим отказ от воли к освобождению. Свобода, равенство, братство: революционная Россия противопоставила этим абстрактным правам человека состоятельных буржуа практические права производителей – земля, хлеб, труд, мир. И намеревалась таким образом воплотить в реальности оставшиеся нереализованными обещания буржуазного общества.

Как и всякая “просто” политическая революция, Русская революция пала жертвой диалектики власти. Уже якобинство было вынуждено перевести гуманизм лозунга “Liberté, Egalité, Fraternité” в цинизм пехоты, конницы и артиллерии (в оригинале: “Infanterie, Kavallerie und Artillerie”). Не со зла, конечно: трансформированный в политику и оформившийся в понятии государственности, гуманистический идеал естественного равенства конкретных людей не только неизбежно натурализуется в простой материал и сырьё для власти – всякий абстрактный идеал становится валютой для того, что пускается в оборот в виде монеты конкретного угнетения. И так, ни французская, ни русская революции не освободили индивида: более того, они превратили людей в государственных граждан.

В последовавшем за современными “великими революциями” террористическим уравнением раскрывается общественная правда всякой утопии о всеобщем равенстве (неважно, подразумевается ли этим равенство на рынке, перед законом или, скорее, равенство перед природой): всеобщее равенство возможно лишь, “не взирая на личность”. И подобно тому, как идеал всеобщего равенства может политически реализоваться (и гарантироваться государством) лишь в форме уравнения, так из практической реализации требований всеобщих свобод не может родиться свобода (каждого) отдельного человека. Уже в судьбе требования свободы выбора профессии видно, что оно подразумевало вовсе не то, что представлял себе массовый базис революции: революция принесла совсем не свободу от профессии. Более того, посредством буржуазных революций капиталистическая товарная экономика стала общественно организованной судьбой. То, что требовалось в форме свободы выбора профессии, в ходе буржуазных революций довольно быстро показало себя институционализированным принуждением вообще иметь профессию, причём, неважно, какую. В социальной расшифровке “Декларация прав человека” читается как насильственно гарантируемое обязательство к капиталистическому производству.

Революция была ликвидирована, когда к власти пришли революционеры. С Лениным и Троцким в России произошло то же, что и с Робеспьером и Сен-Жюстом во Франции. Революция против государства трансформировалась в обычное перенятие власти; выступив с целью уничтожения суверенитета, большевики смогли утвердиться удержаться лишь интенсивировав его. Поставленная перед историческим выбором – сохранить единство государственной власти или отдать захваченную власть “белым”, Советская власть организовала не освобождение от труда, но принуждение к нему. Социалистический идеал общественного равенства всех перед “естественным” принуждением к воспроизводству жизни, приняв форму политики, оказалась натурализацией людей в живые сосуды рабочей силы. “Кто не работает, тот не ест” – социалистическая критика непродуктивной и праздной жизни, выдавливающей проценты от процентов паразитической жизни капиталистов в ходе Русской революции оказалась продолжением капитализма другими средствами. Continue reading “Государственный социализм – травма революции” →

К критике национального бреда и его недостаточной критики

Posted on - by olladij
национализм – прямое следствие “свободы, равенства и братства”

Часто товарищКи, придерживаются по национальному вопросу, как им самим кажется, равноудалённой и справедливой позиции «чума на оба (или больше) ваши дома», а на самом деле впадают просто в беззубую «антинациональную» абстракцию. Эта псевдо-радикальная абстракция мешает им замечать — хотя бы мысленно, если уже не в радикально-вербальных резолюциях — разницу между страной-аргессором и страной подвергшейся нападению, между более либеральным и пригодным для анархистской работы режимом и менее либеральным и, следовательно, менее благоприятным для анархистской деятельности. Можно назвать это сферическим антинационализмом в вакууме. В этой самой радикальной абстракции все кошки оказываются серы. По выражению Сэма Долгоффа, для некоторых его анархиствующих современников и современниц не было практически никакой разницы победили бы в Испании республиканцы или франкисты — капиталистами были и те и другие. (1) Оборотной стороной непонимания национального вопроса у другой категории радикалов является представление, что можно либо цинично мобилизировать априорно данные национальные чувства масс для достижения неких либертарных целей, либо просто наивное отмазывание своего национализма демагогией по схеме «любовь к родине – на национализм» и «у всех – своя идентичность и культура».

Дискуссии о нации, национализме, народе, этниях и прочей чепухе являются старинным спортивным развлечением в радикальной левой, и убедительно слезть с этого спортивно-дискурсивного туриника она так до сих пор и не смогла. Дискуссии о национализме структурно схожи с дискуссиями о государственной власти: они колеблются ориентировочно где-то между спором Густава Ландауэра, мол, государственность суть призрак в человеческих головах, и Эриха Мюзама, мол, да, конечно, призрак, но вооружённый до зубов и реально лишающий свободы и расстреливающий людей, и «реально-политической» позицией Фридриха Энгельса (и Ленина, а так же всех их верных последователей вплоть до Пауланцаса и Негри), мол, это – нейтральный надобщественный инструмент, которым могли бы однажды воспользоваться и хорошие парни и девчонки в общечеловеческих целях. Так же и с национальной идентичностью и «неотвратимым роком» этнической принадлежности: описания их колеблются от субъективного мнения и добрососедских отношений, выдуманной новыми жрецами религиозной идеи для порабощения трудящихся масс (2) до нейтрального антропологического фактора, попадающего под руку либо левым, либо правым политиканам.

Внесём же ясность в этот вопрос или хотя бы постараемся расчистить поле критики в более-менее тезисной форме. Личная или коллективная национальная (само)идентификация неразрывно связана с государственностью и товарно-рыночными отношениями. И то и другое обладает своей собственной динамикой: сказав А, придётся сказать и Б. (3)

Continue reading “К критике национального бреда и его недостаточной критики” →

Фурия разрушения. К критике понятия терроризма

Posted on by olladij

Герхард Шайт

[Интересный текст, поднимающий вопрос о революционном насилии, о разнице между «террорм» и «террорм», о Гегеле и Фихте, о RAF и государстве Израиль, о сказочном антиимпериализме и любителях и любительницах мира, научившихся любить иранскую атомную программу. Спорно, но правды в последней инстанции вам тут никто не обещал, да ведь? – liberadio]

Кто стесняется говорить о Зле в политике, т.к. это звучит как-то несерьёзно, тот говорит о терроризме. Это производит впечатление компетентности, но тем не менее служит той же цели: установить гармонию там, где её нет — гармонию сил Добра, объединившихся в борьбе против терроризма. Ради этой цели понятие служит общим местом для всякого насилия, которое исходит не от государства, но преследует политические цели. Какие это цели, об этом не говорится.
Так всё-таки можно обозначить, насколько рэкитирская (1) власть — непосредственное принуждение и личностная зависимость в форме политических банд — заступает на место государства. Но становится неясным то, что та монополия на насилие, утверждающая право, сама некогда произошла из власти рэкитиров и их терроризма. (2) Способность политического суждения, различающая между государствами, не забывая при этом, что все они — говоря вместе с Гоббсом — являются «чудовищами», должна также доказать свою способность и в случае с террористическими организациями — в зависимости от того, являются ли они преданными приверженцами разрушения во время кризиса накопления капитала или противостоят ему в какой-то определённый момент.

Феноменология террора

Кто говорит о терроризме, обычно ставит разрушение, соразмерное лежащим вне его целям, и «annihilation for the sake of annihilation, murder for the sake of murder» (E. L. Fackenheim) на одну ступень. Различия между якобинским террором и антисемитским погромом, убийством определённых политиков и вдохновлённым исламизмом массовым убийством понимаются как второстепенные.
Таким образом, понятие оказывается легитимным ребёнком теории тоталитаризма. В то время как эта теория уравнивает национал-социализм и сталинизм, её отпрыск очевидно не допускает различий между насилием как политическим средством и насилием как самоцелью. При помощи его сегодняшнее буржуазное общество скрывает своё террористическое происхождение в былых революциях, которые ещё называли ужас, распространяемый ими, по имени. La terreur начался со штурмом Бастилии: с отменой монополии на насилие и разделения армии и мирного населения посредством вооружения масс, из которых возникли разные террористические группы и благотворительные объединения, называвшиеся братствами, политическими клубами и sociétés populraires. Соперничество этих банд восторжествовало над разделением власти: «свобода» и «равенство», т.е. эмансипация индивидов из сословных рамок и примитивных сообществ, смогли стать предпосылкой «братства», т.е. непосредственного принуждения и насилия, которое они применяли как в своих собственных рядах, так и против друг друга. (Ибо жаргон «братства» не делает различий между необходимой помощью и политическим принуждением). Эта бурная гражданская война политических банд, однако, стала настоящей революцией государства, т.к из террора банд родилась не только новая монополия на насилие, но и этот суверен мог быть потенциально призван на помощь каждым как гарант свободы и равенства.
Это и было тем, что восхищало Гегеля в терроре: что он является предпосылкой буржуазного общества. Причём немецкий философ понимает результаты войны банд как негативную волю духа: «Только тогда, когда она что-то разрушает, эта негативная воля обретает чувство своего существования; оно, кажется, подразумевает достижение некоего позитивного состояния, например, всеобщего равенства или всеобщей религиозной жизни, но на самом деле оно не желает позитивной реальности этого, ибо оно тут же создаст некий порядок, некое отстранение как от учреждений, так и от индивидов; но из отстранения и объективного определения, из их уничтожения эта негативная свобода и черпает своё самосознание. Так, то, чего она, якобы, желает, само по себе лишь его абстрактное представление и воплощение, может быть только фурией разрушения». Фанатизм террора, таким образом, желает «абстрактного, никакого расчленения; там, где проявляются эти различия, она видит их в противоречии к своей неопределённости и упраздняет их. Поэтому народ во время революции снова разрушает учреждения, которые были созданы им самим, поскольку всякое учреждение противоречит абстрактному самосознанию равенства». Посему для Гегеля времена террора являются неизбежной стадией духа, в преодолении которой воплощается истинная идея — буржуазное право. Само преодоление кажется неизбежным, как таковое оно уже заложено в самом понятии: «Я не просто хочу, я хочу чего-то. Воля, желающая (…) только абстрактно-общего, не хочет ничего и поэтому не является волей». Continue reading “Фурия разрушения. К критике понятия терроризма” →

Актуальность и необходимость коммунизма

Posted on by olladij

Initiative Sozialistisches Forum, ноябрь 1985

Коммунизм – это мечта о всестороннем освобождении человека, тоска по окончании всех условий, при которых человек является угнетаемым и подвластным, жалким существом. Это мечта о той “вещи”, не только понятие которой было утеряно, но и общественная сила, которая могла воплотить её при помощи революционной практики. Но актуальная невозможность коммунизма служит доказательством против его необходимости только для обывателя.

Коммунизмом называется фундаментальная предпосылка для того, чтобы общество развивалось в лучшую сторону и чтобы категорический императив о снятии всех условий эксплуатации и бесправия, наконец-то, стал ненужным. Коммунизм, в первую очередь, есть производство самих форм общественного общения.

Одним из существенных принципов коммунизма, в котором он отличается от всяческого социал-демократизма или экологического реформизма, заключается в том, что различия в уме и в умственных способностях не обуславливают различий в потребностях; т.е. что неверный, обоснованный нашими неправильными условиями лозунг “Каждому по заслугам, каждому по способностям”, когда он относится к праву на наслаждения, должен быть превращён в лозунг “Каждому — по потребностям”. В этом – центральный принцип коммунизма, что различия в деятельности и способностях не могут оправдывать неравенства, имущественных и потребительских привилегий. Коммунизм означает справедливый конец состояния, при котором голод не служит причиной производства, а потребность – причиной удовлетворить её иначе, чем согласно финансовых возможностей. Коммунизм есть равенство без уравнения, свобода без закона, без деспотического различения на “истинные” и “фальшивые” потребности. Капитализм – это диктатура над потребностями, коммунизм – диктатура потребностей над производством.

Коммунизм обосновывает это требование в критике капитала и труда. Он требует упразднения капитала и индивидуального присвоения общественного богатства, он является требованием упразднения труда и установления права на безделие. Он не является, как утверждает народная молва вкупе с практикой “реального” государственного социализма, более эффективным администрированием труда и справедливостью лишь при распределении продуктов. Свобода – это не капиталистическое или реально-социалистическое превращение общества в фабрику. Труд есть принуждение, а не наипервейшая потребность. Коммунизм не борется за право труда, но за его упразднение. Он борется не за всеобщую обязанность трудиться, а за обобщение роскоши и за освобождение от труда и экономики. Коммунизм является ни чем иным, как реализованным общественным наслаждением. Continue reading “Актуальность и необходимость коммунизма” →

Г.Ландауэр: “Французские синдикалисты”

Posted on - by olladij

Из: “Der Sozialist”, 01.06.1909

Французские синдикалисты потерпели тяжкое поражение, от которого они ещё долго не оправятся. Не поражение в борьбе; такое поражение можно быстро компенсировать; тот, кто чувствует себя достаточно сильным, уже имеет право бороться и снова будет бороться, даже если первая, вторая и третья попытки окажутся неудачными; и, разумеется, такое поражение было бы почётным. Французские синдикалисты, однако, потерпели позорное поражение, заключающееся в том, что они годами откусывали больше, чем могли прожевать, что они теперь сразу же после стачки почтовиков объявили всеобщую забастовку и много ещё чего другого, и что, когда дошло до дела, из всего этого не вышло совершенно ничего.

Это было жестокой расплатой за тактику, которую мы могли наблюдать на протяжение многих лет: тактику видимости, стремящуюся любой ценой вывести на боле боя массовое движение или хотя бы создать иллюзию этого. Continue reading “Г.Ландауэр: “Французские синдикалисты”” →