[Внезапно обнаружил, что тут нет моей статьи двухгодичной давности. Пусть будет для коллекции. Поправил кое-что, опечатки, которые заметил (писал тогда, кажется, в онлайн трансляторе), ссылки. В общем, вот – liberadio]
Небезызвестный двухтомник «Майн Кампф» за авторством Адольфа Гитлера увидел свет в печатной форме в 1925-26-м годах. Гитлер надиктовал свой opus magnum своему верному соратнику Гессу, прибывая в довольно мягких условиях заключения после незадавшегося «пивного путча». Труд является отчасти пафосной автобиографией непризнанного художника, закалившегося в адском пекле Первой мировой войны и узревшего несправедливое устройство мира. Другая часть «Майн кампф» — собственно, и есть размышления на тему устройства и переустройства мира.
В январе 2016-го года министерство юстиции федеральной земли Бавария снова разрешило к публикации эту, скажем так, исторически значимую для самочувствия национального коллектива книгу. За два месяца с тех пор книга снова стала бестселлером и была продана в количестве примерно 24 тысяч экземпляров. Скандал? И да, и нет. Книга была издана исследовательским институтом, снабжена более чем тремя тысячами сносок, пояснений и комментариев, распухла до двух тысяч страниц и продаётся далеко не во всех книжных магазинах. А там, где продаётся, она продаётся по немаленькой цене в 59 евро.
Т.е. для национально сознательнных «карланов с заточками» книга просто стала нечитабельной и должна потерять в бесконечных критических комментариях всё своё «волшебство». По крайней мере, на это надеялись издатели. На самом же деле, хранить, читать и торговать «Библией гитлеризма» всё это время было вовсе не запрещено; рынок антиквариата был полон нелегальными фотокопиями и экземплярами, напечатанными до 1949-го года. А согласно решению суда, экземпляр «Майн кампф», изданный до провозглашения государства ФРГ её конституции противоречить не может. Continue reading “«Майн кампф» и реальность ложных проекций с историческими и актуальными примерами”
Интеллектуальная биография Адорно вплоть до самых эстетических абстракций отмечена опытом фашизма. Способ рефлексии этого опыта, считывающего с произведений искусства неразрывную связь критики и страдания, определяет непримиримость стремления к отрицанию и одновременно указывает ему на его ограниченность. В рефлексии порождённого экономическими “природными катастрофами” капиталистического способа производства фашистского насилия “изувеченная жизнь” осознаёт, что она не может выпутаться из идеологических противоречий буржуазной индивидуальности, необратимый распад которой она наблюдает. Фашистский террор делает возможным не только понимание герметического принудительного характера высокоразвитых классовых обществ, он наносит раны субъективности теоретика и упрочняет классовые препятствия на пути его способности познания. Понимание этого Адорно высказывает в введении к “Minima Moralia”: “Насилие, изгнавшее меня, не позволило мне понять его полностью. Я ещё не признался себе в той вине, в водоворот которой попадает тот, кто пред лицом того невыразимого, которое было совершено коллективно, вообще ещё говорит об индивидуальном”.
Критическая теория является противоположностью левых убеждений. Если вспомнить, что в последние сорок лет считалось «левым» и, тем самым, претендовало на бытие частью всеобъемлющего освободительного движения, то тот факт, что труды критических теоретиков считались обязательными к прочтению, по крайней мере, в некоторых фракциях этой левой, объясняется лишь избирательным восприятием мыслей Адорно и Хоркхаймера. В то время как марксизм-ленинизм возвеличил государство до статуса гаранта освобождения и науськивал его преимущественно на «космополитов», анархисты мутировали в друзей «малых объединений», выдвигавшихся на бой против «сверх-структуры», а философы альтернативной жизни выбрасывали всё новые идеологии воздержания на рынок, Критическая теория упорно придерживалась своей цели: свободное общество на самом высоком уровне цивилизации и роскоши. В то время как различные фракции левых, включая тех, кто учился у Адорно и Хоркхаймера, объявили классовую борьбу достойным поклонения и над-историческим тайным оружием освобождения, Адорно говорил о бесклассовом обществе, о «псевдоморфозе классового общества в бесклассовое» (1942), к обретению классовым обществом себя посредством ложного упразднения классов. В то время как большинство исследователей фашизма, причём именно левые, игнорировали антисемитизм, преуменьшали его значение до техники управления или просто суммировали его в общем расизме, Критическая теория обосновала материалистическую теорию антисемитизма, т.е. критику антисемитизма как критику общества. В то время как постмодернисты и постструктуралисты унизили критику до жеста, до самого нонконформистского оправдания соучастию, когда можно кокетничать даже с Хайдеггером, чей нездоровый образ мыслей чуть было не стоил Адорно и другим жизни, Критическая теория посвятила себя разоблачению немецкой идеологии и продолжающейся жизни фашизма в демократии. И в то время, когда студенты в конце 60-х в государствах-наследниках национал-социализма, ненадолго испугавшись своих родителей, посчитали, что это хорошая идея – «служить народу» и учиться у палестинских 
Абсурдным образом устаревшая форма хозяйствования стабилизировалась в фашистских режимах первой половины 20-го столетия и ужас, который необходим, для её поддержания, многократно увеличился, хотя её бессмысленность открылась взгляду. Одновременно с управленческими полномочиями ещё раз утвердились и удушливый порядок частной сферы, партикуляризм интересов, давно устаревшая форма семьи, право собственности и его отражение в характере. Но с нечистой совестью, с довольно беспомощным осознанием неправды. Всё, что некогда было в буржуазности хорошего и пристойного, независимость, упорство, предусмотрительность, осторожность, развращено до самых своих глубин. Ибо в то время как буржуазная форма существования отчаянно консервируется, экономические её предпосылки исчезли. Приватное полностью превратилось в привативное, чем оно в тайне всегда и было, а к упрямому настаиванию на собственных интересах примешивается ярость от того, что их всё-таки больше уже нельзя соблюсти, что всё могло бы быть иначе и лучше. Буржуа потеряли свою наивность а стали из-за этого злыми и упрямыми. Заботливая рука, всё ещё ухаживающая и заботящаяся о саде, как если бы он уже давно не стал «земельным участком», но в страхе отгоняющая незнакомых и незваных гостей, уже является той же рукой, которая отказывает беженцам в убежище. Как подвергающиеся объективной опасности власть придержащие и их свита полностью обечеловечелись субъективно. Так, класс приходит в себя и делает разрушительный ход мира своим собственным. Буржуа продолжают жить как грозящие бедой призраки.
Бытие не определяет сознание — по крайней мере, не материалистически. Ибо материализм пишется не материей как первопричиной, которой сознание служило бы зеркалом, а загнанным в негативную тотальность капиталистических отношений человеческим родом. Материализм не является теорией социальной среды, детерминизмом; он вообще не делает производных. Он критически описывает. Он занимается, как говорил Маркс, «критикой посредством описания», т.е. объективной саморефлексией вывернутого наизнанку общества в горизонте его ультимативного кризиса как его окончательной правды. Так, материализм является не философией происхождения, а самосознанием негативной диалектики, не Великим Методом, который применяется интеллектуалами к объекту, а критикой, взрывающей овеществлённую имманентность объекта. Материализм не является, тем более в его категорической позиции как коммунизм, органом какого-либо интереса, агентом класса, комиссаром какой-либо программы: поэтому он не годится ни на роль «науки как профессии», ни на роль её последствия – «политики как профессии», т.к. он не может уложить в систему и озолотить в виде теории анти-разумное капиталистического общества. Материализм — это антагонист подобных практик рационализации, этого, как говорит Адорно, «пораженчества разума». Ибо марксизм до-критичен, одна из опций буржуазного Просвещения. Марксизм, к тому же, анти-критичен, стратегия радикально-буржуазной, якобинской интеллектуальности. Там, где материализм марксовой критики политической экономии говорит об идеологии, там интеллектуал постоянно слышит интерпретацию, мнение, манипуляцию: затем, чтобы занять позицию профессионального посредничества между так называемыми «фактическими суждениями» и так называемыми «ценностными суждениям».