Лео Кофлер
В своих ранних работах Маркс указывает на ту важную роль, которую буржуазный мир мысли играет в структуре современного классового общества. С одной стороны, буржуазная мысль представляет собой реальную силу, необходимое средство для поддержания господства класса капиталистов, которое действует во всех направлениях. Это легко создаёт видимость того, что социальные отношения и дифференциации обусловлены исключительно интеллектуальными факторами. Но, с другой стороны, эта видимость остаётся лишь видимостью, поскольку за ней стоят реальные, экономические и социальные отношения господства и эксплуатации, исчезновение которых является единственной предпосылкой для исчезновения этой видимости, господствующей над всем обществом. Маркс комментирует это: «Вся эта видимость, будто господство определённого класса есть только господство определённых мыслей, естественно, прекращается сама собой, как только прекращается вообще господство классов».
Тем не менее, эта претензия на то, что классовое правление по сути своей является мыслью — и притом возвышенной — представляет собой серьёзную проблему, поскольку господство над умами позволяет возвеличить капиталистическое государство, отказаться от принуждения и удерживать общество исключительно с помощью разума; в этом, как будет показано, есть доля истины, даже если эта истина, правильно понятая и раскрытая, разрушает славу и обнажает голый эгоизм правителей. Для начала ознакомимся с концепцией Маркса о той роли, которую он отводит фактору разума в процессе закрепления господства одного класса над другим: «Мысли господствующего класса являются в каждую эпоху господствующими мыслями. Это значит, что тот класс, который представляет собой господствующую материальную силу общества, есть вместе с тем и его господствующая духовная сила».
Здесь важно отметить, что, несмотря на равенство всех эпох, Маркс проводит существенное различие между средневековым феодальным и буржуазным эмансипированным государством. Если феодальное государство, чтобы выполнять возложенные на него как на государство задачи, всегда должно прибегать к открытому принуждению, то в условиях буржуазной эмансипации принуждение уступает своё первенство провозглашённой свободе и равенству, а значит, и духу. Иными словами, оставляя за собой сферу эгоистических интересов, как показывает Маркс в «Еврейском вопросе», и тем самым оставляя слабые классы на милость собственников, буржуазное государство, чтобы иметь возможность подтвердить свою «небесную» функцию классового государства, вроде бы служащего только равенству и свободе, требует духа, который заставляет фактическое неравенство и несвободу исчезнуть под видимостью этого равенства и свободы. Принуждение не исчезает, но элегантно отходит на второй план, с поклоном духу, который в условиях, ставших непрозрачными и мифическими для слепого сознания, лучше, чем принуждение, знает, как привести человека в чувство; принуждение остаётся в резерве, а именно «на все случаи жизни», которые, однако, не перестают реализовываться.
То, что буржуазный разум обладает такой силой, объясняется не только вышеупомянутой непрозрачностью капиталистического процесса, но и самим фактом формальной эмансипации, который резко подчёркивал Маркс и который, не затрагивая классовых отношений, предоставляет человеку формальное равенство и свободу и даже (с таким трудом завоёванные!) определённые политические права. Поэтому то, что Маркс говорит о роли мысли, разума господствующего класса, особенно применимо к буржуазному государству:
«Класс, имеющий в своём распоряжении средства материального производства, располагает вместе с тем и средствами духовного производства, и в силу этого мысли тех, у кого нет средств для духовного производства, оказываются в общем подчинёнными господствующему классу. Господствующие мысли суть не что иное, как идеальное выражение господствующих материальных отношений, как выраженные в виде мыслей господствующие материальные отношения … это, следовательно, мысли его господства. … поскольку они (индивиды правящего класса) господствуют также и как мыслящие, как производители мыслей; они регулируют производство и распределение мыслей своего времени; а это значит, что их мысли суть господствующие мысли эпохи».
В условиях буржуазного индивидуализма и формализма его «равенство и свобода», дух, претендующий быть ничем иным, как духом этого равенства и свободы, и поддерживаемый в этом реальной видимостью существования такого равенства и свободы, может стать совершенно иным средством власти для правителей, регулирующих его «производство и распределение», чем во времена, когда «корпоративная» дифференциация людей открыто встаёт на точку зрения их различий и столь же открыто использует принуждение, чтобы сделать эти различия очевидными, как «предначертанные Богом». Таким образом, роль духа в современных условиях изменилась. На этот факт необходимо обратить более пристальное внимание.
Особую причину сокрытия сущности буржуазного государства следует искать, наряду с другими причинами, в том, что господствующий капиталистический класс держит государство в своих руках не целиком и не прямо как орудие классового господства, а косвенно, т.е. с помощью призванных к этому сил. Поэтому может случиться, что государство даже вступит в определённую оппозицию к буржуазному классу, и исторически это всегда происходит тогда, когда эгоистические интересы отдельного буржуа становятся настолько жёсткими, что он не готов при всех обстоятельствах подчинить себя общим интересам буржуазного класса, то есть когда этот класс в результате определённых исторических осложнений не осознает своих истинных интересов, и они должны преследоваться государством против его воли. В прошлом мы имеем пример такого расхождения между господствующим классом и государством, представляющим его социально и исторически, в борьбе реакционного абсолютизма 17-го века против крупного дворянства (особенно французского), озабоченного своими «вольностями» и не понимавшего, что подчинение государственному централизму означает его спасение или, по крайней мере, отсрочку его гибели. Если говорить в общих чертах о государстве, представляющем интересы правителей и обеспечивающем их классовое господство, то оно предстаёт в двойном смысле как абстракция.
Во-первых, в том широком смысле, что оно не только отражает структурную организацию общества, определяемую совокупностью классовых отношений, его сплочённость, его «порядок», короче говоря, конкретное проявление общества в целом, но и само представляет эту организацию, т.е. совпадает с ней. Если верно, что каждое классовое общество характеризуется очень специфическими и нелегко изменяемыми отношениями, определёнными взаимозависимостями между классами, то государство представляет собой нечто большее, чем просто «инструмент» этого общества, оно фактически является его организацией, или, в теоретических терминах, его формой. Поэтому оно совпадает с обществом, тождественно ему, подобно тому как форма и содержание явления всегда тождественны, то есть являются лишь двумя сторонами одного и того же. В этом отношении Макс Адлер, марксист, в остальном, несомненно, страдающий некоторыми ошибками мышления, был не совсем неправ, когда утверждал социологическое тождество общества и государства в своём эссе «Die Staatsauffassung des Marxismus». Однако ему следовало бы добавить, что это определение в то же время является абстракцией, вытекающей из чрезмерного обобщения отношений между государством и обществом, хотя и значимой абстракцией, поскольку она проливает свет на проблему.
Но даже если мы перейдём к рассмотрению государства в более узком смысле как простого орудия в руках господствующих классов, государство в полученном таким образом понятии все равно представляется нам абстракцией. Ведь в этом определении, полученном путём строгого разделения государства и общества, оно действительно предстаёт как инструмент господства отдельных классов, но это определение слишком легко склоняет нас к одностороннему и полному отождествлению его с правящим классом, то есть к упущению истинной сложности отношения государства к правящей функции этого класса.
Конечно, буржуазный класс оказывает своё влияние и непосредственно, поскольку большинство его членов обеспечивают его «надёжное» функционирование путём моральной и материальной поддержки общественных, а значит, и государственных институтов. Но это влияние, как бы велико оно ни было, не является решающим, точнее, оно становится решающим только при условии наличия факторов, которые в своём взаимодействии составляют сложную механику того, что предстаёт как буржуазное государство в инструментальном смысле. Без этих факторов капиталистический «порядок» не имел бы той прочности, которой мы имеем возможность любоваться и ощущать ежедневно.
Наиболее важными из этих факторов являются следующие три. Первый фактор, влияние которого до сих пор мало осознаётся и описывается, — это буржуазная элита. Она представляет собой как бы связующее звено между правящим классом и государством и включает в себя наиболее сознательную, образованную и зрелую часть буржуазии. В зависимости от исторического развития буржуазного общества, в период его подъёма или упадка, её поведение меняется. Но одно всегда остаётся неизменным — его огромное, хотя и скрытое от глаз внешнего мира влияние, использующее не столько материальные, сколько духовно-нравственные средства (что, впрочем, предполагает привилегированное материальное положение и материальное влияние). Силу своего духовного влияния он черпает из своего культурного спонсорства. Ведь она представляет актуальный культурообразующий слой общества и обеспечивает проникновение содержательных элементов своей концепции культуры, то есть своего взгляда на мир, человека и историю, во все общественное сознание. Как раньше либерально-прогрессивная элита буржуазии — в Германии сломленная феодально-консервативными влияниями — распространяла определённую интеллектуальную атмосферу на всю нацию, так и теперь декадентско-реакционная элита оказывает такое же влияние.
Второй фактор — слой буржуазной интеллигенции, который отчасти переплетается с элитой, но резко от неё отличается социологически, и который так же ошибочно, как и элиту, оценивают как явление государственное. Прежде всего, речь идёт о многочисленной чиновничьей интеллигенции, но по своему фактическому назначению к ней принадлежат многие журналисты, художники и частнопрактикующие учёные. Этот класс отличается от элиты тем, что занимается интеллектуальным творчеством, в то время как элита пассивно наслаждается результатами этой деятельности как «культурой». Кроме того, он отличается от настоящей элиты тем, что материально и морально зависим и всегда испытывает определённое давление — а если последнего не происходит, то только потому, что «конформизм» совершенен, то есть подчинение полное. Не то чтобы это подчинение должно быть сознательным и преднамеренным, хотя и это достаточно часто бывает. Достаточно, если через традицию, школу и университет, через эпистемологическую деформацию со стороны явлений отчуждения и через привычную или приобретённую ненависть к массам линия поведения спонтанно приходит в соответствие с реакционным буржуазным сознанием. Поскольку лишь незначительное меньшинство интеллектуалов являются выходцами из самой элиты, лишь немногие принадлежат к ней в силу рождения и богатства, но при этом их сознание привязано к идеалу элитарного индивидуализма, большинство буржуазных интеллектуалов компенсируют своё чувство неполноценности по отношению к элите, с одной стороны, через дух, а с другой — подражая манерам и образу жизни элиты. Презрение к народным массам — «Выделяться из массы надо при любых обстоятельствах!» — усиливает их ощущение, что они поднялись в элиту.
Именно эта идеалистическая привязанность к элите, несмотря на естественную склонность профессионального интеллигента, несмотря на его склонность к интеллектуальному бунтарству, часто ослабляет эту склонность до противоположной и побуждает его присоединиться к элите, по сути, к подневольному подчинению авторитетным претензиям элиты на власть. Чем традиционнее и бессознательнее способы этого подчинения, тем более подневольными являются отношения между элитой и интеллигенцией, а чем они подневольнее, тем более некритично и неохотно последняя в свою очередь сталкивается с явлениями социального отчуждения, мощной, интеллектуально и морально разрушительной силы которого в любом случае могут избежать только самые стойкие и одарённые личности. И где этот завораживающий круг, начинающийся со спонтанного подчинения явлениям отчуждения, продолжающийся преданностью «идеалу элиты» и заканчивающийся ростом осознания отчуждения (например, провозглашением ситуации капиталистического отчуждения «сущностью человека» и пр. ) не может оказать своего воздействия в полной мере, дамоклов меч экзистенциального ущерба или, по крайней мере, изгнания из общества, который всегда висит над работником умственного труда, заставляет аутсайдера покаянно вернуться. Горе тем гордецам, которые всё же не покоряются, истинно независимым идеалистам — им не над чем смеяться.
Элита и её интеллектуальные сателлиты вместе образуют идеологическое священство государства, они, так сказать, его душа. Хотя на элиту возлагаются многие практические задачи, которые она в большинстве случаев выполняет лишь с неохотой (об этом подробнее говорится в моей статье «Декаданс правящей буржуазии и роль буржуазной элиты», WISO, 15 декабря 1956 года), она остаётся, по сути, носителем идеологической, «культурной» функции, в чем её активно поддерживает интеллигенция. Именно поэтому эти два слоя способны создавать видимость того, что они находятся вне практики государства, не имеют к нему никакого отношения. Но это обман, поскольку их идеологическая функция имеет огромный практический эффект, поскольку они гарантируют сплочённость общества и тем самым берут на себя государственную функцию. (Другое дело, как именно работает культурно-интеллектуальное влияние на общество и какие каналы оно использует).
Но каждой душе для жизни нужно тело, и этим телом — третьим фактором в нашей серии — является бюрократия (плюс полиция и армия). Подобно элите и соответствующему ей интеллектуальному классу в его невидимой интеллектуальной форме, бюрократия сидит в видимой форме, как густой цемент в порах капиталистического общества. Отдельный бюрократ, которого отбирают по специальным способностям, который поэтому всегда имеет перед глазами лишь крошечный участок мира и поэтому не спрашивает, для какой конечной цели он нужен, который достаточно привязан к государству экономическим интересом и страхом голода, не нуждается ни в каких слишком сложных посредничествах, чтобы подчиниться ему. Тем не менее он также верит в высшее предназначение государства, которому слепо подчиняется. Для него «долг» выше личности. Но у этого крайнего проявления формалистского чувства долга есть, конечно, социологическая причина: она кроется в формально-равноправном индивидуализме буржуазного общества, который, в свою очередь, уходит корнями в капиталистическую «товарную структуру» (как уже объяснялось в другом месте).
В феодально-христианском обществе, где, как мы видели, открыто допускался эгоизм, пусть и религиозно оправданный, принуждение всё равно должно было преобладать в соответствии с различными условиями, поэтому ведущая элита в значительной степени была элитой оружия. В соответствии с ролью религиозного сознания духовенство занимало место современной интеллигенции.
Бюрократия играла незначительную роль, немногие из её публичных функций перешли к духовенству. Только с развитием формально эгалитарного рационализма и индивидуализма городского рыночного общества возникла новая концепция права и новая юридическая и административная практика; только теперь вспомнили о римском праве, приспособленном к индивидуалистическим рыночным отношениям. Только теперь возникла современная бюрократия.
Если в средневековом обществе разум был скопищем насилия, на котором держалось всё общество, то в индивидуалистическом, политически эмансипированном обществе все происходит наоборот. Насилие, воплощённое в армии и полиции, не исчезает, но внешне подчиняется тому принципу, который в современных условиях (да и в «нормальные» времена) способен «увековечить» отношения господства лучше, чем они сами: буржуазному духу. Однако насилие, таящееся на заднем плане, всегда вырывается наружу и свистит на дух, как только классовое господство буржуазии оказывается под угрозой демократического развития общества. Тем не менее, дух получает приоритет в периоды, когда данные классовые отношения закрепляются. Пока он достаточно силён, чтобы стабилизировать капиталистическое общество, он может воображать, что обладает неоспоримой властью над миром. Там, где его сила недостаточна, до поры до времени (то есть до следующей эпохи воцарения насилия — фашизма) будет достаточно средств умеренного применения силы, особенно экономического принуждения и изоляции, прославляемых им и тщательно и хитроумно используемых его выразителями.
Тем не менее, общественные изменения, произошедшие с переходом от феодального к капиталистическому строю, показывают, почему в современном обществе культурная элита в сотрудничестве с интеллигенцией и бюрократией не только играет важную роль, но и становится основой современного государства. Если Маркс уже признал, как мы объяснили, что ранние порядки отличаются от буржуазного классового порядка своим различным отношением к принуждению, то следует добавить, что классовое господство современной буржуазии характеризуется, в частности, тем, что, поддерживаемое сложностью социального процесса, оно умеет прекрасно маскироваться в одежде духовного. Буржуазное, политически эмансипированное государство, анализируемое Марксом, не вмешивается, как показывает Маркс, в сферу «частной» борьбы интересов; оно оставляет эгоизм на произвол судьбы, бросая бесправные классы на произвол имущественных классов. Но она не ждёт, пока лишённые собственности осознают такое положение вещей и предпримут шаги по революционному переустройству общественных отношений, не довольствуется тем, что оставляет воспитание народа нескольким святым и профанным педагогам, а выполняет свою функцию по существу и, благодаря сложной стихийности формирования буржуазного сознания, с самого начала направлена на то, чтобы принципы правителей стали принципами всего народа с самого начала. Благодаря элите и интеллигенции идеологический рай буржуазии становится идеологическим раем всего народа, который порабощается духовно точно так же, как и социально. Таким образом, власть правителей одухотворяется и становится невидимой, и именно так она лучше всего закрепляется.
Святая троица буржуазного духа делится на три проявления: эгоистический хозяйский дух капиталистической буржуазии возникает стихийно из насущных потребностей этого класса и в наиболее чистом виде сливается в духе элиты; остроумный дух интеллигенции, теоретический дух оказывается слугой стихийного духа элиты; наконец, бездуховный дух бюрократии, который в то же время представляет собой наиболее осязаемую, наиболее материальную форму, который слепо осуществляет дело «порядка» под покровом юридического равенства и тем самым гарантирует неравенство, формализм которого выполняет задачу сделать содержание непонятным, скрыть его.
Однако с этим одухотворением государства достигается не только высшая форма государства в рамках классового общества — соответствующая буржуазному обществу как высшей форме классового общества, — но и самая тонкая, скрытая, мифологическая форма. Появление чистого правления духа (которое на самом деле служит эгоистическим интересам буржуазии) влечёт за собой появление чистого правления свободы, и, придя на точку зрения этой свободы, обольщённое сознание уже не может представить себе, что дух может быть формой принуждения без перспективы проклятий для тех, кого это касается.
Господство духа, а именно отуждённого духа, над человеком есть выражение того факта, что он является слугой господства человека над человеком, слугой правителей. Независимость духа по отношению к человеку в форме господства над ним, вместо того чтобы быть самым необходимым средством на службе его судьбы и его реализации как человека, возможна только потому, что человек сделал себя независимым по отношению к человеку, как господин по отношению к слуге. Тот факт, что господин сам становится слугой, как слугой своего собственного отчуждённого духа, так и отчуждённым от человека слугой, который увлекает господина в глубины своей бесчеловечности, является частью дьявольской динамики процесса отчуждения, от которого никто не может убежать. Это подлинная трагедия человека при капитализме, будь то хозяин или порабощённый, от которой его может освободить только социализм. Только при социализме, где отношения господства уступают место общечеловеческим отношениям, дух также найдёт путь к своему истинному предназначению. Государство больше не будет нуждаться в нём как в средстве господства, потому что оно растворится и в конце концов полностью исчезнет. На место государства, которое в классовом обществе является инструментом поддержания отношений господства и рабства, придёт свободная организация свободных людей, то есть социальная организация со всеми её многообразными задачами по производству и поддержанию социальной жизни останется, но она будет обходиться без государства.
Перевод с немецкого. Опубликовано анонимно в «WISO. Korrespondenz für Wirtschafts- und Sozialwissenschaften», 1.3.1957.