Archives

by olladij

Эрих Мюзам: Советская республика и сексуальная революция

Факты, которые я мог наблюдать как активный участник революции в Баварии, неизменно подтверждают опыт всех революций, что страсть объединённых масс к искоренению гнили и угнетения и к построению чистых и справедливых общественных форм одновременно проявляется как обострённое чувственное наслаждение, которое свободно дышит и утверждает себя в светлой радости существования. Чувственная реакция антиреволюционных усилий, направленных на реставрацию свергнутой власти, предстаёт в контрасте с эротическим вдохновением творческого рвения в виде жестокой, эгоистической сексуальной похоти, которая наслаждается садистскими истязаниями побеждённых противников, склонна к изнасилованиям и похотливым убийствам в своей победе над революцией и при этом хочет, чтобы покорение новаторов праздновалось как победа моральных добродетелей, целомудрия и женской чести над разложением нравов и осквернением любви. Историческое исследование различных последствий революций для сексуального поведения творцов нового и их противников, которое, насколько мне известно, ещё не проводилось, выявило бы те же явления для всех переворотов и попыток переворотов, как показали баварские события…

В целом события в Баварии можно считать особенно типичными, поскольку здесь революция приняла гораздо более драматический характер, чем — за исключением Венгрии, которую постигла очень похожая судьба, — в других странах, которые были приведены в революционное движение окончанием войны в 1918-м году. В то время как в Берлине к власти пришло правительство, которое стремилось сделать лишь самые необходимые уступки ситуации, сложившейся в результате военного поражения, и по возможности сохранить то, что можно было спасти от старой системы, в Мюнхене приступили к созданию совершенно нового лица государства, по крайней мере в политическом плане. Под руководством Курта Эйснера установление республики в Баварии было серьёзной попыткой сделать моральные выводы из краха монархии, в то время как в Рейхе республика была принята, хорошо это или плохо, но её содержание было полностью поглощено монархией в слепой зависимости от традиции. Например, в Северной Германии попытки рабочих, объединившихся вокруг Карла Либкнехта и Розы Люксембург, сломать старое правление изнутри с самого начала вызвали жестокое ответное давление с использованием именно тех сил, которые были наиболее скомпрометированы провалом условий, смытых ноябрьскими событиями, а борьба, вылившаяся в январские и мартовские убийства в Берлине, носила характер контрреволюции без настоящей революции.

В Баварии, хотя против наступающего радикализма выступали и родственники берлинских правителей, они полностью перешли в оборону, а революционное движение развивалось бурными темпами, подталкивая к важным решениям в быстром чередовании удачных и неудачных событий, После убийства Эйснера революционное движение приняло самые далеко идущие решения по социалистическому воплощению, пережило войну с белогвардейскими ландскнехтами, спешно собранными со всех концов Германии, сражалось за свои идеалы с героической решимостью и страшными жертвами, и в конце концов утонуло в океане крови, убийств, грабежей, осквернений, кощунств и судебной мести. Continue reading →

by olladij

Даниель Герен: Три проблемы революции (1958)

Волин, либертарный летописец русской революции, побывавший её участником и очевидцем, пишет:

«Предыдущие революции завещали нам фундаментальную проблему. Я имею в виду революцию 1789-го года и революцию 1917-го года в особенности: в значительной степени направленные против угнетения, воодушевлённые могучим дыханием свободы и провозгласившие свободу своей основной целью, как получилось, что эти революции скатились к новой диктатуре, установленной другими правящими, привилегированными слоями, к новому рабству народных масс? Каковы могут быть условия, позволяющие революции избежать этой печальной участи? Может быть, эта судьба обусловлена эфемерными факторами, а то и просто ошибками и недочётами, которые впредь можно было бы предотвратить? И в последнем случае, каковы средства устранения опасности, угрожающей грядущим революциям?»

Как и Волин, я считаю, что два великих исторических опыта — французская революция и русская революция — неразрывно связаны между собой. Несмотря на разницу во времени, разницу в контекстах и разное «классовое содержание», вопросы, которые они поднимают, и ловушки, с которыми они сталкиваются, по сути, одинаковы. В лучшем случае первая революция демонстрирует их в более зачаточном состоянии, чем вторая. И сегодня люди не могут надеяться найти путь, ведущий к их окончательному освобождению, если они не смогут различить в этих двух опытах, что было прогрессом, а что — отступлением, чтобы извлечь уроки на будущее.

Сущностная причина относительного провала двух величайших революций истории не кроется, как мне кажется, по выражению Волина, ни в «исторической неизбежности», ни в субъективных «ошибках» революционных протагонистов. Революция несёт в себе серьёзное противоречие (противоречие, которое, к счастью, повторюсь, не неисправимо и ослабевает с течением времени): она может возникнуть и победить, только если она возникнет из глубин народных масс и их неодолимого стихийного восстания.

Но, хотя классовый инстинкт побуждает их разорвать свои цепи, народным массам не хватает образования и сознания. И когда они с несомненной энергией, но неуклюже и слепо рвутся к свободе, наталкиваясь на привилегированные, проницательные, знающие, организованные и опытные социальные классы, они могут одержать победу над встречающимся им сопротивлением только в том случае, если в пылу борьбы успешно приобретут сознание, знания, организацию и опыт, которых им недостаёт. Но сам акт выковывания перечисленного оружия, которое только и может обеспечить победу над противником, таит в себе огромную опасность: он может убить спонтанность, которая является сердцем революции, поставить под угрозу свободу внутри организации или позволить движению быть захваченным меньшинством элиты более опытных, более знающих, более опытных боевиков, которые в начале выдвигают себя в качестве проводников, а в конце навязывают себя в качестве лидеров и подвергают массы новой форме эксплуатации человеком своих ближних. Continue reading →

by olladij

Проект «рабочий класс»

[Пара слов о немецком социалистическом движении. Ну, и академический марксизм тоже нашёл себе оправдание. – liberadio]

Ральф Хофрогге, 14.02.25

 

Классовая политика и политика идентичности часто воспринимаются как противоположности: классовая политика имеет репутацию близкой к народу, в то время как политика идентичности считается городской и элитарной. Это противопоставление подпитывается правыми: неолибералы и фашисты соревнуются за право представлять «маленьких людей». Но что, если классовая и политика идентичности — это в конечном счёте одно и то же? Ведь класс никогда не возникал сам по себе. Хотя класс структурирует любое капиталистическое общество, он всегда должен быть реорганизован в политическую идентичность и «мы», которое нужно мобилизовать. Поэтому уже в 19-м веке социалистическое движение формулировало требования против расизма и боролось за иные гендерные отношения. Этот «проект рабочего класса» опирался на еврейские, женские и международные взгляды и был не однородным, а разнообразным.

Социализм и женское движение

В самом начале своего существования немецкоязычный социализм был определённо мужским движением. Эйзенахская программа «Социал-демократической рабочей партии», основанной Августом Бебелем и Вильгельмом Либкнехтом в 1869-м году, требовала права голоса для «всех мужчин с 20 лет» и хотела ограничить труд женщин — пролетарский антифеминизм в чистом виде. Двадцать лет спустя Эрфуртская программа 1891-го года гласила совсем другое, призывая к избирательному праву «без различия пола» и, кроме того, к «отмене всех законов, дискриминирующих женщин в государственном и частном праве по сравнению с мужчинами». Это означало, что политическими стали не только выборы, но и частная сфера — всего за одно поколение гендерный облик социализма претерпел значительные изменения.

Этот поворот стал результатом радикализации в подполье. «Железный канцлер» Бисмарк запретил профсоюзы и социалистические партии в 1878-м году в рамках «Законов о социалистах». Родовое слово «мужские» вводит в заблуждение, поскольку женщин-социалисток подавляли так же жёстко и гораздо дольше: женщинам не разрешалось становиться членами политических организаций в Германском рейхе до 1908-го года. Поэтому они создали динамичную, низовую демократическую организацию. В период запрета это движение приняло марксизм в качестве теории. Он мог предложить женщинам больше, чем предыдущие программы, вдохновлённые ремесленной этикой. В «Коммунистическом манифесте» 1848-го года Маркс и Энгельс уже провоцировали своим требованием упразднить буржуазную семью. В популярном памфлете «Анти-Дюринг» 1878-го года Энгельс утверждал, «что в данном обществе степень женской эмансипации является естественной мерой общей эмансипации». Continue reading →

by olladij

Антисионизм и антисемитизм

Майкл Уолцер, 2019

I

умопомрачительный иранский агитпроп

Антисионизм — это политика, процветающая сегодня во многих университетских кампусах и в левых кругах, и стандартный ответ многих еврейских организаций и большинства евреев, которых я знаю — это назвать его новейшей версией антисемитизма. Но антисионизм — это отдельная тема; он бывает разных видов, и какие из них являются антисемитскими — вот вопрос, который я хочу здесь рассмотреть. Под «сионизмом» я понимаю веру в законное существование еврейского государства, не более того. Антисионизм отрицает эту правомерность. Меня в этом контексте интересует левый антисионизм в Соединённых Штатах и Европе.

Большинство версий антисионизма впервые появились среди евреев. Первая, и, вероятно, самая старая, считает сионизм иудейской ересью. Согласно ортодоксальной доктрине, возвращение евреев в Сион и создание государства будет делом рук Мессии в грядущие дни. До тех пор евреи должны мириться со своим изгнанием, подчиняться языческим правителям и ждать божественного избавления. Политические действия — это узурпация Божьей прерогативы. Сионистские писатели ненавидели пассивность, которую порождала эта доктрина, с такой страстью, что ортодоксальные евреи называли их антисемитами, которые никогда бы не дали такого названия своему собственному неприятию сионистского проекта.

У «ожидания мессии» есть и левая версия, которую можно назвать «ожиданием революции». Евреям (и другим меньшинствам) часто говорили, что все их проблемы будут решены и могут быть решены только с победой пролетариата. Многие евреи воспринимали это как проявление враждебности, как отказ признать неотложность их положения. Но я не вижу здесь антисемитизма, только идеологическую закостенелость и моральную бесчувственность.

Вторая еврейская версия антисионизма была впервые провозглашена основателями реформистского иудаизма в Германии 19-го века. Они утверждали, что еврейского народа не существует, есть только община верующих — мужчин и женщин Моисеева вероисповедания. Евреи могут быть хорошими немцами (или хорошими гражданами любого государства), поскольку они не являются нацией, подобной другим народам, и не стремятся к созданию собственного государства. Сионизм воспринимался как угроза этим хорошим немцам, поскольку предполагал, что они могут быть приверженцами чего-то ещё.

Многие левые приняли это отрицание еврейской народности, а затем стали утверждать, что еврейское государство должно быть религиозным государством, чем-то вроде католического, лютеранского или мусульманского государства — политических образований, которые ни один левак не может поддержать. Но реформистские евреи приняли эту позицию, зная, что большинство их собратьев не разделяют её. Если нация — это ежедневный референдум, как говорил Эрнест Ренан, то евреи Восточной Европы, подавляющее большинство, каждый день голосовали за народность. Не все они искали родину в земле Израиля, но даже бундисты, надеявшиеся на автономию в Российской империи, были еврейскими националистами.

Первые реформаторы хотели изменить ход и характер еврейской истории; они не были невежественны в этой истории. Левые, выступающие против еврейской народности, в большинстве своём невежественны. Однако они не являются жертвами того, что католические богословы называют «непобедимым невежеством», поэтому мы должны беспокоиться о том, что то, чего они не знают, они не хотят знать.

Если им будет интересно, они смогут узнать о радикальном переплетении религии и нации в еврейской истории — и о его причинах. Нельзя отделить религию от политики; нельзя возвести «стену» между церковью или синагогой и государством, если у вас нет государства. Сионизм с первых дней своего существования был попыткой начать процесс размежевания и создать государство, в котором секуляризм мог бы преуспеть. Сегодня в Израиле есть еврейские фанатики, которые противостоят этим усилиям — как есть индуистские националисты и мусульманские фанатики, которые противостоят аналогичным усилиям в своих собственных государствах. Можно было бы ожидать, что левые будут защищать секуляризм повсюду, что потребует от них признания ценности первоначального сионистского проекта. Continue reading →

by olladij

П. Маттик: Спонтанность и организация (1977)

[Батяня Пауль Маттик в представлении не нуждается. Что? Нуждается? Нет, не нуждается. – liberadio]

I

Вопрос об организации и спонтанности рассматривался в рабочем движении как проблема классового сознания, связанная с отношениями революционного меньшинства к массе капиталистически идеологизированного пролетариата. Считалось маловероятным, что более чем меньшинство примет и, организовавшись, сохранит и применит на практике революционное сознание. Масса рабочих будет действовать как революционеры только в силу обстоятельств. Ленин принимал эту ситуацию с оптимизмом. Другие, например Роза Люксембург, думали об этом иначе. Для того чтобы осуществить диктатуру партии, Ленин прежде всего занялся вопросами организации. Роза Люксембург, чтобы избежать опасности новой диктатуры над рабочими, делала упор на спонтанность. Однако оба они считали, что как при определённых условиях буржуазия определяет идеи и деятельность трудящихся масс, так и при других условиях революционное меньшинство может сделать то же самое. В то время как Ленин видел в этом шанс на создание социалистического общества, Роза Люксембург опасалась, что любое меньшинство, поставленное в положение правящего класса, может вскоре начать думать и действовать так же, как буржуазия прежних времён.

За этими установками стояло убеждение, что экономическое развитие капитализма заставит пролетарские массы начать антикапиталистическую деятельность. Хотя Ленин рассчитывал на стихийные движения, он одновременно опасался их. Необходимость сознательного вмешательства в стихийно возникающие революции он обосновывал отсталостью масс и видел в стихийности важный разрушительный, но не конструктивный элемент. По мнению Ленина, чем сильнее стихийное движение, тем больше необходимость дополнять и направлять его организованной, плановой партийной деятельностью. Рабочих нужно было, так сказать, оградить от самих себя, иначе они по незнанию могут проиграть своё дело и, растратив свои силы, открыть дорогу контрреволюции.

Роза Люксембург думала иначе, потому что видела контрреволюцию не только таящейся в традиционных силах и организациях, но и способной развиться внутри самого революционного движения. Она надеялась, что стихийные движения ограничат влияние тех организаций, которые стремились к централизации власти в своих руках. Хотя и Люксембург, и Ленин рассматривали накопление капитала как процесс, порождающий кризисы, Люксембург представляла себе кризис как более катастрофический, чем Ленин. Чем более разрушительным будет кризис, тем более широким будет охват ожидаемых спонтанных действий, тем меньше будет необходимость в сознательном руководстве и централизованном контроле, и тем больше шансов у пролетариата научиться думать и действовать в соответствии со своими собственными потребностями. Организации, по мнению Люксембург, должны лишь способствовать высвобождению творческих сил, заложенных в массовых действиях, и интегрироваться в независимые пролетарские попытки организовать новое общество. Такой подход предполагал не ясное, понимающее революционное сознание, а высокоразвитый рабочий класс, способный собственными усилиями найти пути и средства использования производственного аппарата и собственных возможностей для построения социалистического общества. Continue reading →

by olladij

Даниель Герен: Анархизм и марксизм (1973)

[Чё ещё нашёл на свалке истории в этом вашем интернете — лекция, прочитанная Гереном в Нью-Йорке в 1973 году. Навозём это «примиренческой» позицией. Хотя деды придерживались мнения, что примирять особо было нечего. Один из, наверное, самых первых переводов вообще. А может быть, я просто уже выжил из ума и ни хера не помню. – liberadio]

1. Если мы хотим заниматься этой темой, то мы сталкиваемся с многими трудностями. Начнём с первой: что мы подразумеваем под понятием «марксизм»? О каком «марксизме» идёт речь?

Я считаю необходимым сразу ответить на это. В последующем мы называем «марксизмом» все труды самих Маркса и Энгельса, но не труды их более или менее верных последователей, претендовавших на этикетку «марксистов». С уверенностью мы исключаем искажённый марксизм, можно даже сказать: преданный марксизм немецкой социал-демократии. Некоторые примеры: в первые годы социал-демократической партии в Германии, при жизни Маркса, социал-демократы сформировали требование «народного государства». Вероятно, Маркс и Энгельс были весьма счастливы и горды тем, что наконец-то в Германии появилась массовая партия, которая действовала от их имени, так что они относились к ней с неподобающей готовностью к компромиссам. Сначала Бакунин должен был горячо и неоднократно нападать на «народное государство» в полемике, сначала, в то же время, должно было состояться тайное соглашение социал-демократов с радикально-буржуазными партиями, прежде чем Маркс и Энгельс были вынуждены отказаться от понятия и практики «народного государства».

Позднее, стареющий Энгельс, когда писал в 1895 г. своё знаменитое предисловие к «Классовой борьбе во Франции» Маркса, выработал полноценную ревизию марксизма к реформизму, тем что ставил акцент в первую очередь на использование избирательного листа, казавшегося ему подходящим, если не единственным средством для достижения власти. В конце концов Карл Каутский стал сомнительным наследником Маркса и Энгельса. Теоретически он претендовал всё ещё на то, что стоит на основе борьбы революционных классов, на практике, однако, он соответствовал методу действия своей партии, которая вела себя всё более по-оппортунистски и реформистски.

В то же время Эдуард Бернштейн, так же выдававший себя за «марксиста», требовал от Каутского быть последовательным и оказаться от классовой борьбы, которую он считал устаревшей. В противовес он высказывался за выборы, парламентаризм и социальные реформы.

Сам Каутский утверждал, что совершенно неверно утверждать, что социалистическое сознание являлось бы необходимым и неизбежным последствием пролетарской классовой борьбы. Если верить ему, то социализм и классовая борьба не были зависимы друг от друга. Они, якобы, происходят из различных условий. Социалистическое сознание происходит, например, из науки. Носителем науки является, однако, не пролетариат, а интеллектуальная буржуазия. Только через неё социализм был «передан» пролетариям. Следовательно: «Социалистическое сознание – это элемент, вводимый извне в классовую борьбу пролетариата, а не такой, который спонтанно выходит из классовой борьбы».

Единственным теоретиком немецкой социал-демократии, оставшимся верным изначальному марксизму, была Роза Люксембург. Но она должна была сделать много тактических уступок лидерам своей партии. Она не отваживалась открыто критиковать Бебеля и Каутского. До 1910 г. она не вступала в открытый конфликт с Каутским, пока собственно её бывший учитель не отверг идею массовой забастовки. Но прежде всего она была занята тем, что оспаривала тесное сходство между анархизмом и её концепцией революционной спонтанности масс, пороча анархистов искажёнными представлениями. И она делала это, чтобы не испугать партию, с которой она чувствовала себя связанной своими убеждениями, но и, это должно быть ясно сказано, материальными интересами.

Но не смотря на различные способы представления, не было серьёзных различий между анархо-синдикалистской всеобщей стачкой и массовой забастовкой Розы Люксембург. Точно так же её противоречия с Лениным (1904 г.) и с пришедшим к власти большевизмом (1918 г.) не особенно далеки от анархизма. То же касается и её конечных представлений в конце 1918 г. в «спартакистском» движении о социализме, претворяемом снизу вверх посредством рабочих советов. Роза Люксембург является одной из точек соприкосновения анархизма с незамутнённым марксизмом. Но первоначальный марксизм был искажён не только немецкой социал-демократией. Он был значительно изменён Лениным, явно усилившим некоторые якобинские и авторитарные черты, иногда, но не всегда, проскальзывавшие в трудах Маркса и Энгельса. Он расширил их до ультрацентрализма, узкой и сектантской концепции партии и прежде всего практики профессиональных революционеров как лидеров масс. Касательно этих пунктов у Маркса мы многого не найдём, где они, в лучшем случае, содержатся в зачатке и неосознанно. В то же время Ленин яростно осуждал немецкую социал-демократию за клевету на анархистов и в своей книге «Государство и революция» он посвятил особую часть похвале их верности революции. Continue reading →

by olladij

Адорно: Констелляция материализма

Йоахим Брун

Бытие не определяет сознание — по крайней мере, не материалистически. Ибо материализм пишется не материей как первопричиной, которой сознание служило бы зеркалом, а загнанным в негативную тотальность капиталистических отношений человеческим родом. Материализм не является теорией социальной среды, детерминизмом; он вообще не делает производных. Он критически описывает. Он занимается, как говорил Маркс, «критикой посредством описания», т.е. объективной саморефлексией вывернутого наизнанку общества в горизонте его ультимативного кризиса как его окончательной правды. Так, материализм является не философией происхождения, а самосознанием негативной диалектики, не Великим Методом, который применяется интеллектуалами к объекту, а критикой, взрывающей овеществлённую имманентность объекта. Материализм не является, тем более в его категорической позиции как коммунизм, органом какого-либо интереса, агентом класса, комиссаром какой-либо программы: поэтому он не годится ни на роль «науки как профессии», ни на роль её последствия – «политики как профессии», т.к. он не может уложить в систему и озолотить в виде теории анти-разумное капиталистического общества. Материализм — это антагонист подобных практик рационализации, этого, как говорит Адорно, «пораженчества разума». Ибо марксизм до-критичен, одна из опций буржуазного Просвещения. Марксизм, к тому же, анти-критичен, стратегия радикально-буржуазной, якобинской интеллектуальности. Там, где материализм марксовой критики политической экономии говорит об идеологии, там интеллектуал постоянно слышит интерпретацию, мнение, манипуляцию: затем, чтобы занять позицию профессионального посредничества между так называемыми «фактическими суждениями» и так называемыми «ценностными суждениям». Continue reading →