liberadio

225 лет назад на Гаити началась первая пролетарская революция

Кристиан Фригс

Когда в наше время заходит речь о Гаити, мы представляем себе крошечную страну к Западу от карибского острова Испаньола, чьё десятимиллионное население считается одним из беднейших в стране. В особенности после страшного землетрясения 12-го января 2010-го года, во время которого, согласно сообщениям правительства, погибло более 300000 человек, Гаити фактически является протекторатом международных НПО, чья «помощь» совершенно не служит тому, чтобы обеспечить самостоятельное восстановление страны. В то время как накануне 100-летия российской Октябрьской революции, нам следовало бы вспомнить, что за сто лет до того единственная успешная революция, совершённая порабощёнными людьми, решительным образом изменила историю капиталистического мира. Настолько решительно, что Гаити до сих пор приходится расплачиваться за эту дерзость; самое радикальное на то время восстание против с самых своих истоков расистских структур капиталистической эксплуатации до сих пор вычёркивается из учебников истории.

В европейском нарративе революционной истории, перехода от буржуазной к пролетарской революции, 1789-й, 1848-й и 1917-й годы считаются вехами. Даже у марскистских историков вроде Эрика Хобсбаума гаитянская революция либо не упоминалась, либо упоминалась вскользь, как отметил гаитянский историк Мишель-Рольф Трулио в 1995-м году в своём исследовании «Silencing the Past» об взаимоотношениях власти и историографии. Она считалась, в лучшем случае, экзотическим отпрыском Великой Французской революции 1789-го года в Карибском море без какого-либо дальнейшего влияния на ход глобальной истории. Для современников же это было совсем по-другому, европейская и североамериканская общественность пережила травматический шок.

Саркастические песни, забастовки, нападения — революция закипает

Санто-Доминго, как Гаити называлось до провозглашения независимости в 1-го января 1804-го года, было с 1697-го французской колонией и с 1780-го не каким-нибудь крошечным пограничным постом французской колониальной империи, а одним из глобально значимых центров раннекапиталистического накопления богатства, в котором производились эксперименты с самыми современными методиками производства и эксплуатации. Тут производилась половина мирового предложения сахара и кофе — тогда они ещё не были дешёвыми продуктами потребления, но являлись дорогостоящими принадлежностями культуры Просвещения. За годы до революции Санто-Доминго переживало небывалый экономический подъём и стало основным закупщиком похищенных в Африке людей. Полмиллиона рабов, треть их них — женщины, эксплуатировались на восьми тысячах сахарных и кофейных плантаций буквально до смерти; им противостояли всего лишь 30000 белых и 28000 вольных gens de couleur. Без военной поддержки со стороны колониальной Франции это экстремальное классовое расслоение едва ли можно было сохранять стабильным. Но периодически возникали и конфликты между метрополией и белыми господами на Санто-Доминго, речь в которых заходила и о стабилизации форм жесточайшей эксплуатации. (more…)

Пауль Поп

Египет, 2011

Когда я год назад писал “16 тезисов о мировой революции”, выбор названия не был лишён иронии. Но в январе 2011-го года в ходе “жасминовой революции” в Тунисе арабский мир был охвачен революционными волнениями, которые продолжаются по сей день. Пока ещё не ясно, достигнут ли перевороты в Тунисе и Египте чего-то большего, чем модернизации капитализма под руководством армии, или же силы Запада снова возьмут контроль над ситуацией в свои руки. По крайней мере, слово “революция” снова у всех на слуху, а народные массы кажутся (хотя бы на один момент) движущей силой истории. Национальное государство тоже, как кажется, не в силах остановить распространение революционной волны. Мы долго ждали революции и вот она пришла, только не к нам, да и традиционные левые не играют и в арабских странах никакой решающей роли. Объясняется это не только репрессиями арабского режима, но и крахом социализма в 20-м столетии, от которого левые до сих пор не оправились. Мы не можем сегодня больше пользоваться лозунгом “социализм или варварство”, ибо мы знаем, что социализм тоже может напрямую привести к варварству.

Когда мы задаёмся сегодня вопросом, как мы можем преодолеть капитализм и как нам следует организоваться, то нам не стоит игнорировать эти поражения. Из страха снова впасть в межфракционную грызню эта полная боли история редко является темой для сегодняшних левых. Центральное место заняли новые темы – такие как миграция, всеобщий базисный доход и политика тела. Но фактом является и то, что ни одно революционное движение, под каким флагом бы оно ни выступало, не смогло создать эмансипированную форму общества и преодолеть глобальный капитализм. В левых дебатах сегодня очень редко говорится о революции. Понятия сопротивления, субверсивности, исхода, неподчинения и перформативности любят куда больше. Конечно, в прошлом часто делали фетиш из рокового дня революции и искусственно делили жизнь на “до революции” и “после революции”. Как говорил Фридрих Энгельс, коммунизм – это движение, снимающее существующие порядки. Революция не имеет ни чётко определённого начала, ни определённого конца. Революция является как событием, так и процессом. Мне хотелось бы придерживаться этого понятия, т.к. капиталистическое устройство общества должно быть не только подточено и революционировано сопротивлением и субверсивностью, но и упразднено. Кроме того, многие люди всё ещё связывают с понятием “революция” позитивные вещи, иначе оно не использовалось бы так часто в рекламе или при смене элит (как например в “оранжевой революции” на Украине). В прошлом марксисты-ленинисты часто делали различие между политической (т.е. захватом власти пролетариатом или его партией) и социальной революцией (упразднением частной собственности на средства производства и почву). Ленинизм не мог помыслить последнего, а только первое, и всё больше становился учением о получении к власти и её удержания. Революционный переворот повседневности (семьи, воспитания детей, сексуальности, разделения труда и т.п.) почти во всех ленинистских государствах довольно быстро исчез из программ коммунистических партий, ориентировавшихся в последствии всё больше на мелкобуржуазные представления. (more…)

Ганс-Юрген Краль

[Ученик Адорно Краль (1943-1970), один из предводителей так называемой Внепарламентской оппозиции в ФРГ о достоинствах и границах философии своего учителя. В будущем, возможно, кое-что ещё из него. – liberadio]

Интеллектуальная биография Адорно вплоть до самых эстетических абстракций отмечена опытом фашизма. Способ рефлексии этого опыта, считывающего с произведений искусства неразрывную связь критики и страдания, определяет непримиримость стремления к отрицанию и одновременно указывает ему на его ограниченность. В рефлексии порождённого экономическими “природными катастрофами” капиталистического способа производства фашистского насилия “изувеченная жизнь” осознаёт, что она не может выпутаться из идеологических противоречий буржуазной индивидуальности, необратимый распад которой она наблюдает. Фашистский террор делает возможным не только понимание герметического принудительного характера высокоразвитых классовых обществ, он наносит раны субъективности теоретика и упрочняет классовые препятствия на пути его способности познания. Понимание этого Адорно высказывает в введении к “Minima Moralia”: “Насилие, изгнавшее меня, не позволило мне понять его полностью. Я ещё не признался себе в той вине, в водоворот которой попадает тот, кто пред лицом того невыразимого, которое было совершено коллективно, вообще ещё говорит об индивидуальном”.

Кажется, что Адорно посредством острой критики идеологического бытия буржуазного индивида неизбежно пойман в ловушку его руин. Значит, Адорно так никогда и не покинул одиночества эмиграции. Монадологическая судьба индивида, обречённого производственными законами абстрактного труда на одиночество, отражается в его интеллектуальной субъективности. Поэтому Адорно не смог пред лицом страданий “проклятьем заклеймённых” седлать из своей частной страсти организованную позицию теории ради освобождения угнетаемых. (more…)

Initiative Sozialistisches Forum

[И ещё один интересный текст ISF от 1987-го года: революция, советы, Сталин, Горбачёв и бывшие “68”-е. Такие дела. – liberadio]

l.

Что Французская революция для буржуазии, то Русская для левых: одновременно идеал и кошмар. Для одних она являет собой воплотившуюся мечту успешного социалистического захвата власти, другим в ней видится ставший практическим отказ от воли к освобождению. Свобода, равенство, братство: революционная Россия противопоставила этим абстрактным правам человека состоятельных буржуа практические права производителей – земля, хлеб, труд, мир. И намеревалась таким образом воплотить в реальности оставшиеся нереализованными обещания буржуазного общества.

Как и всякая “просто” политическая революция, Русская революция пала жертвой диалектики власти. Уже якобинство было вынуждено перевести гуманизм лозунга “Liberté, Egalité, Fraternité” в цинизм пехоты, конницы и артиллерии (в оригинале: “Infanterie, Kavallerie und Artillerie”). Не со зла, конечно: трансформированный в политику и оформившийся в понятии государственности, гуманистический идеал естественного равенства конкретных людей не только неизбежно натурализуется в простой материал и сырьё для власти – всякий абстрактный идеал становится валютой для того, что пускается в оборот в виде монеты конкретного угнетения. И так, ни французская, ни русская революции не освободили индивида: более того, они превратили людей в государственных граждан.

В последовавшем за современными “великими революциями” террористическим уравнением раскрывается общественная правда всякой утопии о всеобщем равенстве (неважно, подразумевается ли этим равенство на рынке, перед законом или, скорее, равенство перед природой): всеобщее равенство возможно лишь, “не взирая на личность”. И подобно тому, как идеал всеобщего равенства может политически реализоваться (и гарантироваться государством) лишь в форме уравнения, так из практической реализации требований всеобщих свобод не может родиться свобода (каждого) отдельного человека. Уже в судьбе требования свободы выбора профессии видно, что оно подразумевало вовсе не то, что представлял себе массовый базис революции: революция принесла совсем не свободу от профессии. Более того, посредством буржуазных революций капиталистическая товарная экономика стала общественно организованной судьбой. То, что требовалось в форме свободы выбора профессии, в ходе буржуазных революций довольно быстро показало себя институционализированным принуждением вообще иметь профессию, причём, неважно, какую. В социальной расшифровке “Декларация прав человека” читается как насильственно гарантируемое обязательство к капиталистическому производству.

Революция была ликвидирована, когда к власти пришли революционеры. С Лениным и Троцким в России произошло то же, что и с Робеспьером и Сен-Жюстом во Франции. Революция против государства трансформировалась в обычное перенятие власти; выступив с целью уничтожения суверенитета, большевики смогли утвердиться удержаться лишь интенсивировав его. Поставленная перед историческим выбором – сохранить единство государственной власти или отдать захваченную власть “белым”, Советская власть организовала не освобождение от труда, но принуждение к нему. Социалистический идеал общественного равенства всех перед “естественным” принуждением к воспроизводству жизни, приняв форму политики, оказалась натурализацией людей в живые сосуды рабочей силы. “Кто не работает, тот не ест” – социалистическая критика непродуктивной и праздной жизни, выдавливающей проценты от процентов паразитической жизни капиталистов в ходе Русской революции оказалась продолжением капитализма другими средствами. (more…)

Weltcoup

[Мы публикуем безусловно заслуживающий внимания текст, хотя не со всеми предпосылками и выводами мы согласны. В свете актуальных событий в Сирии он, может быть, не совсем актуален. Просвечивает-таки последняя надежда на разум в истории и его верного агента – пролетариат, которая, на наш взгляд, погибла, самое позднее, где-то в системе лагерей Аушвица и Гулага; педагог Гегель и тому подобный марксологический пафос, да и ислам заслуживает более дифференцированного рассмотрения, хотя основной темой статьи и не является. Нет, мы не понимаем, почему после Аушвица можно рассуждать о пролетариате и революции, как будто ничего не произошло. Авторы настойчиво напоминают нам об окончании Первой мировой, мы напоминаем об окончании Второй мировой. Спор, возможно, эзотерический, но и революционный пролетариат — метафизика ещё та. – liberadio]

I.

Наш мир, буржуазный мир, является одной большой «лужей крови, грязи и идиотизма», как однажды провозгласили сюрреалисты. С тех пор ничего не изменилось. Последний прорыв варварства в форме наступления божьих воинов «Исламского государства» (ИГ) снова показывает нам это со всей отчётливостью. Их операции увенчались основанием халифата — маяк и знак для всех исламистов, что джихад окупается и может быть успешным. Мы не хотим тут подробней останавливаться на исламе и его фашистском обострении, исламизме, и отсылаем читателей и читательниц к замечательным работам Хартмута Крауса, исходя от которых это явление должно исследоваться дальше, дабы разработать теоретические предпосылки его уничтожения. (1) Нас больше интересуют позиция Запада и реакция коммунистической левой на последние события. Непосредственной причиной для написания этого текста послужила сдача курдского города Кобани мясникам ИГ благодаря невмешательству Запада. Мы опасаемся, что исламистские бойцы устроят бойню выживших курдов, если город достанется им.

Основную вину за то, что такая фашистская формация как ИГ вообще могла утвердиться и расширить свою власть, несут, на наш взгляд, Запад и, в особенности, США. Но в совершенно не в том смысле, в котором это утверждают анти-американисты, очерняющие как раз самые прогрессивные интервенции США. Напомним ещё раз: летом 2012-го года Обама грозил бомбардировками, если армия Асада применит боевые газы против повстанцев, что затем и случилось. После того, как была перейдена эта красная линия, США своих угроз не выполнили: вероятно, потому что прогнулись под Россию — важнейшего, помимо Китая, защитника режима Асада. Запад предал повстанцев и освободил тем самым место реакционной, принадлежащей «суннитскому блоку» и враждебной Ирану арабской буржуазии, которая занялась поддержкой исламистов в сирийской гражданской войне. Это было началом кровавого восхождения ИГ.

Полу-серьёзные действия созданной ныне некоторыми западными государствами и реакционными арабскими режимами коалиции против ИГ пользуются далеко не полным военным потенциалом этим сил. Воздушные удары до сих пор носили скорее «стратегический», чем «тактический» характер, как было недавно озвучено. Это, наверное, должно означать, что они не подразумевались как прямая и эффективная поддержка актуально сражающихся против ИГ сил. И как раз Демократический Союз Сирии (сирийское крыло Рабочей Партии Курдистана), принимающий на себя всю мощь исламистских ударов, не получает вообще никакой поддержки. Самая прогрессивная, секуляристская и наименее патриархальная из всех сражающихся с ИГ групп отдана, тем самым, на растерзание.
(more…)

Михаэль Шаранг

Жил да был один человек, он поджигал дома, один за другим. Он был городским судьёй. Поджигателей тут же находили. Это были, как утверждалось, жители подожжённых зданий. Они представали перед судом. Они собирались, как говорили, сжечь город дотла. Так как им отрубали головы, на обвинение ответить они не могли, как не могли и заплатить судебный налог. Судья собирал этот налог тем, что присваивал себе земельные участки, на которых стояли сгоревшие дома. Вскоре ему принадлежал весь город.

Для него это не было только развлечением. Так как все знали о его преступлениях, ему приходилось прилагать много усилий для того, чтобы люди делали вид, что ни о чём не знают. Это требовало большой хитрости. Но и остальные были настороже. Каждому было ясно, что стоит только сказать правду и ему отрубят голову. Но что было бы, если бы люди собрались вместе и сказали бы правду? — думал Судья. Ведь он не мог бы казнить всех. Кто бы ему тогда готовил, чистил ему обувь и кланялся ему?

В то время часто говорили о чудесах, происходивших в соседнем городе. Издалека приходили люди, называвшиеся священниками и рассказывавшие истории о строгом, но справедливом боге, истории, которых люди не могли наслушаться. Ибо они страдали от несправедливого властителя, против которого они много раз безуспешно восставали. Теперь же они радовались справедливому богу.

Судья призвал к себе одного из священников. Он ещё не договорил, как священник уже понял его замысел. Тут же принялся он за работу. Поначалу она доставляла ему радость, так как люди собирались вокруг него и слушали его истории, которые — наконец-то — не имели ничего общего со страшной историей их города.

(more…)