Archives

by olladij

Из: Роберт Пол Волфф, «Нищета либерализма», 1968

[Волфф (1933-2025), исследователь марксизма и анархизма, против заблуждений либерализма. Сегодня он был бы против постмодернистского иррационализма и трибализма. – liberadio]

Как и все политические философии, либеральная политическая теория основана на интерпретации человеческой природы. В своей наиболее изначальной форме – и именно так философия часто раскрывает себя лучше всего – либерализм рассматривает человека как рационально расчётливого индивида, увеличивающего удовольствие и уменьшающего страдание. Слово «хорошо», говорит Бентам, означает «приятно», а слово «плохо» – «болезненно». Во всех наших действиях мы стремимся к первому и избегаем второго. Таким образом, рационализм сводится к расчётливой осторожности; его высшая точка достигается, когда мы благоразумно воздерживаемся от сиюминутного удовольствия из-за страха перед будущей болью. Конечно, общеизвестно, что такое бухгалтерское отношение к эмоциям является прямым отражением отношения буржуазного торговца к прибыли и убыткам. Не менее важно, однако, и то, что эта теория подразумевает для отношений одного человека к другому. Если простой психологический эгоизм либеральной теории верен, то каждый человек должен рассматривать других как всего лишь инструменты для достижения своих личных целей. Формулируя свои желания и изобретая самые хитрые средства их удовлетворения, я обнаруживаю, что действия других людей, преследующих схожие отдельные цели, могут повлиять на исход моего предприятия. (…) Для меня другие люди — это препятствия, которые нужно преодолеть, или ресурсы, которые нужно эксплуатировать, то есть — всегда средства и никогда не самоцель. Образно говоря, общество похоже на замкнутое пространство, в котором движется множество сферических воздушных шаров, наполненных расширяющимся газом. Каждый шар увеличивается в размерах, пока его поверхность не коснётся поверхности других; затем он перестаёт расти и сливается с окружающей средой. Справедливость в таком обществе могла бы означать лишь то, что внутреннее пространство каждого воздушного шара (личная сфера у Милля) защищено и что всем предоставлено равное пространство. То, что происходит внутри одного человека, не касается других.

В более сложных версиях либеральной философии грубый образ человека как источника удовольствия несколько смягчается. Милль признаёт, что люди способны преследовать более высокие цели, чем удовольствие (…), и даже допускает возможность альтруистических или иных, связанных с этим, эмоций сочувствия и сострадания. Тем не менее, общество продолжает рассматриваться как система независимых центров сознания, каждый из которых стремится к собственному удовлетворению и сталкивается с другими, которые для него являются существами, выступающими как фиксированные сущности, противостоящие Я, то есть как объекты. Состояние индивида в таких обстоятельствах – это то, что другая традиция социальной философии назвала бы «отчуждением». (…)

Фундаментальное понимание консервативной философии заключается в том, что человек по своей природе существо социальное. Это не просто означает, что он общителен и любит общаться с себе подобными, хотя это справедливо как для человека, так и для обезьян и выдр. Человек социален в том смысле, что его сущность, его истинное бытие заключается в его принадлежности к человеческому сообществу. Аристотель на первых страницах своей «Политики» утверждает, что человек по своей природе предназначен жить в сообществе. Те люди, которые предпочитают жить вне такого сообщества, говорят он, либо ниже, либо выше людей, то есть они либо животные, либо ангелы. Человек подобен животным по своим телесным желаниям, а по разуму подобен ангелам. В определённом смысле, следовательно, либерализм совершил ошибку, предположив, что человек есть не что иное, как сочетание животного и ангельского, страстного и разумного. Из такого предположения естественным образом следует, что человек, подобно диким животным и ангелам, по своей сути одинок.

Но, как говорит Аристотель, у людей есть свой уникальный для вида способ существования, основанный на специфической человеческой способности к общению. Этот способ существования — общество, человеческое сообщество, скреплённое рациональным дискурсом и общими ценностями. Мудрость и страсть объединяются, образуя рациональный калькулятор удовольствий, но они не составляют человека.

by olladij

Г. Рид: Экзистенциализм, марксизм и анархизм (1949)

Истоки экзистенциалистского движения обычно связывают с Кьеркегором, чьи основные философские работы появились в период с 1838-го по 1855-й год. Поскольку они были написаны на датском языке, они не сразу попали в широкое обращение. Различные подборки Бартольда публиковались в Германии с 1873-го года до конца 19-го века, но первый полный немецкий перевод его работ появился только между 1909-м и 1923-м годами, а англо-американские переводы начались только в 1936-м году. Однако нет никаких оснований считать Кьеркегора основателем экзистенциализма. Правда, он придал этому движению специфически христианский оттенок, но всё основные идеи уже присутствовали в философии Шеллинга, и следует помнить, что Кьеркегор, как бы сильно он ни критиковал Шеллинга, тем не менее сначала испытал глубокое влияние этого великого немецкого философа, а в 1841-м году совершил специальное путешествие в Берлин, чтобы посидеть у его ног. Кстати, задолго до Кьеркегора наш Кольридж читал ранние работы Шеллинга, и мы находим в менее известных работах Кольриджа значительную часть экзистенциалистских мыслей. Как я уже отмечал в другом месте, (1) все основные понятия современного экзистенциализма — ангст, бездна, непосредственность, приоритет существования перед сущностью — можно найти у Кольриджа, и большинство из этих понятий Кольридж, несомненно, получил от Шеллинга.

Для моей цели необходимо дать общее описание экзистенциалистской позиции в философии, но я не профессиональный философ и не собираюсь использовать техническую терминологию, в которую часто облекаются вполне очевидные факты или идеи. Кажется, что философ, называющий себя экзистенциалистом, начинает с острого приступа самосознания, или обращённости вовнутрь (inwardness), как он предпочитает это называть. Он внезапно осознает свою отдельную одинокую индивидуальность и противопоставляет её не только остальным представителям человеческого рода, но и всему мирозданию, как оно раскрывается в ходе научных исследований. Вот он, ничтожный и незначительный кусочек протоплазмы на фоне бесконечных масштабов Вселенной. Правда, современным физикам, возможно, удалось доказать, что и сама Вселенная конечна, но это только усугубляет ситуацию, поскольку теперь Вселенная сжимается до ничтожности и противопоставляется ещё более загадочной концепции Небытия. Это не просто нечто бесконечное, это нечто немыслимое для человека. Хайдеггер посвятил одно из своих самых интригующих эссе попытке — не определить неопределимое — но определить отрицание Бытия, Не-бытия или Ничто.

Итак, перед нами Маленький человек, который смотрит в бездну и чувствует себя — поскольку он всё ещё сохраняет бесконечную способность к ощущениям — не только очень маленьким, но и испуганным. Это чувство — изначальный «Angst», ужас или страдание, и если вы не ощущаете ангст, вы не можете быть экзистенциалистом. Сейчас я собираюсь предложить, что мы не обязательно должны чувствовать ангст, но все экзистенциалисты его чувствуют, и их философия начинается с этого факта. Есть две фундаментальные реакции на него: мы можем сказать, что осознание ничтожности человека во Вселенной может быть встречено своего рода отчаянным вызовом. Пусть я ничтожен, а моя жизнь — бесполезные мытарства, но, по крайней мере, я могу окинуть взглядом всё это зрелище и доказать независимость своего разума, своего сознания. Жизнь, очевидно, не имеет смысла, но давайте притворимся, что он есть. Это притворство, во всяком случае, даст человеку чувство ответственности: он сможет доказать, что он сам себе закон, и даже договориться со своими товарищами об определённых рамках поведения, которые в данной ситуации все они должны принять. Он свободен это сделать, и его свобода, таким образом, перерастает в чувство ответственности. Такова доктрина Сартра, но он не очень ясно объясняет, что произойдёт, если он не сможет убедить своих товарищей договориться об определённых правилах поведения или определённых ценностях. Я думаю, он сказал бы, что определённое согласие обеспечивается нашим человеческим положением, что, будучи тем, что мы есть, когда наша экзистенциальная ситуация становится ясной, мы обязаны действовать свободно определенным образом. Наша необходимость становится нашей свободой. Но я не уверен в этом. Герои романов и пьес Сартра, как правило, поступают абсурдно или в соответствии со своими психологическими склонностями и не несут заметной ответственности перед каким-либо идеалом социального прогресса.

Continue reading →

by olladij

Пустота «левой»

Уильям Гиллис, 2017

Лично я думаю, что «левые» в конечном счёте не представляют собой что-то последовательное, а скорее являются исторически обусловленной коалицией идеологических позиций. Бастиа и другие последователи свободного рынка сидели слева во французской ассамблее, и хотя мы можем пытаться утверждать, что это часть последовательной левой рыночной традиции, мы должны быть честными в том, что позиция человека в той конкретной революции — не говоря уже о революции вообще — вряд ли может сказать о многом. Всегда найдутся революционеры, желающие систем гораздо хуже нашей актуальной, и точно так же было много широко признанных «левых», чьи желания были совершенно несовместимы с освобождением.

В наши дни принято представлять левых и правых как, соответственно, эгалитарных и иерархических. Но это не только навязанное прочтение гораздо более запутанной исторической и социологической реальности, но и, честно говоря, довольно бессодержательное с философской точки зрения. Никто не может точно сказать, что означает эгалитаризм или даже иерархия, а многие интерпретации не только взаимно исключают друг друга, но и показывают, что якобы идентичные утверждения на самом деле глубоко антагонистичны. Означает ли эгалитаризм, что все получают одинаковое богатство (как бы оно ни измерялось)? Означает ли он просто юридическое или социальное равенство в абстрактной сфере отношений перед народом или правовой системой государства? Означает ли оно равные возможности для экономического роста или равный доступ к народным зернохранилищам? Отменяет ли равенство все другие добродетели, такие как свобода? Лучше ли угнетать всех одинаково, чем добиваться большей свободы? Я не шучу. Мы обходим эти глубокие вопросы стороной, руководствуясь «здравым смыслом» и полагая, что наши товарищи придут к такому же мнению, как и мы, разделяя нашу интуицию в отношении различных компромиссов, но эмпирически это не так. Мы постоянно расходимся во мнениях.

Люди говорят о «коллективной прямой демократии», как будто почти единодушная воля некоего социального органа представляет собой эгалитарное условие. Конечно, в некоторых определениях так и есть. Но как только я вижу, что некий коллективный орган пытается голосовать за мою жизнь, я не хочу «участвовать», я хочу бросить в него бомбу. Левые используют как лозунги «власть народу», так и «отменить власть» — это должно быть серьёзным тревожным сигналом для всех, т.к. речь идёт о совершенно разных концептуальных системах и ценностях. Полагать, что если мы сядем и поговорим обо всем, то окажемся на одной волне, в высшей степени иллюзорно. Предположение о пан-лефтистской солидарности или общей цели — это успокаивающая ложь. Continue reading →

by olladij

Маргиналии к теории и практике (1969)

[Вероятно, продолжение размышлений о соотношении теории и практики, обрисованных в «Пораженчестве», которое, как известно, не о пораженчестве. Отчаянные иррациональность и бессмысленность студенческих протестов 1968-го года, которые описывает Фёдор Визегрундович, отчётливо напоминают регресс захватов университетских кампусов во имя «палестинского дела» в США и Европах. – liberadio]

Теодор В. Адорно

1

Насколько вопрос о теории и практике зависит от вопроса о субъекте и объекте — объясняется при помощи простого исторического размышления. В то самое время, когда картезианское учение о двух субстанциях ратифицировало дихотомию субъекта и объекта, практика впервые была представлена в поэзии как сомнительная из-за её напряжённых отношений с рефлексией. При всем своём рьяном реализме чистый практический разум так же беспредметен, как и мир, становящийся для мануфактуры и промышленности лишённым качеств материалом для обработки, который, в свою очередь, нигде не легитимирует себя, кроме как на рынке. Хотя практика обещает вывести людей из замкнутости на себя, сама она всегда была замкнутой; поэтому адепты практики неприступны, объектоцентричность практики подорвана a priori. Можно, конечно, спросить, не является ли всякая доминирующая над природой практика, всё ещё мнимой практикой в своём безразличии к объекту. Она также наследует свой иллюзорный характер от всех тех действий, которые продолжают использовать старый насильственный жест практики. С первых дней его существования американский прагматизм справедливо обвиняли в том, что он присягает существующим условиям, провозглашая своим критерием практическую полезность знания; нигде больше практическая полезность знания не может быть проверена. Но если теория, которая занимается Общим, если она не должна быть напрасной, в конечном счёте прикована к своей полезности здесь и сейчас, то с ней происходит то же самое, несмотря на веру в то, что она избегает имманентности системы. Теория избежала бы этого, только если бы сбросила с себя столь угодно модифицированные прагматистские оковы. У Гёте Мефистофель проповедует ученику, что вся теория суха; это предложение с самого первого дня было идеологией, обманом на счёт того, сколь мало зелени на древе жизни, которое посадили практики и которое дьявол на одном вдохе сравнивает с золотом; сухость теории, со своей стороны, служит функцией лишённой качества жизни. Не должно существовать того, с чем нельзя справиться; даже мысли. Субъект, отброшенный назад, отделённый от своего Другого пропастью, не способен к действию. Гамлет — это на столько же предыстория индивида в его субъективной рефлексии, на сколько и драма индивида, парализованного в действии этой рефлексией. Самовыражение индивида по отношению к тому, что не похоже на него, ощущается как неадекватное ему, и он не может его реализовать. Чуть позже роман (как литературная форма) описывает, как индивид реагирует на ситуацию, которую неправильно называют словом «отчуждение» — как будто в доиндивидуальную эпоху существовала близость, которую невозможно ощутить иначе, чем посредством индивидов: животные, по словам Борхардта, представляют собой «одинокое сообщество» — с псевдоактивностью. Безрассудства Дон Кихота — это попытки компенсации выходящего из под контроля Другого, феномены реституции в психиатрических терминах. То, что с тех пор считалось проблемой практики, а сегодня вновь встаёт перед вопросом о соотношении практики и теории, совпадает с потерей опыта, вызванной рациональностью вечно тождественного. Там, где опыт блокируется или вообще перестаёт существовать, практика оказывается повреждённой, а значит, желанно, искажённо, отчаянно переоценённой. Таким образом, проблема практики переплетается с проблемой познания. Абстрактная субъективность, в которой завершается процесс рационализации, может, строго говоря, делать так же мало, как и трансцендентальный субъект, которому можно приписать то, что ему приписывается — спонтанность. Поскольку картезианская доктрина о несомненной определённости субъекта — и описывающая её философия кодифицировали исторический итог, констелляцию субъекта и объекта, в которой, согласно античному топосу, только неравный может распознать неравного, — практика приобретает некую иллюзорную черту, как будто она не пересекает пропасть. Такие слова, как «суета» и «суматоха», очень точно передают этот нюанс. Иллюзорная реальность некоторых практических массовых движений 20-го века, ставшая самой кровавой реальностью и всё же находящаяся по сенью не вполне реального, иллюзорного, имела свой час рождения, когда впервые прозвучал запрос на поступок. Если мышление ограничивается субъективным, практически применимым разумом, то Другое, ускользающее от него, коррелятивно относится ко все более бесконцептуальной практике, не признающей никакой меры, кроме самой себя. Буржуазный дух, столь же антиномичный, как и поддерживающее его общество, объединяет в себе автономию и прагматическую враждебность к теории. Мир, который стремится быть просто реконструированным субъективным разумом, должен постоянно изменяться в соответствии с тенденцией к экономической экспансии, но при этом оставаться тем, что он есть. В мышление купируется то, что его затрагивает: особенно теория, которая хочет большего, чем реконструкция. Необходимо создать такое понимание теории и практики, которое не разделяло бы их так, чтобы теория становилась бессильной, а практика — произвольной, и не порывало бы с исконно буржуазным приматом практического разума, провозглашённым Кантом и Фихте. Мышление — это делание, теория — форма практики; обманчива лишь идеология чистоты мышления. Оно имеет двойственный характер: оно имманентно детерминировано, строго и в то же время является необходимым реальным способом поведения посреди действительности. В той мере, в какой субъект, мыслящая субстанция философов, является объектом, в той мере, в какой он попадает в объект, он также заранее практичен. Однако иррациональность практики, которая всегда одерживает верх — её эстетическим архетипом являются внезапные случайные действия, через которые Гамлет реализует задуманное и терпит при реализации неудачу, — неустанно возрождает видимость абсолютной разделённости субъекта и объекта. Там, где объект обманным путём выступает перед субъектом как нечто абсолютно несоизмеримое, коммуникация между ними становится добычей слепой судьбы. Continue reading →

by olladij

Иоганн Мост: Вегетарианцы (1875)

[Легендарный Йохан Мост невозбранно троллит вегетарианцев. Возмоно, это ответ на современную ему подобную ебечу. Не всё, конечно, сохранило актуальность, но попытка засчитана. – liberadio]

Небольшая секта странных энтузиастов то тут, то там освещает бедному заблудшему человечеству путь, ведущий туда, куда уже давно пришли кули и индусы; а чтобы придать делу научный колорит, их верующие называют себя «вегетарианцами».

Мне вовсе не приходит в голову пытаться исправить этих странных ценителей пищи, ибо это совершенно невозможно, поскольку люди, предающиеся таким неестественным экстравагантностям, бесспорно, страдают неизлечимой одержимостью; то, что я собираюсь сделать, носит лишь профилактический характер и является предупреждением для всех тех, кто ещё не заражён болезнью добровольного аскетизма, но кому грозит опасность заразиться ею.

Некоторые господа растениееды более или менее сносно играют в свою игру и знают, как обставить свой немясной стол разнообразными деликатесами. Те, кто знаком с высшей гастрономией, знают, что количество прекрасных мучных и кондитерских блюд просто неисчислимо, что из различных местных и зарубежных фруктов можно приготовить множество вкуснейших блюд, а более благородных овощей существует довольно много.

Кроме того, те, кто не является ортодоксальным вегетарианцем, не презирают молочные и яичные блюда. В конце концов, такое вегетарианство все равно будет приемлемым – если ориентироваться только на удовольствие; жаль только, что люди с ограниченным бюджетом не могут присоединиться к нему.

Однако другие противники мяса очень серьёзно относятся к растительной пище. Они также осуждают яйца, молоко и жиры и допускают только растительную пищу, сваренную в воде или поданную сырой; правда, неизвестно, скоро ли эти люди придут к чистому питанию кореньями и травами мифических обитателей леса. Пока эти эксцентрики потакают своим в высшей степени невинным склонностям, не стоит вмешиваться в их частные дела, но как только они официально проповедуют евангелие кореньев и трав или даже осмеливаются предложить вегетарианство в качестве средства решения социального вопроса, им следует решительно противостоять.

До сих пор рабочие в целом сдерживали вегетарианство – постольку, поскольку необходимость не принуждала их к этому, – но не исключена возможность, что в конце концов из необходимости будет сделана добродетель и водяной суп станет обязательной пищей трудящихся. Это опасность, которая не теряет своего величия, какой бы отдалённой она ни была, и с которой необходимо бороться, где бы она ни появилась. А она появляется то тут, то там; совсем недавно один рабочий (социалистически настроенный, как он считает) на полном серьёзе пытался доказать мне, что это величайшая глупость – хотеть есть что-либо, кроме растений, сваренных в воде, что можно вполне прожить на воде и хлебе и что употребление мясных блюд, спиртных напитков и тому подобного так же бесполезно и даже вредно, как курение табака. Чего ещё желать?

Чтобы доказать ошибочность подобных взглядов, я не буду вдаваться в обширные химические умозаключения; скорее, я считаю достаточным обратиться к самой природе. В тропических регионах человек нуждается лишь в небольшом количестве углерода и, следовательно, потребляет лишь небольшое количество жиров, поскольку климатические условия не требуют, чтобы животное тепло, производимое углеродом, постоянно возобновлялось в больших масштабах. По этой причине вегетарианская пища там, как правило, более популярна, хотя мясные блюда там тоже не презираются (за исключением вегетарианцев по религиозным соображениям). На крайнем севере, напротив, жир играет главную роль среди продуктов питания, поскольку здесь тепло тела должно постоянно обновляться за счёт углерода, чтобы человек не поддался влиянию холодного климата.

Таким образом, в умеренных зонах человеческая диета должна следовать среднему пути, и она действительно всегда следовала этому среднему пути, без вегетарианцев, анималистов (мясоедов) или кого-либо ещё, кто был инициатором этого. Чем южнее живёт народ, тем больше он придерживается растительной диеты, чем севернее – тем больше у него потребность в мясных блюдах. И дело здесь не в традиционных предрассудках или слепой вере, как утверждают вегетарианцы, а просто в следовании велениям природы, которые в долгосрочной перспективе невозможно безнаказанно игнорировать. Continue reading →

by olladij

Р. Курц: Апокалиптические технологии

Экономико-научный комплекс и деструктивная объективация мира

Насколько нам известно, современная наука – самый успешный проект в истории человечества. Но он же является и самым катастрофическим. Успех и катастрофа не должны быть взаимоисключающими понятиями, напротив, самый большой успех может таить в себе самый большой потенциал катастрофы. Хотя с XVII века накоплено больше позитивных знаний о природе, чем за все тысячелетия до этого, для подавляющего большинства людей эти знания проявились в основном только в негативной форме. С помощью технологически прикладного естествознания мир стал не красивее, а уродливее. А угроза, исходящая от природы для человека, не уменьшилась, а возросла в том природном мире, который технологически переделан самим человеком.

Если “первая природа” биологического человека всегда перестраивалась и трансцендировалась культурой, в результате чего возникла социальная “вторая природа”, то в современности эта “вторая природа” с невиданной силой вмешалась в “первую природу” и сформировала её по своему образу и подобию. В результате сила природы второго порядка стала ещё более непредсказуемой, чем изначально привычная сила природы первого порядка.

Это нечестивый правящий союз экономистов, естествоиспытателей, технарей и политиков, который управляет процессом научно-технического развития в форме современной социальной системы и не только упрямо защищает заложенную в ней независимую динамику от любой критики, но и продолжает двигать её вперёд, невзирая на потери. С другой стороны, критика науки со стороны аутсайдеров и диссидентов остаётся вдвойне беспомощной, поскольку не может поставить под сомнение ни социальную форму, ни структуру научного знания, а сводит проблему в основном к моральному поведению учёных, т.е. к этическому вопросу об “ответственности”.

В противовес этому заезженному этическому подходу новейшее феминистское течение научной критики идёт гораздо глубже. Эта критика показывает, что эпистемологическая парадигма современной науки отнюдь не является “нейтральной”, а имеет культурную, сексуально заданную матрицу. Концепция “объективности”, как видно уже из начала современной истории науки с Фрэнсиса Бэкона (1561-1626), односторонне задаётся мужчинами, а связанные с ней притязания ориентированы не столько на познание и улучшение жизни, сколько на подчинение и господство.

Американские теоретики, такие как молекулярный биолог Эвелин Фокс Келлер и философ Сандра Хардинг, приходят к выводу, что строгое разделение субъекта и объекта, на котором основано современное естествознание, должно быть поставлено под сомнение. Однако их интересует не романтическая критика науки, а “другое естествознание”, освобождающее процесс познания от претензий на подчинение. При этом они проводят параллель между научно-технической и экономической рациональностью современной эпохи, в основе которых лежат интересы господства и эксплуатации.

Современное естествознание и современная капиталистическая экономика не являются прямо тождественными, но они существенно связаны и взаимообусловлены. Помимо феминистского подхода у Фокс Келлер и Хардинг, эта взаимосвязь может быть продемонстрирована как исторически, так и структурно. Естественные науки, экономика и государственный аппарат в модерне восходят к общему корню, а именно к военной революции огнестрельного оружия в ранний период модерна. Отсюда и специфически мужское определение современности. Социальный переворот, вызванный появлением пушки, взорвал структуры аграрного натурального хозяйства, породив постоянные армии, неизвестную доселе крупную оружейную промышленность и расширение горного дела. Таким образом, был создан не только капитализм, но и соответствующий образ природы. Continue reading →

by olladij

O корриде

Согласно чистому понятию корриды исход борьбы, в конечном итоге, не может быть открытым. Относительно слабый и напуганный человек пред лицом угрожающих природных сил должен, тем не менее, при помощи своего отважного сердца и хитрости ума победить свой страх и превосходящую силу простой природы. Это представление должно казаться англо-саксонскому возмущению из-за преднамеренного убийства быка непонятным, т. к. оно выносит своё слепое суждение с точки зрения спорта и сострадания, без понимания этого элемента средиземноморской культуры.

Ни в (древней) истории, ни в корриде, ритуально повторяющей человеческие попытки избежать встречи с природными силами и соблазнами (Одиссей!), речь идёт не о тренировке тела, спортивном духе, честном состязании и т.п., а о том, чтобы принять вызов возможной гибели пред лицом непосредственно превосходящей природной силы и одолеть её.

Греческий миф о Минотавре, с которым Тесей встречается в лабиринте, умалчивает о том, что происходит при встрече человеческой и внешней природы. Эта открытость позволяет нам помыслить иной исход, чем в корриде или в бесплодности истории современных революций, исход, в котором будет разорван круговорот насилия, начавшийся с борьбой человека за выживание в конфронтации с природой.

Таким образом, следует представить себе такую возможность, что Тесей не убивал Минотавра, либо — при современном состоянии истории — больше не должен его убивать. Он мог бы в виде попытки войти в модус примирения — в способ бытия по ту сторону (древней) истории, примирения с самим собой и с природой, чья сила, теперь без насилия, перешла бы к нему вместо того, чтобы посредством жертвоприношения природы постоянно обращаться против него.

Разум, чьим центральным понятием служит примирение, является «женским», т.е. не ограничивается инструментальной разумностью обладания и власти. Нить Ариадны — это его знание как обращаться с природой, внешней и внутренней. Этот разум позволяет Тесею не растеряться в лабиринте при встрече с Минотавром.

В этот момент рефлексии, без поверхностности и заносчивости спортсмена, но историко-философски, может быть обоснована и проведена критика ритуальной смерти в полдень, как Хемингуэй назвал свою великую книгу о корриде.

Вооружённый не нитью Ариадны, а эстетизированным инструментальным «мужским» разумом, матадор встречается на арене с быком. Когда он убивает животное, на мужчину переходит природная сила животного, которую так ценят в нём женщины — особенно в определённых ситуациях опасности и эротики, и подчиняется принуждению к повторению кровавого ритуала. Не может быть окончательной корриды, т.к. это принуждение в ней заключено, а только лишь гуманная трансформация и интеграция в сублимированные сцены, что предполагает разрыв с корридой. Но с другой стороны, следует подчеркнуть, что сначала должна была произойти та изначальная сцена и её ритуальное повторение, чтобы этот разрыв мог произойти.

Реальная борьба, всё более происходящая в спорте, особенно в футболе, показывает, что для преодоления насилия в истории необходимо нечто другое, чем простое замещение матадора на спортсмена: разрыв с обеими современными центрами насилия, которым были даны имена Капитал и Государство. Этот разрыв сделал бы ненужным и партикуляризм сострадания с природой. Конечно, человеческая и внешняя природа останутся теми же, пока этог разрыв не произойдёт. Той опасности, что критики корриды, применяющие к ней критерий (спортивной) честности, придут к этому фундаментальному пониманию, не существует.

Helmut Thielen: „Warum die Blue Jeans schwarz geworden sind“, Berlin 1998

by olladij

О фильме “Паразиты” (2019)

До меня в последнее время доходит, как до жирафа. Особенно всякая культура-шмультура. Но вот сходил таки, развлёкся.

Признаюсь, фильм южнокорейского режиссёра Пон-Джун-хо приметил давно, но не хотелось идти именно из-за названия. Сильно попахивает таким клишеобразным крипто-антисемитизмом, который в кругах социально озабоченных и политически ангажированных создателей и создательниц искусства всегда был очень популярен. Ну, типа живут себе поживают такие обычные “маленькие люди” и всё-то у них так хорошо и гармонично, аж до розовых соплей, как в Хоббитландии. А потом появляются из ниоткуда жадные до денег мальчиши-плохиши (у политически ангажированных деятелей искусства – финансовый капитал и глобализация, у антисемитов еблом попроще – Сорос) и просто портят всё хорошее в отношениях власти, наёмном труде и товарном производстве. Потом сообщество маленьких людей с ними всё-таки справляется и сплачивается в своём маленьком, личном и одновременно общественном счастьице ещё больше. (Это в двух словах о роли антисемитизма в создании бесклассового народного коллектива на базе классового общества). Не буду спойлить, но фильм таки немного не о том.

Хороший фильм оказался, о жестокости классового общества, о необходимости идти по головам таких же бедолаг – либо ты их, либо они тебя. Какая уж тут классовая солидарность? Да ещё и в южно-корейских декорациях, экзотика знакомая всем в любом уголке Земли. Фильм, короче, про семейство пролетариев из полуподвально квартиры, которое царапалось как могло на пути к достатку и благополучию, причём довольно креативно. Как, наверное, и предки другой, богатой семьи, в которую наши “паразиты” пытаются вклиниться.

На меня фильм произвёл странное впечатление, и не только тем, что обозначил “паразитами” именно бедняков, а не богатеев. Обратил внимание на взаимные скрытые чувства классов друг к другу: одним хочется сладко есть, пить и спать, другие тайно восхищаются безнравственностью и, якобы, свободной сексуальностью пролетариата, который, по слухам, упарывается веществами и невозбранно чпокается на задних сиденьях начальственных автомобилей (см. единственную и довольно целомудренную постельнюю сцену в фильме). И тех и других гложут сомнения. Где-то в тени, в катакомбах – призрак Северной Кореи и теоретически возможное торжество пролетариата над буржуазией. Тарантиновская оргия (классового) насилия. Хорошо, очень хорошо!

Вот конец всей этой санта-барбары оставил место для сомнений. Пока хозяева хавали пирожные, тараканы под плинтусом подрались за право тырить у них крошки со стола. Потом, значит, пролетарский батя после акта классовой мести (вышел, таки, на свет, истории и перестал на мнгновение быть тараканом) добровольно ушёл в пожизненной одиночное заключение? Потому что где таракану место, когда на (чужой) кухне, с котрой он кормится, зажигается свет? Правильно – под плинусом, в темноте. Вот такая “антикапиталистическая” мораль этой басни. А это Достоевский какой-то, а не Маркс. У Маркса это, если не ошибаюсь, называлось “конервативный или буржуазный социализм”. Призрак Ким Ир Сена осуждающе смотрит на вас из-за кордона.

by olladij

Würmer

Stell dir vor, früher oder später kommt der Frühling. Hecktisches, geschäftiges Menschentreiben in der Stadt wird wieder einen Anschein der Natürlichkeit bekommen, dadurch wird aber das Treiben nur noch verzweifelter wirken. Die Tage werden wieder wärmer, heller und länger, die Pflanzen werden sich langsam in Grün kleiden. Alles mögliche Getier taucht vermehrt in der Stadt auf, kriecht aus seinen dunklen Ecken und Löchern hervor – selbst aus den performativen Rissen zwischen den totalen Diskursen kommt es heraus gekrabbelt – und entwickelt seinerseits eine ungestüme Aktivität, als wollte es damit das Treiben der Menschen nachahmen. Die Löcher und die performativen Risse sollen jetzt für Kopulationen freigehalten werden. Alles nur, um sich selbst kurz über die eigene individuelle Nichtigkeit und Vergänglichkeit zu täuschen. Dass es tatsächlich noch den Frühling gibt, daran konntest du dich nicht mehr erinnern, aber du hast im Winter fast jede Nacht etwas über ihn gelesen und nicht so richtig geglaubt.

Nun stell dir vor, wie alles, was herumrennen, -fliegen oder auch nur herumkrabbeln kann, sich in Herden zusammenschließt und die Straßen mit seinen kollektivierten Körpern füllt. Wie es neugierig, lüstern die Luft schnuppert, wie es zittert, frohlockt und fordernd in den Himmel schreit: „Frühling! Sonne! Liebe!“ Auch du wirst durch ungewohnte Wärme und Licht aufgeweckt, wirst dich mit den anderen zusammenrotten, wirst die Sonne anblinzeln, wirst staunen, ob das immer noch dieselbe Stadt ist und mit wem du so alles Seite an Seite überwintert hast. Komische Gestalten, aber was soll‘s, warum denn nicht? Nicht mehr sparsam leben, den Überfluss verschleudern, wegwerfen, das allerkleinste und das allergrößte Opfer, zu welchem du angehalten wirst. Alsbald wirst auch du von der euphorischen Stimmung erfasst und im Getöse wuchernder Gesundheit miteinstimmen, nur auf deine eigene Weise, denn deine Gattung wird dir gerade mal so viel Individualität gestatten. Bereitwillig schaust du in die zuckenden Gesichter, die mit sich windenden Schatten sich überlagern, und blökst mit: „WÜRMER! WÜRMER!“ Denn ein Fadenwurm in deiner Augenhöhle ist bekanntlich das beste Vergrößerungsglas. Continue reading →

by olladij

Von falscher Dekonstruktion und postmoderner Unvernunft

Einige Anmerkungen zu „Postmoderne-Veganismus-Anarchismus“ von Bernd-Udo Rinas. In der April-Ausgabe der GaiDao erschienen.

Nordsächsischer Bund der Satano-Kommunist*innen / Leipzig

Dieser Beitrag ist keine direkte Antwort auf die Vortragsankündigung von Bernd-Udo Rinas, die in der 6. Sonderausgabe der GaiDao „Zeit für Plan A“ abgedruckt wurde. Es macht nicht viel Sinn auf eine Ankündigung zu antworten. Sagen wir mal, dieser Beitrag wurde dadurch „inspiriert“. So weit wir wissen, fand der Vortrag „Postmoderne-Veganismus-Anarchismus“ und die Diskussion um seine Thesen in Witten während der Kampagne der AFRR nicht statt, dennoch ist es möglich sich mit ihnen auseinander zu setzen: so weit wir beurteilen können, lassen sich die Thesen, etwas ausführlicher dargestellt, im Buch „Anarchismus in der Postmoderne“ (2005) finden. Der Autor wünschte sich eine „anarchistische“ Auseinandersetzung mit dem Begriff Postmoderne und mit der veganen Lebensweise. Diese sollte unserer Meinung nach tatsächlich stattfinden, die hoffentlich weiter führen wird als die, die 2009 in der Graswurzelrevolution unter dem Titel „Anti-Speziezismus? Schmeckt mir nicht!“ stattfand. (1) Denn zum Einen bringt der Autor die drei oben genannten Begriffe (2) zusammen auf eine Weise, und stellt dazu Thesen auf, die uns höchst umstritten scheinen. Zum Anderen scheint es uns sehr besorgniserregend, dass solche Beiträge in der Gai Dao unkommentiert oder unwidersprochen erscheinen und sich die postmoderne Konfusion in der anarchistischen Szene breitmacht. (3)

Wir vernahmen allerdings kritische Stimmen, die mit den von Rinas aufgestellten Thesen nicht zufrieden waren. Den meisten ging es jedoch um die Verknüpfung von Anarchismus und Veganismus, die von Rinas als unabdingbar dargestellt wird: „Mensch muss Veganer_in geworden sein, um wirklich anarchistisch zu sein!“ (4) Die Behauptung scheint uns sogar berechtigt, diskutabel wäre sie auf jeden Fall. Problematischer finden wir einerseits die postmoderne (postmodernistische?) Fundierung des Veganismus und andererseits seine wiederum postmodern fundierte Verbindung mit edm Anarchismus. Doch – der Reihe nach.

Continue reading →