Проект «рабочий класс»

[Пара слов о немецком социалистическом движении. Ну, и академический марксизм тоже нашёл себе оправдание. – liberadio]

Ральф Хофрогге, 14.02.25

 

Классовая политика и политика идентичности часто воспринимаются как противоположности: классовая политика имеет репутацию близкой к народу, в то время как политика идентичности считается городской и элитарной. Это противопоставление подпитывается правыми: неолибералы и фашисты соревнуются за право представлять «маленьких людей». Но что, если классовая и политика идентичности — это в конечном счёте одно и то же? Ведь класс никогда не возникал сам по себе. Хотя класс структурирует любое капиталистическое общество, он всегда должен быть реорганизован в политическую идентичность и «мы», которое нужно мобилизовать. Поэтому уже в 19-м веке социалистическое движение формулировало требования против расизма и боролось за иные гендерные отношения. Этот «проект рабочего класса» опирался на еврейские, женские и международные взгляды и был не однородным, а разнообразным.

Социализм и женское движение

В самом начале своего существования немецкоязычный социализм был определённо мужским движением. Эйзенахская программа «Социал-демократической рабочей партии», основанной Августом Бебелем и Вильгельмом Либкнехтом в 1869-м году, требовала права голоса для «всех мужчин с 20 лет» и хотела ограничить труд женщин — пролетарский антифеминизм в чистом виде. Двадцать лет спустя Эрфуртская программа 1891-го года гласила совсем другое, призывая к избирательному праву «без различия пола» и, кроме того, к «отмене всех законов, дискриминирующих женщин в государственном и частном праве по сравнению с мужчинами». Это означало, что политическими стали не только выборы, но и частная сфера — всего за одно поколение гендерный облик социализма претерпел значительные изменения.

Этот поворот стал результатом радикализации в подполье. «Железный канцлер» Бисмарк запретил профсоюзы и социалистические партии в 1878-м году в рамках «Законов о социалистах». Родовое слово «мужские» вводит в заблуждение, поскольку женщин-социалисток подавляли так же жёстко и гораздо дольше: женщинам не разрешалось становиться членами политических организаций в Германском рейхе до 1908-го года. Поэтому они создали динамичную, низовую демократическую организацию. В период запрета это движение приняло марксизм в качестве теории. Он мог предложить женщинам больше, чем предыдущие программы, вдохновлённые ремесленной этикой. В «Коммунистическом манифесте» 1848-го года Маркс и Энгельс уже провоцировали своим требованием упразднить буржуазную семью. В популярном памфлете «Анти-Дюринг» 1878-го года Энгельс утверждал, «что в данном обществе степень женской эмансипации является естественной мерой общей эмансипации». Continue reading

Героев больше нет: современный антисемитизм и Западная культура виктимности

Андрес Спокойни

Не так давно было время, когда общество строило свои истории вокруг героев. Теперь жертва вытеснила героя из центра обожания и желания общества. Мы мечтали быть героями, а теперь жаждем, чтобы нас считали жертвами.

Герои и жертвы очень разные. Героиня жертвует собой ради общего блага. Она выходит «из себя» и идёт навстречу другому. Жертва же замыкается в себе. Гериня вознаграждается обществом за свои заслуги, жертва — за свои страдания, реальные или воображаемые. Культура, которая ценит героев, предъявляет к герою требования величия, но культура жертвы освобождает жертву от любых требований. Она выдаёт жертвам векселя, срок действия которых никогда не истекает и которые никогда не могут быть полностью оплачены.

В культуре жертв, как только вы достигаете места в жертвенном пантеоне, вы становитесь неприступным. Вы наслаждаетесь презумпцией морального превосходства и фактической моральной безнаказанностью. Ваши чувства становятся абсолютными арбитрами истины. Подобно Христу, благодаря своим страданиям вы становитесь фигурой святости, средоточием истины и добродетели. Вы достигаете своего рода божественности, да ещё и самозваной. Жертва страдала, и общество в неоплатном долгу перед ней, поэтому ad eternum у неё будут права без обязанностей.

Неудивительно, что, по словам Рене Жирара, все борются за то, чтобы занять «самое желанное место — место жертвы». Потому что на самом деле, «к лучшему или худшему, обида жертвы доминирует в монокультуре мира, в котором мы живём», и служит единственной оставшейся абсолютной ценностью во времена, когда все другие абсолютные понятия рухнули.

Справедливая реабилитация жертвы превратилась в идеологию виктимности, в конструкцию, в которой «просвещённая элита» распределяет должности в аристократии страдания и определяет степень морального авторитета жертвы. Вот что такое «интерсекциональность»: замена наград и лент на груди солдата или возведения лауреатов Нобелевской премии в высшие эшелоны нашего общества на случаи угнетения, от которых кто-то страдает. Чем больше виктимности человек испытывает, тем больше он может требовать от общества. Идеология виктимности — это то, что антропологи Дидье Фассен и Ришар Рехтман с одобрением назвали «реконфигурацией современной моральной экономики». Теперь жертва представляет собой «добро», и от неё не может исходить зло. Реконфигурация также носит эпистемический характер, поскольку сакрализация жертвы меняет наше отношение к понятию истины. В конце концов, никакая проверка фактов не может противостоять слову божественного существа.

В этом контексте случай с Рейчел Долежал, которая притворилась чернокожей, чтобы говорить с авторитетом двойной жертвы, не только неудивителен, но и ожидаем. Если есть преимущества, которые можно получить, поднимаясь по иерархии виктимности, зачем их упускать?

И, конечно, не бывает жертвы без виктимизатора. Ницше в «Генеалогии морали» осуждал позицию «я страдаю, и кто-то должен быть в этом виноват». Чтобы жертва оставалась жертвой — и продолжала извлекать выгоду из виктимности, — угнетатель должен оставаться угнетателем. Вот почему так называемому «антирасисту» нужен расизм. Без него он теряет смысл существования. Именно поэтому Робин ДиАнджело может так уверенно утверждать, что белые всегда будут расистами. В идеологии виктимности невозможно искупить вину, нельзя надеяться на перемены и улучшения. Остаётся лишь возможность наживаться на страданиях жертв, взимая, подобно ДиАнджело, астрономические гонорары в качестве консультанта по борьбе с расизмом. Continue reading

Дэвид Торо Вик: Негативность анархизма (1975)

Анархизм известен своим плюрализмом в том смысле, что существует множество философов и множество школ без очевидных сходств за исключением отрицания политического суверенитета, заключённого в понятии «анархия». Неслучайно, что анархизмом часто считают семейство минимально связанных друг с другом идей, которые отвергают легитимность государства и (обычно) требуют его упразднения. Данное видение, хотя в его пользу могут быть процитированы тексты, узко; т.к. анархизм не столько выступает просто против государства, это – в некотором смысле, идея или теория свободы. Но вот это «не просто», эта «свобода» не определены и нуждаются в дальнейшем разъяснении.

Я предлагаю тут видение анархизма, способ понимания его в общепринятых терминах, который, как я надеюсь, покажет его важность и его значение. Это проблематичное предприятие, оно довольно отличается от изучения мыслей некоего отдельного анархистского теоретика. Оно требует решений насчёт того, кто является сущностным в различных анархистских традициях, и существует большой риск, что результаты скажут больше о предпочтениях и предрассудках автора, чем о прошлом и будущем анархизма. Если быть более точным, то настоящее сочинение служит выражением моей интуиции, основанной главным образом на моём личном опыте анархизма, того, что является для него центральным и что – наиболее ценно в этом смысле для человеческого общества и отдельного индивида. В ходе попыток сформулировать мою интуицию так точно, как только возможно, я пришёл к нескольким фундаментальным выводам, оказавшимся для меня новыми и поучительными.

Мои рассуждения объективны по своей форме и имели своей целью философские исследования. Мне хотелось бы, в любом случае, прояснить, в особенности потому, что я считаю, что то, что человек думает и полагает знать объективно, неотделимо от его убеждений (откуда он, как говорится в просторечье), что я придерживаюсь такой позиции или ориентации, которую я называю анархистской.

Как я объясню позже, способностью анархизма, скорее, как живой идеи, а не интеллектуальной способности, является способность угнетённых людей, выразить своей гнев касательно их угнетения и угнетения их товарищей; цель анархизма — служить средством для окончания этого угнетения. Насколько можно оценить значение чужих, не собственных, жизненных условий – это вопрос, энергично ставящийся чернокожими и женщинами — я не уверен. (Я переживал угнетение, но не в форме постоянного фактора, накладываемого на меня обществом и условиями; в общечеловеческой семье я был относительно привилегированной персоной). Как бы то ни было, я убеждён, что анархизм может обрести значимость только, если у человека есть конкретное ощущение общественной реальности – я боюсь, что не знаю более точных условий, при которых оно возникает, и надеюсь, что постоянно сохранял эту реальность, а собственно, человеческое понятие угнетения, перед глазами.

Анархическая идея

В целях подготовительной концепции анархизма и того, что я называю общепринятыми терминами, сравнение и противопоставление роли идей и идеологии в истории социализма и анархизма обозначит нашу методику, менее запутанную, чем может показаться на первый взгляд.

Анархизм обычно называется идеологией, и в некотором смысле этого слова, который каждый определяет как хочет, эта характеристика будет верной, хотя и не особенно информативной. Я предпочитаю определять идеологию в духе Маркса и Маннгейма, как априорическую и рационализированную систему убеждений, служащую для оправдания и мистификации власти и могущества некой социальной группы или некоего комплекса институций. (Это определение должно было объяснять трансцендентальные идеологии, т.е. теологию, а также общественные идеологии). Хотя я и считаю, что этот термин обладает более широкой теоретической пользой, читатели вправе рассматривать это определение, которому в этом исследовании отводится тематическая функция, как инструмент для создания различий, полезных для прояснения статуса анархизма. Социализм до Маркса выражал не до конца сформулированный, но ни в коем случае не абстрактный идеал, который в общих чертах можно описать как упразднение буржуазной собственности, экономической эксплуатации и классового разделения, восстановление чести труда и учреждение полезного производства. При помощи философии и общественных наук Маркс пытался создать для социализма методологию и оправдание его целей. В последствии, в исторически значительных течениях социализма, марксистская теория или, возможно, выражаясь более точно, удобно разжёванные философия и методология Энгельса стали доктринёрской правдой: прежде всего в среде немецкой социал-демократии и американского делеонизма, а затем — в ленинизме и его производных. «Ортодоксия», «уклонения», «ревизионизм» и прочие отсылы к закостенелой терминологии псевдо-теологической системы, введённые централизованной партией, сигнализируют об этом превращении. Последняя стадия марксизма, эти системы правды, являются абсолютно идеологическими в смысле данного выше определения.

(То, что разновидности марксизма, которые делили мировую сцену истории являются априорическими системами веры, основанными на определённых доктринах, широко признано в отношении ленинистских течений. Если рассматривать ленинизм как оправдание и мистификацию на службе правящей общественной группы мало принято, то отчасти потому, что с буржуазной точки зрения, идеологической самой по себе, это кажется прозелитацией веры. Я вижу его первичную функцию в оправдании власти партийного руководства над её членами, власти, актуальной и будущей, партии над обществом, и в одурманивании людей. Ленинистский марксизм, следовательно, оказывается идеологией государственной власти, сливающейся — апроприирующей или, может быть, апроприированной — с идеологиями национализма. Социал-демократия, конечно, пришла к соглашению с капиталистической идеологией). Continue reading

Тем временем на британском анархо-фронте…

Моды приходя и уходят, жизнеспособные движения начинают процессы самоочищения от авторитарных и опортунистских элементов, которые к анархизму, ни к феминизму, ни к левому движу, вообще отношения не имеют. Судя по всему, найденный памфлет всё же является продолжением дискуссий, инициированных «Against the Anarcho-Liberalism». Это, с одной стороны, отрадно. С другой — за столько лет уровень дискуссии (и даже уровень вражды) можно было и подтянуть с «ууу, мы суровые рабочие анархи, а вы пидорасы плюшевые». Чуть не передал привет Миколе Дзядку, но удержался, в тюрьме человек сидит. Лучше письмо ему напишите, что ли. А вот книнжовому «новому правому» Бученкову, например, можно. Да и либо «cocks in frocks», либо «soft cunts», но лучше — ни так, ни эдак. Аргументировать, можно лучше, даже если оппоненты кажутся недоступными для рациональных аргументов. Речь не суть о них, сколько о других участниках, участницах, свидетелях и свидетельницах конфликта. А конфликт, как это часто бывает, поколенческий.

Придёт время, и левые избавятся от реакционной рекуперации посредством хайдеггеризма в левом обличье (на жаргоне liberadio – «козы-дерризы») и исламизма. Придёт время и псевдо-левые как функция этого ебанутого общества найдут себе другой симптом позднекапиталистической иррациональности, на котором они будут пытаться въехать в средние эшелоны государственных и корпоративных иерархий. Этот аспект зачастую остаётся за кадром русскоязычных дебатов между квир-активистами и косплеерами радикального феминизма: в «странах развитого капитализма», простите мне этот архаизм, выдохшийся англо-саксонский либерализм и превратившаяся в зомби европейская социал-демократия уже на протяжение двух, если не трёх десятилетий подменяют политику на благо большинства ультра-морализованным символическым человеколюбием и политикой идентичностей в пользу разнообразных меньшинств. (Отсюда и недавние антимигрантские погромы в Британии, и успехи правосеков в Западной Европе и Скандинавии, кстати). Эта общественная тенденция привела в последние годы в левый движ множество людей, которым там не место и для которых этот движ служит лишь средством для карьерного продвижения. Всё это не имеет никакого значения на постсоветском пространстве за исключением, может быть, каких-то активистских организаций на европейских грантах. Вот эти все тусовочные скандалы, интриги и расследования скалируйте на европейский левый движ всех цветов и оттенков и вы получите примерное представление о состоянии его «душевного» здоровья. Конечно, кто топит в актуальных условиях на постсоветском пространстве по мужски-рабочистским причинам против «алфавита с плюсиком», тот ебаный людоед, т.к. добровольно выполняет задания своего правосеческого эстеблишмента. Кто топит за «алфавит с плюсиком» в этих наших разлагающихся Европах — выполняет задания своего «прогрессивного» эстеблишмента и превращает левую в предбанник государства, сиречь — полезный идиот. Эсктраполируя заокеанские culture wars на свои реалии учитывайте это, или будете сражаться с ветряными мельницами.

Короче, кому как не анархистам высказаться на эту тему? Смотрите, в общем, сами, дискуссия открыта и заткнуть её не получится: Continue reading

Джудит Батлер появляется, чтобы напомнить миру, что она мошенница

[И ещё раз о героях — и героинях! — двухтысячных. Может такое быть, что практически всё, что появлялось на интеллектуальном горизонте того времени, оказывалось реакционным постмодернистским форшмаком? Именно такое понятие я предлагаю ввести в политическую философию. А форшмачность прогрессивной академии нашей заблудшей эпохи заключается, например, не только во вручении Батлер премии имени Адорно Фёдора Визегрундовича, но и в том, что дюжину лет спустя, когда, казалось, с выдающейся философ_кой всё яснее некуда, некому эту премию у неё отнять и вернуть оргкомитету хотя бы видимость морального авторитета и суверенности. Хотя, вообще-то, зачем уже, в наши-то «антиинтеллектуальные времена»? Кто не видит того очевидного факта, что Критической теории не место в университетах, а весь постструктурализм со всеми его производными — не новое слово в мысли, а катастрофическое впадение в философский идеализм и реакцию, тому уже не помочь. Бывает, кажется, что людям, потратившим лучшие годы своей жизни на изучение и воспроизведение форшмака иногда просто стыдно признаться себе и окружающим в этом, поэтому и только поэтому они продолжают им обмазываться. Батлер тоже не может уже остановиться, даже если бы захотела. Форшмак «сам окутал её и унёс далеко-далеко, за любое возможное начало», как говорил некогда другой знаменитый реакционер Фуко. Если человек не убеждённый реакционер, а просто оппортунист, надеющийся на карьеру в средних эшелонах государственной и корпоративной бюрократии, то результат его действий всё равно один. Надо просто это признать и принять: у нас с ними нет ничего общего, мы даже не по одну сторону условной баррикады.liberadio]

Меган Мёрфи, 20.09.2020

Джудит Батлер уже давно считается одним из архитекторов современной тенденции гендерной идентичности, которая превратила западный мир в скопище неразрешимых мозговых головоломок и словесных салатов. И не зря. Её книга 1990го года «Gender Trouble» вводит ставшую общепринятой (академическую) концепцию о том, что гендер, пол и «категория женщины» «флюидны».

Главная загадка, с которой сталкиваются сегодня идеологи гендерной идентичности (и, по косвенным признакам, защитники прав женщин) и на которую они отказываются дать согласованный ответ, заключается в следующем: 1) если не существует конкретного определения «женщины», то что такое «права женщины»? И 2) Если женщина — это не материальная вещь, а всего лишь смутная идея, то почему предпринимаются согласованные, часто насильственные усилия, чтобы настаивать на том, что «трансженщины — это (буквально) женщины»? Что это значит? Что такое женщина? И почему так важно, чтобы мы «принимали трансженщин как женщин» (особенно если таковых не существует)? За кого мы их принимаем и как улучшает жизнь мужчины то, что его «принимают как женщину»?

Но я отвлекаюсь. Continue reading

Оквирение антисемитизма

Корин Блакмер, 3.2.23

Несколько лет назад я стала жертвой серии антисемитских, гомофобных и антисионистских преступлений на почве ненависти в кампусе Университета штата Южный Коннектикут, где я преподаю. Помимо угроз убийством и порчи имущества, меня больше всего беспокоило то, что власти и коллеги признали только гомофобную часть преступления. Несмотря на мои протесты, антисионизм был стёрт, а антисемитизм, который был вовсе не подспудным — свастика, нарисованная на моей машине грязью, — был сильно минимизирован. В наши дни в кампусах колледжей проблемы LGBTQ (как и расовые) всегда учитываются. Антисионизм — никогда, а антисемитизм — только когда он возникает сам по себе, а не в связи с другими формами социальной вражды.

Эта серия преступлений на почве ненависти против меня произошла – и я никогда не считала это совпадением — во время одного из периодических всплесков военных действий между Израилем и ХАМАСом в Газе. Несколько дней спустя я снова обнаружила, что дверь моего кабинета испорчена, а на телефонном аппарате оставлены угрозы расправы. Один знакомый преподаватель, прочитавший о преступлении на почве ненависти на первой странице The New Haven Register, поспешил выразить сочувствие, назвав меня жертвой «гомоненавистнического патриархата». Я поморщилась от того, что мой коллега сочувствовал мне на идеологическом языке, который, как я знала, был направлен против меня и в других случаях.

Будучи лесбиянкой и сионистской учёной, я ощущаю, как рушатся мои некогда прочные союзы, а любимые сообщества, к которым я принадлежу, превращаются в противоборствующие лагеря. За последние несколько десятилетий, когда академическая область квир-исследований стала более заметной и влиятельной, некоторые из её ведущих сторонников проталкивали идею о том, что противостояние существованию Израиля — естественная позиция для геев и лесбиянок. Но, конечно, совсем не очевидно, почему прогрессивные учёные, которых я когда-то считала своими союзниками и которые считают себя защитниками прав LGBTQ, стали рассматривать Израиль, который имеет безупречный послужной список гражданских прав для геев, начиная с защиты жилья и рабочих мест и заканчивая правами на усыновление и наследование, как «гетеро-патриархального», гомофобного и «гомо-националистического» врага всех квир-людей.

То, что академическое понятие «квирности» и враждебность к еврейскому государству стали практически синонимами, — во многом заслуга небольшой группы левых учёных-постмодернистов, самой известной из которых является Джудит Батлер. Поэтому, чтобы понять моё собственное чувство уязвимости и изоляции, стоит изучить идеи Батлер и других представителей её лагеря, а также то влияние, которое они оказали на университеты и широкую политическую культуру левых.

По мнению моих бывших союзников, защита геев в Израиле и процветание гей-культуры в таких городах, как Тель-Авив, не должны рассматриваться как положительные моменты, а на самом деле они являются свидетельством того, что страна виновна в «пинквошинге» своих грехов. Израиль предоставляет геям и лесбиянкам права, утверждают эти критики, только для того, чтобы отвлечь внимание от плохого обращения страны с палестинцами. Более того, критики израильских квиров утверждают, что превознесение либеральных достижений страны в области прав геев — это форма расизма и исламофобии, используемая для того, чтобы представить арабов как гомофобов и варваров. Напротив, те же самые прогрессисты считают арабские страны, в которых квиры подвергаются поддерживаемым государством и принятым в культуре ужасным наказаниям (длительные тюремные сроки, убийства в защиту чести или смертные приговоры), субальтерными союзниками. Continue reading

От Фуко до 7-го октября

О современном антисемитизме, реакционном антиимпериализме и тоталитарных искушениях

[К заголовку подошёл творчески: слямзил с английского перевода на Fathom. В остальном верно всё, написанному верить. Товарищ, верь, взойдёт она, звезда пленительного счастья и любители Батлер, Фуко, Славоя Жожека и козы-дерризы будут изгнаны из левой ссаными тряпками. О «предательстве интеллектуалов» речи не идёт, они, собственно, никогда своих преференций особенно не скрывали. liberadio]

Карл-Маркус Гаус, 27.1.2024

Когда в 1978-м году протесты в Иране превратились в массовое движение, философ Мишель Фуко решил прилететь из Парижа в Тегеран. Он хотел понять, какая сила позволила повстанцам смести вооружённый до зубов режим шаха Резы Пехлеви и лишить американских империалистов одного из их самых могущественных вассалов. За несколько лет до этого Фуко в своих влиятельных исследованиях объяснил, что европейское Просвещение проложило путь к буржуазной дисциплине, институционально испытало настоящую «тюремную систему» в тюрьмах и клиниках и в конечном итоге подчинило ей всё общество. Иранская революция восхитила его именно тем, что не была революцией по образцу западных или восточных, буржуазных или большевистских моделей, а скорее принесла в мир нечто новое. Он называл это «политической спиритуальностью» и в данном конкретном случае подразумевал единство антиимпериалистической борьбы и шиитского мученичества. Короче говоря, атеист, критик буржуазного государства и антиколониалист открыл для себя исламизм.

Фуко посвятил этой новой форме революции восторженные статьи во французской прессе и был принят на аудиенции аятоллой Хомейни, который всё ещё жил в изгнании в Париже. В результате он, видимо, не захотел и не смог применить к зарождающейся теократии свои собственные инструменты критики, которые он приобрёл при анализе буржуазного общества и использовал для его осуждения. Впоследствии он ни словом не обмолвился о том, что исламисты узурпировали революцию, преследовали любую оппозицию кровавыми судами, насаждали патриархальную принудительную власть над женщинами и объявили антисемитизм государственной доктриной.

По-настоящему он разозлился только тогда, когда феминистки Ирана в изгнании во Франции попросили его не закрывать глаза на бесправие женщин. Он дал им понять, что своей критикой они лишь разжигают предрассудки Запада в отношении ислама, иными словами, они не поняли, чего требует исторический момент: поставить свои собственные интересы выше уникальной возможности наконец освободить землю от проклятого капитализма и его европейского наследия.

И по сей день некоторым левым интеллектуалам на Западе не приходится сталкиваться в такими трудностями, как оппозиционерам в исламских странах, которые не считают права человека ложью и обманом европейского коварства, а настаивают на их универсальности и осуждают религиозный деспотизм. Их клеймят как пособников империализма, которые постоянно разжигают исламофобию.

Только подумайте: представители вчерашних колониальных держав, которые сегодня выдают себя за антиколониалистов, указывают жителям бывших колоний, как им следует вести себя в глобальном процессе деколонизации, без всякого стеснения и с неизменным высокомерием превосходства!

В постоянном поиске

Что заставляет многих самопровозглашенных «антиимпериалистов» симпатизировать реакционным деспотиям? Я думаю, это их постоянный поиск того, что они больше не могут найти в своих процветающих странах: того революционного класса, слоя или группы, которые обладают всем необходимым, чтобы освободить человечество от угнетения и отчуждения, одновременно освободив себя.

Согласно марксистскому взгляду на вещи, международный рабочий класс был призван выполнить эту задачу, но после всех экономических, социальных и технологических изменений, его фрагментации как класса и политически обусловленной десолидаризации, вряд ли кто-то ещё доверяет ему эту работу. Continue reading

Эрих Мюзам: Идеалистический манифест (1914)

Тот, кто, устремляясь в безграничные просторы, делает содержанием своих начинаний новую мораль, новую справедливость, новую человечность, по бесчисленному опыту знает, что он будет не понят. Это почти неизбежная судьба его искусства убеждения — вызывать качание головой и пожимание плечами даже среди людей понимающих, критичных и доброжелательных. Ибо всякая агитация, намерения которой не ограничены временем, беспечно и безрассудно поднимается над практическими соображениями. Для буржуазных натур, то есть тех, кто озабочен настоящим, цель — это всегда следующий шаг. Те, кто стремится к идеалу, «проскакивают мимо цели». Не знать пути к цели на каждом шагу, не испытать инструменты борьбы против любой опасности — вот что вызывает сомнения, предостережения, тревогу и даже яростное сопротивление тенденциям, честность которых не вызывает никаких возражений. Но того, кто после честного размышления знает истину и воздерживается от неё в благоразумном скептицизме, я называю тряпкой.

Вот моя идеальная цель — вот я вижу средства её достижения: какое мне дело до осторожных хамелеонов? Учёные-естествоиспытатели, экономисты, историки, географы, политики и коммерсанты могут быть сто раз правы — они не могут опровергнуть моё чувство, которое знает свои пути. Я хочу международного мира, потому что он кажется мне хорошим. Я знаю, что он будет, когда труд народа не будет больше направлен на войну, когда солдаты откажутся убивать равных себе, когда воля народа будет направлена на мир. Я хочу социализма и анархии. Я знаю, что они возможны, когда труд и потребление будут приведены в справедливое равновесие, когда порядок и миролюбие завоюют жизнь в народе, когда власть и повиновение, господство и рабство уступят место обычаю народов. Они уступят, когда стремление к свободе превратится в желание быть свободным повсюду. Я хочу, чтобы культура и искусство стали общим достоянием народов. Они станут таковыми, когда вкус лучших будет донесён до всех, когда этика масс превратится в порядочность, когда принуждение и наказание станут справедливостью и пониманием.

Но все предпосылки для мира остались невыполнеными. Народы испытывают естественное стремление к экспансии и угрожают границам своих соседей. Неповиновение, всеобщие забастовки и революции приводят к ужасающим наказаниям. Мысль о том, что хищные животные-люди смогут ужиться друг с другом в порядке и понимании, что вкус грубых масс можно переделать, что свобода когда-нибудь станет чем-то иным, кроме красивой фразы, — абсурдна и ребячлива. Сама формулировка ваших идеалов является доказательством того, насколько неизбежны и естественны все институты, против которых вы выступаете. Пожалуйста: я не прошу, я признаюсь. И я стремлюсь перенести свои чувства, которые для меня являются истинами, на чувства моих соседей. Интеллектуально холодные возражения могут быть правильными или неправильными — они отскакивают от осознания того, что хорошо и правильно. В этом и заключается суть агитации: высказать то, что субъективно истинно, повлиять на энергию других в направлении, к которому нужно стремиться. Что захочет самая сильная энергия — немногие или многие — то и будет в будущем. Сиюминутные практические эффекты не имеют большого значения. Они ценны лишь как симптомы нового духа, зарождающегося в подполье. Но новый дух возникает тайно и незаметно, медленно и гораздо позже, чем рассеивается его семя. Когда он впервые внезапно вырывается из-под земли в виде мысли, действия, произведения искусства или познания, его происхождение уже невозможно обнаружить, он действует так, как будто это само собой разумеется и всегда было цельным.

Внезапно появляется новое движение, неожиданно, казалось бы, из ниоткуда. Оно распространяется по кругу, растёт, работает, но его истоки теряются. Весь прогресс рождается незаметно, потому что он исходит от Святого Духа, он исходит от тоски и горечи прошлых идеалистов. Конечно, каждый успех идеализма выглядит иначе, чем его реклама. То, что проявляется из него в жизни людей, — это приспособление к сложившимся условиям, не более чем факторы развития. Но именно поэтому требования к миру должны быть максимально жёсткими, всегда нужно требовать максимум возможного, независимо от перспектив реализации. Только идеальное требование в самом широком смысле создаёт прогресс в узком кругу. Утопия — это предпосылка любого развития.

Развитие не имеет ничего общего с течением лет не только потому, что мы осознаем нереальность времени, но и потому, что история прошлого учит нас, что увеличение количества лет не является гарантией более высокой культуры и более глубокого человеческого достоинства. Понимание и обычаи возникают и исчезают со сменой поколений. Никогда не наступит время, когда революция будет не нужна. Тем не менее мы хотим формировать своё мировоззрение в соответствии с идеалом совершенства, и это возможно, если мы будем устремлены в будущее, которое есть вечность. И мы хотим радоваться, когда где-то из событий времени прорастает цветок, в котором мы узнаем зародыш нашей рекламы, преобразованный и разбавленный.

Вот уже полвека мы переживаем огромное социальное движение. Трудящееся человечество, то есть рабы и бесправные, пересмотрело свои притязания на участие в жизненных ценностях. Да, они осознали, на чем основано их порабощение, и поняли, что замена капитализма должна называться социализмом. Правда, пришли пропагандисты и политики, спекулянты и демагоги, и захватили идею справедливости и освобождения, превратив её в партийную программу. Правда, что инерция мысли и действия вернулась к массам и к самому глубокому проклятию живых — довольству. Но искра от священных углей Сен-Симона, Прудона, Бакунина и Лассаля все ещё тлеет под обломками, и мы, живые, не должны останавливаться в наших усилиях освободить её и раздуть в новый яркий огонь. Женщина пробудилась от позора тысячелетнего унижения как творение мужчин.

Она хочет быть человеком, иметь права и признание мужчины. Тот факт, что борющиеся женщины наших дней жаждут свободы и хотят получить права мужчин, а не права человека, не должен нас раздражать. Трудности и упрямство времени навязали женщинам мужские обязанности. Может быть, хоть раз придёт осознание того, что счастье женщины заключается не в ассимиляции с другим полом, а в освобождении от его господства, то есть в свободе женщины в любви и материнстве. Женщины, вступившие в борьбу, должны ставить перед собой высокие цели. Они должны требовать реорганизации всех социальных форм на основе материнских прав. Когда они добьются того, что ни одна женщина не будет презирать другую за то, что она мать, тогда они должны почувствовать удовлетворение от того, что их усилия и борьба не были напрасными, так же как они сами должны свидетельствовать о том, что славные женщины романтизма не зря были образцами свободной, прекрасной женственности.

Однако в последнее время мы наблюдаем первые вздохи нового движения, которое, возможно, будет призвано сделать высший анархический идеал, самоопределение человека, его гордое доверие к собственной личности, вожделением его послушных современников. Впервые молодежь организуется против власти и принуждения, против традиций и воспитания, против школы и родителей. Молодые люди хотят освободить свои шеи от ремней запретов и дрессировки. Они хотят, чтобы их признали людьми с собственными стремлениями, с собственной жизнью, которых нужно не благодарить, а требовать. С прекрасным радикализмом они стремятся к величайшим вещам: к правде в получении и отдаче, к свободе в жизни и обучении, к пространству для дыхания и становления. В молодёжном журнале «Der Anfang» много недозрелого и порой странного, но это язык молодости, это взволнованное исповедание священного, сильный революционный задор, который будоражит друзей будущего. Пусть учителя, священники и родители взорвутся от возмущения, пусть вооружатся дулами и вызовут полицию, чтобы заблокировать свободное слово в устах молодых, — ничто больше не поможет. Мысль сильнее слова, мысль высвобождена, и ничто не может её остановить. Проблема отцов и сыновей решена, её решила молодёжь. Они перешагивают через страдания стариков, как весна через засуху зимы. Испытанный «опыт» шестидесяти- и семидесятилетних обогатился вот чем: те, кто на целое поколение моложе, правы, то есть у них есть ещё одно поколение опыта. Битва молодых разгорелась. Она приведёт к победе, потому что недостатка в новой крови никогда не будет, а весёлая глупость, которая является прекрасной прерогативой молодости, всегда будет её хорошим оружием.

Вот великолепный пример того, как идеалистическая агитация работает до тех пор, пока не размываются истоки и пока внезапно, в месте, которое никто не знал, способом, который никто не предвидел, его благословение не прорастает из земли. Чего только не делали древние, чтобы сохранить свою власть над молодыми! Они запрещали и наказывали, били и лгали, они скрывали от детей тайну становления человеком, как будто всё спасение было в опасности, если мальчик узнает, что такое девочка. И вот теперь молодёжь со смехом стоит перед ними и кричит им в лицо: вам не нужно ничего нам объяснять, потому что мы давно уже такие же умные, как вы. Не надо нам ничего запрещать, потому что мы делаем то, что считаем нужным. Вам не нужно указывать нам, что делать, потому что мы больше не слушаемся вас. Мы, старшие, ещё не решились на это, как бы горячо мы этого ни желали. Но теперь мы хотим быть искренне счастливы, что видим это в младших, и хотим, чтобы те, кто придёт после нас, выросли в духе, который владеет собой и больше не терпит господства извне. Молодёжь, следующее поколение, грядущее поколение заявило о своей зрелости. Старость не имеет права поколебать её своими устаревшими, окостеневшими принципами. Будущее уверенно за молодёжью. Мы хотим доверить им наши идеалы. Если мы завоевали молодёжь, значит, мы завоевали всё: свободу и культуру, революцию и новое человечество. Молодые люди должны разрушить государства и построить мир, они должны создать социализм и культуру, они должны сделать землю пригодной для жизни духа и человеческого счастья. Мы, оставшиеся, должны довольствоваться тем, чтобы подбадривать их в поэзии и рекламе и открывать рты тем, в ком хранятся духовные блага человечества, чтобы они делали то же самое.

Художники и деятели культуры всё ещё коротают время в кругах эстетов. Они ещё не осознали, что принадлежат народу, общему сообществу, и что их творчество обретает ценность только тогда, когда находит отклик в сердцах собратьев. Дух живых должен быть в авангарде и среди последователей бунтующей молодёжи. Давайте будем агитаторами, давайте сформируем молодёжь мира, чтобы наше слово также посеяло семена новых событий и новой организации! Заткнём уши пророчествам праздных обывателей об обречённости и арифметическим аргументам практичных ворчунов! Давайте провозгласим истинность наших идеалов, невзирая на опыт и сомнения, — и мы увидим мир, построенный на красоте и общности, и — вдали от Бога и церкви — на религиозном пыле.

Перевод с немецкого. Из «Kain. Zeitschrift für Menschlichkeit», Nr. 1/1914.

https://www.anarchismus.at/anarchistische-klassiker/erich-muehsam/6390-erich-muehsam-idealistisches-manifest

История феминистского антисемитизма

Рассказ о том, как активистки и учёные подменили борьбу за универсальные улучшения в жизни женщин на политику разделения и ненависти. [Истинно говорю вам (уже в который раз): этот постструктурализм и прочие «пост-» суть серьёзное заболевание, сравнимое с разжижением головного мозга. Сначала оно разрушает способность к рациональному суждению, а потом переходит и на этику, в том числе — на политическую и сексуальную, порождая в конечном итоге то, что Райх называл «эмоциональной чумой». Если кому-то ещё нужны доказательства и аргументы — ласково просимо. – liberadio]

Кара Джеселла, 15.12.23

I. Так было не всегда

В моей академической жизни мне посчастливилось в том, что мой первый курс по женским исследованиям вёл раввин, а второй – Анджела Дэвис. В Вассарском колледеж в 1990-е годы, когда я была одержима идеей мультикультурализма и идентичности, я узнала от раввина Ширли Идельсон о интерсекциональности и чёрном феминизме, и меня научили, что если я не понимаю испанский язык в ставшей канонической антологии «This Bridge Called My Back: Writings by Radical Women of Color», я должна найти того, кто понимает, и перевести его для меня. Я также узнала, что могу быть еврейской феминисткой, разбирая свою сложную личную и общинную историю в поисках теоретических идей, как это делала моя любимая теоретик Адриенн Рич.

В течение тринадцати лет, когда я была одной из единственных евреек в католической школе, которую я посещала, мальчик, которого я иногда считала своим парнем, рисовал свастику на обложках моих книг. Начальница на моей летней работе был в восторге, узнав, что я собираюсь поступать в Вассарский колледж, «даже если там будет много JAPs» (JAP, как она объяснила, это jewish american princess). Я не писала о панике вступления в совершеннолетие в то время и в том городе, где «Operation Rescue» каждые выходные пикетировала клиники абортов и скандировала «убийцы младенцев». (Статья 1990-го года в еврейском феминистском журнале «Lilith» была озаглавлена «Движение против выбора: Плохие новости для евреев»). Через год после окончания школы — я уже бежала в Нью-Йорк — Барнет Слепиан, местный еврейский врач, делавший аборты, был убит членом католической группы против абортов, когда он возвращался из школы.

Тем не менее в своём первом сочинении на уроке раввина Идельсона я сравнила свой собственный опыт расизма с опытом чернокожих американцев и пришла к выводу, что у американских чернокожих он ещё хуже. «Мне кажется, вы приглушаете ужас свастики», – заметил раввин Идельсон, ставя мне оценку А-/А. Позже, на занятиях профессора Дэвиса, я узнала, что термин «цветные женщины» – это не меланин, а образная политическая формация. Эти два занятия повлияли на все, чем я занималась в дальнейшем: на получение степени бакалавра по женским исследованиям, на годы работы феминистской журналисткой и автором книг, а также на докторскую степень, которую я получила два года назад, когда наконец-то защитила диссертацию по феминистской историографии.

Май 2021-го года был печальным и страшным месяцем для еврейской феминистки, поскольку на Ближнем Востоке и в Нью-Йорке, где я по-прежнему живу, нарастало насилие. Друзья из аспирантуры и феминистского интернета размещали в социальных сетях антисионистскую инфографику, а перед еврейским детским садом, куда ходит моя дочь, дежурила группа полиции по борьбе с терроризмом. Утром в день моего выпуска я проснулась и обнаружила, что в Твиттере циркулировала петиция под названием «Факультеты гендерных исследований солидарны с палестинским феминистским коллективом». В ней мне сообщили, что евреи — колонизаторы, а не коренные жители Израиля, и отвергли определение антисемитизма, данное Международным альянсом памяти жертв Холокоста. Через два дня я получила электронное письмо от своего факультета с сообщением о награде и ещё одно с выражением солидарности с палестинским народом. Трудно было понять, что именно это означает — кто не хочет лучшей жизни для палестинцев? Но, учитывая политику факультета, я могла и догадаться.

Но это была лишь прелюдия к тому, что должно было произойти после зверств, совершенных ХАМАСом против кибуцев на юге Израиля 7-го октября. Около 1200 мужчин, женщин и детей были убиты, а ещё 240 попали в плен и были брошены на произвол судьбы в Газе. Но не успели остыть тела погибших, как прогрессивные друзья и коллеги стали выкладывать в социальные сети изображения палестинских флагов и парапланов, а также переименовывать агрессоров в жертв.

Ещё более шокирующей была феминистская реакция на сообщения о пытках и сексуальной жестокости, которые стали появляться после резни. Многие феминистки либо неохотно, либо демонстративно не желали проявлять ни малейшей солидарности с израильскими женщинами. Вместо этого их приоритетом стала поддержка призывов к «деколонизации Палестины любыми необходимыми средствами». Изнасилования и сексуальные нападения теперь либо презирались, либо отрицались, а в некоторых случаях даже оправдывались как законные или, по крайней мере, понятные действия угнетённого народа. Нет никаких очевидных причин для феминисток поддерживать ХАМАС, а не Израиль, учитывая регрессивные представления о женской свободе и гендерных ролях, изложенные в основополагающем завете первого. И все же некоторые феминистки посещали демонстрации против Израиля, на которых скандировали лозунги уничтожения, а другие портили плакаты с изображением пропавших без вести во имя «свободной Палестины». Даже Совет ООН по делам женщин медлил, и ему потребовалось восемь недель, чтобы осудить сексуальное насилие со стороны ХАМАС.

Так было не всегда. В годы, предшествовавшие началу Второй интифады в 2000-м году, в журналах и газетах появлялись статьи, книги и конференции, посвящённые иудаизму и антисемитизму. Еврейские феминистки выражали свою любовь к Израилю или, по крайней мере, признавали, что эта страна должна существовать. А когда критика израильской политики все же появлялась, она часто исходила от самих еврейских феминисток, которым было несложно отличить граждан Израиля от действий их правительства. «Еврейские лесбиянки-феминистки не могут не относиться критически к нынешнему израильскому правительству», – пишет Эвелин Тортон Бек, профессор женских исследований, ребёноком пережившая Холокост, в книге «Nice Jewish Girls: A Lesbian Anthology», опубликованной в 1982-м году. «В своей писательской деятельности и активизме я поддерживаю как палестинское, так и еврейское национальные движения», – написала Элли Булкин в книге «Yours in Struggle: Three Feminist Perspectives on Anti-Semitism and Racism», опубликованной в 1984-м году. Continue reading

Нельзя полагаться на независимую мужскую точку зрения

История левого мужского движения в ФРГ и проблематичные взаимоотношения мужчин с феминизмом

Ким Посстер

Мужчины, как правило, начинают задумываться как реакция на критику извне: «Я не знаю ни одного случая, когда мужчина мог бы по собственной воле сказать, что он осознал/пережил, что патриархат сам по себе – это огромная несправедливость и что его конкретное патриархальное поведение не только является выражением этой несправедливости, но и активно и причинно реализует или организует угнетение», – говорится, например, в статье, опубликованной в 1995 г. в «Профминистском мужском бюллетене», дискуссионном органе автономного, антисексистского мужского движения, издававшегося с 1993 по 2002 гг.

Профеминистское мужское движение, возникшее в левых кругах в конце 1970-х и завершившееся в конце 1990-х годов, было бы немыслимо без второго женского движения. Гей-движение, имевшее конкретные пересечения с женским движением (самое позднее – после легендарной «трансвеститской дискуссией» 1973 года), также называются многими активистами мужского движения толчком для своего движения, что свидетельствует о том, что то, что называло себя “мужским движением”, было в первую очередь движением гетеро-цис мужчин.

Рассмотрение истории этого движения, его истоков и, прежде всего, неудач, может сказать многое об отношениях между маскулинностью и феминизмом сегодня. Маскулинность, как можно понять, не подлежит ни исследованию, ни освобождению. Напротив, в ходе эмансипационной практики маскулинность всегда должна превращаться в проблему, за которую мужчины должны нести организованную ответственность.

Мужчины организуются только как реакция

Антисексистское мужское движение подпитывалось двумя источниками, которые сливались и сосуществовали друг с другом. Первым историческим ориентиром стала феминистская практика самоанализа второго женского движения, вторым – борьба феминисток против сексуального насилия в левом контексте.

Из первого источника были сформированы группы мужского самоанализа. Мужчины, впечатлённые тем, что женщины коллективно размышляют о своём гендерном характере и хотят сами его формировать, по их примеру собирались вместе, чтобы исследовать и обсуждать мужественность. Поскольку таким аспектам, как эмоциональность, сексуальность и отношения, не было места в «общем» политическом пространстве, и мужчины часто не находили здесь доступа к самим себе, мужские группы фокусировались в первую очередь на этих вопросах.

К этой же традиции относятся группы мужской радикальной терапии (МРТ), целью которых было коллективное проведение терапевтических процессов с активистской позиции. Некоторые группы МРТ существуют и по сей день или образовываются заново. Традиция семинаров и (само)обучения, сформировавшаяся сегодня вокруг популярного слова «критическая маскулинность», также во многом основана на традициях мужских групп самоанализа. Такие подходы к взаимодействию мужчин с маскулинностью нуждаются в критике.

История мужских групп самоанализа демонстрирует многие из проблем, которые постоянно повторяются в современных попытках обосновать «критическую маскулинность»: мужчины, которые относительно свободно и открыто объединяются на тему маскулинности, как правило, вращаются вокруг самих себя в плохом смысле этого слова. Они смешивают необходимые эмоциональные процессы критики маскулинности с тоской по мужской идентичности и сообществу. Критиковать и отказываться от маскулинности и в то же время хотеть и оставаться мужчиной – это глубокое противоречие, которое большинству мужчин неоднократно не удаётся преодолеть.

Когда они собираются вместе для этого, то, как правило, снисходительно прикрывают друг друга, вместо того чтобы постоянно требовать (само)критики. Как объяснила Йейа Кляйн в «Страхе левых мужчин перед феминистками», мужчины боятся феминисток по вполне понятным причинам. Именно поэтому, когда речь заходит о взаимоотношениях между мужественностью и феминизмом, их обычно волнует вопрос о том, как они могут оставаться мужчинами, несмотря на критику феминисток. Вместо этого им следует спросить себя, как они могут продвигать феминистскую критику и движения, несмотря на то, что они мужчины.

Не случайно маскулинисты, члены правого движения за права мужчин, также вышли из традиции самоанализа и смогли легко перевести культивируемую ими жалость к себе в организованное женоненавистничество. Я сам потратил более двух лет на то, чтобы разобраться вместе с другими мужчинами в «мужественности как таковой» и попытаться выработать на этой основе свою собственную позицию и практику. Все, что я нашёл, – это (свою собственную) мужскую защиту и фрустрацию. Continue reading