liberadio

Пауль Поп

Египет, 2011

Когда я год назад писал “16 тезисов о мировой революции”, выбор названия не был лишён иронии. Но в январе 2011-го года в ходе “жасминовой революции” в Тунисе арабский мир был охвачен революционными волнениями, которые продолжаются по сей день. Пока ещё не ясно, достигнут ли перевороты в Тунисе и Египте чего-то большего, чем модернизации капитализма под руководством армии, или же силы Запада снова возьмут контроль над ситуацией в свои руки. По крайней мере, слово “революция” снова у всех на слуху, а народные массы кажутся (хотя бы на один момент) движущей силой истории. Национальное государство тоже, как кажется, не в силах остановить распространение революционной волны. Мы долго ждали революции и вот она пришла, только не к нам, да и традиционные левые не играют и в арабских странах никакой решающей роли. Объясняется это не только репрессиями арабского режима, но и крахом социализма в 20-м столетии, от которого левые до сих пор не оправились. Мы не можем сегодня больше пользоваться лозунгом “социализм или варварство”, ибо мы знаем, что социализм тоже может напрямую привести к варварству.

Когда мы задаёмся сегодня вопросом, как мы можем преодолеть капитализм и как нам следует организоваться, то нам не стоит игнорировать эти поражения. Из страха снова впасть в межфракционную грызню эта полная боли история редко является темой для сегодняшних левых. Центральное место заняли новые темы – такие как миграция, всеобщий базисный доход и политика тела. Но фактом является и то, что ни одно революционное движение, под каким флагом бы оно ни выступало, не смогло создать эмансипированную форму общества и преодолеть глобальный капитализм. В левых дебатах сегодня очень редко говорится о революции. Понятия сопротивления, субверсивности, исхода, неподчинения и перформативности любят куда больше. Конечно, в прошлом часто делали фетиш из рокового дня революции и искусственно делили жизнь на “до революции” и “после революции”. Как говорил Фридрих Энгельс, коммунизм – это движение, снимающее существующие порядки. Революция не имеет ни чётко определённого начала, ни определённого конца. Революция является как событием, так и процессом. Мне хотелось бы придерживаться этого понятия, т.к. капиталистическое устройство общества должно быть не только подточено и революционировано сопротивлением и субверсивностью, но и упразднено. Кроме того, многие люди всё ещё связывают с понятием “революция” позитивные вещи, иначе оно не использовалось бы так часто в рекламе или при смене элит (как например в “оранжевой революции” на Украине). В прошлом марксисты-ленинисты часто делали различие между политической (т.е. захватом власти пролетариатом или его партией) и социальной революцией (упразднением частной собственности на средства производства и почву). Ленинизм не мог помыслить последнего, а только первое, и всё больше становился учением о получении к власти и её удержания. Революционный переворот повседневности (семьи, воспитания детей, сексуальности, разделения труда и т.п.) почти во всех ленинистских государствах довольно быстро исчез из программ коммунистических партий, ориентировавшихся в последствии всё больше на мелкобуржуазные представления. (more…)

If we want to “bring down the patriarchy”, we need to talk about anarchism, to know exactly what it means, and to use that framework to transform ourselves and the structure of our daily lives. Feminism doesn’t mean female corporate power or a woman President; it means no corporate power and no Presidents. The Equal Rights Amendment will not transform society; it only gives women the “right” to plug into a hierarchical economy. Challenging sexism means challenging all hierarchy – economic, political, and personal. And it means an anarcha-feminist revolution.

by Peggy Kornegger, 1975

http://www.bastardarchive.org/?p=244

Кристиан Кнооп и Томас фон Остен-Закен

«Один мой друг был ранен при атаке (американской армии на
Фаллуджу — прим. автора). Его отвезли в больницу.
Когда он открыл глаза, он увидел прекрасную женщину.
Он улыбался и благодарил Бога за то, что он, наконец-то,
стал мучеником и получил в благодарность за это девственницу.
Но затем он понял, что всё ещё жив, и заплакал».
История одного тунезисйского бойца из «Монотеизм
и джихад» Заркави в Фаллудже. (1)

«Каждая иракская мать должна научить своего
ребёнка стрелять, сражаться и героически умирать».
– Государственная иракская газета Аль-Джумхуррия, 1991

После того как картины исламистской бойни в Беслане разнеслись по миру, интендант арабского спутникового телевидения Аль Джазира писал, что хотя и не все мусульмане являются террористами, но зато все террористы — мусульманами. Парафразируя это высказывание можно сказать, что далеко не все мужчины исламского мира склонны к джихадистскому мученичеству, но этот массовый феномен проявляется и становится всё более насильственным лишь в исламском мире.
Голландский режиссёр Тео ван Гог тоже стал жертвой исламистского террора, т.к. он решился публично критиковать ислам. «Человек был жестоким образом убит из-за своего мнения. Для Нидерландов это внове. В исламских странах — это нормально», писала после этого из своего укрытия Айаан Хирси (2), со-автор фильма «Submission», показ которого стоил ван Гогу жизни. (3)
Ибо этот фильм (4) однозначно оскорбляет часто упоминаемую арабскую / исламскую гордость, которая в наших краях цитируется как мотив действий каждый раз, когда в израильских школьных автобусах или на иракских рыночных площадях взрываются самоубийцы.  По поводу фотографий истязаемых женским персоналом армии США пленников-мужчин в Абу Граибе,  Süddeutsche Zeitung, к примеру, заявила, что фотографии являются «позором, который может быть смыт лишь кровью». (5)
«Преступление» ван Гога, которое должно было быть искуплено кровью, заключалось в постыдном поведении, он представил частное публике тем, что он затронул темы того насилия, которое является широко распространённой чертой исламского отношения между полами и обращается против женщин в форме «убийств чести», увечий гениталий, принудительных браков, исключения из общественной жизни. Только это повседневное насилие, в отличие от актов мученичества у террористов-смертников или резни «неверных» и  их «союзников», не предназначено для демонстрации или медиального использования, а происходит в скрытой сфере семьи.
Строгое разделение на общественное и частное в исламском мире ни в коем случае не сравнимо с известной на Западе концепцией частного, которая возникла в взаимосвязанности работы и свободного времени как организационном принципе капиталистического способа производства.
Т.к. соответствующие отношения не развились в исламском мире, или лишь в рудиментарной форме, строгое разделение на общественное и частное в исламе определяется по половому признаку: «На мужское пространство религии и политики, а также на женское пространство сексуальности и семьи». (6)
В обоих пространствах мусульманский мужчина видит себя вынужденным постоянно сохранять и отстаивать своё достоинство. Вовне, в общественном пространстве — против несметного количества, в основном, воображаемых, врагов, в частном — против демонов женской (а лучше: не-мужской) сексуальности и инстинктивности. (more…)

Феминизм и сексуальное освобождение в арабской революции

Ханна Веттиг

Сексуализированные нападения на женщин во время демонстраций, приуроченных ко второй годовщине революции в Египте, не служат простым выражением патриархального, презирающего женщин общества. Вместе с нападением на сексуальную независимость женщин преступники покусились на суть революции. Ибо два года назад речь шла не только о свержении диктатора и о демократических выборах в парламент и правительство. В сущности, речь шла о борьбе против патриархальных структур арабского общества. Хосни Мубарак должен был быть свергнут как политический отец. Но точно так же гнев революционеров был направлен и против множества маленьких Мубараков и, в конечном итоге, против позиции отца в семье. Женщины, сущностно участвовавшие в революции, даже если их было и меньше, чем мужчин, воплощали собой этот протест. То, что они вообще существуют, что оставались по ночам на улицах, иногда даже не ночевали дома, это — фундаментальное нападение на основы старой системы.

 При этом трудно сказать, что следует понимать под «старой системой»: Братьев-мусульман, представителей армии или остатки старого режима. Предположительно, от всего понемногу, но, в конце концов, всех, кому свержение старого режима внушает страх, и которые осознанно или интуитивно нападают там, где этот старый порядок разрушается самым очевидным образом. Поэтому вопрос, нанимаются ли в Египте намеренно мужчины, чтобы они нападали на женщин, или они собираются спонтанно, играет, скорее, роль второстепенную.

Оспоренное место женщины (more…)

«Женский вопрос» и социализм в 19-м столетии

Антье Шруп

Отношение женского движения к социал-революционным дебатам рабочего движения или «левых» в целом (в которых по сей день отчётливо преобладают мужчины) сложно и отмечено многочисленными переломами. Это касается и самого исторического развития, т.к. феминистки и социалисты периодически выступали с отчасти сходным, отчасти раздельных, отчасти противоположных позиций. Но ещё больше это касается исторического анализа: в трудах по истории социализма женское движение практически не играет никакой роли, в исторических феминистских исследованиях то же касается рабочего движения — конечно, за некоторыми исключениями. (1)

Введённые политологией различия между социалистическими течениями, к примеру, категории «марксизм» и «анархизм», не годятся для того, чтобы описать и исследовать отношения между феминизмом и социализмом. Собственно, эти различия проходят по иным конфликтным линиям. Весьма спорна — и в контексте этой книги особенно интересна — например, общая линия традиции, в которую обычно страиваются Прудон и Бакунин под общим термином «анархизм». Ибо если принять различия между полами за политически существенную категорию, противоречия едва ли могли бы быть большими: Прудон был известным анти-феминистом, в то время как Бакунин был одним из основателей организаций, решительно выступавших за равенство как раз в отношениях между мужчинами и женщинами. Прудон и Бакунин, но более того, их соратники представляют в этом вопросе две современных друг другу крайних позиции, в то время как Маркс и его приверженцы занимали по этому вопросу серединную позицию.

Такие противоречия не дают смягчить себя указанием на то, что «женский вопрос» был всего лишь маргинальной темой. Это не соответствует ни объективной важности вопроса, т.к. отношения между полами играли центральную роль в распространении промышленного капитализма и, соответственно, были одним из значительных вопросов, о которых велись споры в рабочем движении 19-го века. Но это также не касается и субъективного восприятия тогдашних протагонистов: если посмотреть на участвующие личности, то между «бакунистами» и «прудонистами» обнаруживается глубокая неприязнь. Конкретно говоря: Бакунини и его соратники в своё время имели куда меньше проблем с марксистами, чем с прудонистами. С исторической точки зрения, не было никаких связующих линий, но зато существовала открытая вражда между прудонистскими «мутюэлистами» и «коллективистами» (и «коллективистками»), как в общем называли приверженцев Бакунина.

Утверждаемая позже идейная близость, которая вылилась в общее обозначение «анархизм», является всего лишь исторической проекцией в прошлое. Своё начало она берёт в анализе Петра Кропоткина (1913) и некритично воспроизводится до сих пор. (2)

Кропоткин в начале 20-го столетия пытался позиционировать анархизм как «научную» теорию и заявил претензию на Прудона для этой традиции. При этом он руководствовался не столько историческим интересом, сколько желанием улучшить «имидж» анархизма, который в то время из-за бомбометательства и покушений имел образ, скорее, бессмысленного терроризма, чем достойной обсуждения политической теории. Во время Кропоткина прудонизма как политического течения больше не существовало, воспоминания о спорах между прудонизмом и коллективизмом сорокалетней давности поблёкли. Да и между тем на сцене в роли главных врагов анархистских движений появились марксизм и социал-демократия. И именно тут можно обнаружить главное сходство между Прудоном и Бакуниным: Маркс критиковал их боролся с ними обоими.

Споры, которые вели друг с другом в 19-м веке различные течения рабочего движения — таков тезис этой статьи — нельзя достойно описать противопоставлением «марксизма» и «анархизма». Понимание разницы между полами как важной политической темы требует большего, чем замалчивания женоненавистничества Прудона или его оправдания как продукта того времени. Женоненавистничество Прудона было центральной частью его политической мысли и не может быть «вынесено за скобки». Оно уж точно не было продуктом эпохи, но необыкновенно радикальным, и было для многих людей причиной, чтобы дистанцироваться от Прудона. (3)

Касательно отношений между женским и рабочим движением можно грубо выделить три фазы:

• «ранее-социалистическая», длившаяся примерно с 1790 по 1850 гг., в которую отношения между полами были центральной частью большинства революционных движений. В эту эпоху было создано множество предложений и теорий по переустройству общества, но при этом всегда играли роль социальный вопрос и вопрос освобождения женщин.

• «кризисная фаза», длившаяся примерно с 1850 по 1880 гг., в которой отношения между феминизмом и социализмом, где доминировали мужчины, претерпевали изменения. В этой фазе возникла и первая Международная ассоциация трудящихся (1864-1872), которая, в конце концов, распалась из-аз конфликта между Карлом Марксом и Михаилом Бакуниным,

• и, наконец, «идеологическая» фаза, в которой женское и рабочее движения, по большей части, шли раздельными путями и воспринимались как различные проекты.

В этой статье мне хочется заново представить идейно-исторические взаимные влияния феминистских и социалистических тем, причём касательно дебатов в Первом Интернационале, приведших в конце к разделению рабочего движения на «марксистское» и «анархистское» течения. (more…)

Эви Генетти

(Staat, Kapital und Geschlecht. Eine Bestandaufnahme feministischer Staatskritik; Grundrisse Nr. 4, 2002)

Именно на фоне неолиберальных речей об утере значения государственной власти, как и прежде, центральное значение имеет понимание несломленной действенной силы государственных институтов и процессов. С точки зрения критики общества нужно присмотреться к изменившимся формам и функциям государственности в общественных процессах трансформации  последних лет.

Трансформация государственности

В ходе глобализации капиталистического производства и циркуляции совершается кардинальное изменение государственности или политического устройства. Майкл Хардт и Антонио Негри даже говорят в этой связи о переходе от национально-государственного суверенитета к «Империи», как к новым конституционным рамкам глобального мирового порядка: «С глобальным рынком и глобальными процессами производства возник новый глобальный порядок, новая логика и структура власти – короче говоря, новая форма суверенитета. Империя – это политический субъект, который в действительности регулирует этот глобальный обмен, суверенная сила, правящая миром». (Hardt/Negri 2002)

В процессе глобального кризиса и переформирования фордистской модели развития, которая преобладала в западных капиталистических странах после второй мировой войны до примерно середины 70-х годов, произошло и далеко ведущее изменение в роли и функции государства в процессе капиталистического производства. Нео-марксисткие теоретики государства Боб Джессоп и Иоахим Хирш называют это развитие движением от «кейнсианского благотворительного государства» (Jessop 1994) или «фордистского государства безопасности» (Hirsch 1995) к так называемому «шумпетерскому workfare state« (Jessop) или к «национальному конкурирующему государству» (Hirsch).

К важнейшим признакам кейнсианского государства в эпоху фордизма относятся относительно высокий уровень экономическо-социального государственного вмешательства, ориентированная на спрос политика роста, перераспределения доходов и трудоустройства, а также создание благотворительных систем (ср. Hirsch 1998). Новый тип государства, национальное конкурирующее государство, напротив, решительно отмечено диспозициями и условиями интернациональной конкуренцией между местами производства. «Его первая цель теперь – это оптимизация условий обращения капитала на национальном уровне относительно глобализированного процесса аккумуляции в постоянной конкуренции с другими национальными ‘местами производства’» (Hirsch 1998). Дерегуляция и флексибилизация интернациональных рынков капитала и финансов в ходе неолиберальной глобализации повлекли за собой абсолютное преимущество «политики мест производства».

Не смотря на это изменение на национально-государственном уровне можно установить, тем не менее, основные процессы трансформации политической организации или конституции в глобальном контексте, которые постепенно становятся всё более важными. Джессоп и Хирш в целом подчёркивают всего три центральных аспекта: денационализацию государственности, разгосударствление политического режима и интернационализацию режима политики (ср. Jessop 1997; Hirsch 2001). Эти реально констатируемые изменения государства и системы государственных учреждений ни в коем случае не означают – как часто ошибочно считается – что сама государственность при этом разрушается или становится незначительной. Речь идёт, более того, о кардинальном изменении формы и функций политического устройства. Государственные функции и образующие элементы являются, как и прежде, необходимыми и действенными, но смещёнными на другие уровни и поля (ср. Hardt/Negri 2002). (more…)

(«Der Einzige» und die Sexualitaet des «geschlechtslosen Ich’s»)

Юрген Мюмкен

«Идеи Макса Штирнера из-за отсутствия отсыла к феминистско-анархистским теориям более не являются для моего исследования интересными», пишет Сильке Лошельдер в своей книге «AnarchaFeminismus. Auf den Spuren einer Utopie». Лошельдер права в том смысле, что нет анархисток / анархофеминисток, по крайней мере, я с такими не знаком, которые бы ссылались открыто на Штирнера, и что исследование Штирнера является привилегией мужчин. Хотя в «Единственном и его собственности» и нет критики патриархата, «Единственного» можно читать как критику идентичности, т.к. если нет «человека», нет ни «мужчины», ни «женщины». У Штирнера Я Единственного не имеет твёрдого ядра и стабильной идентичности, а его существование лежит до всяких категориальных определений: «Никакое понятие не выражает Меня, ничто из того, что выдают за Мою сущность, не исчерпывает Меня; всё это – имена» (Штирнер: Единственный). «Единственный» не является определением Я, но обозначает отдельного существующего человека, причём каждый человек является «Единственным».

В дискуссии о «Единственном» тема сексуальности и вопрос о половой идентичности «Единственного» (и «Единственной») были обделены вниманием. В своей лекции «Сексуальность и теория общества» от 1980-ого года Вольфганг Эссбах уже указывал на то, что у Фейербаха, Маркса и Энгельса сексуальность и половая идентичность (gender identity) играли свою роль в их критике Штирнера. Но в общем, осталось незамеченным, что существует не только «Единственный», но и «Единственная». Так, штирнеров «Единственный» до сих пор понимается как мужчина. (more…)

Эрих Мюзам

(Kain. Zeitschrift fuer Menschlichkeit, Nr.12, март 1912)

[Позвольте представить вам вполне ещё актуальную статью столетней давности. Своих недостатков она, конечно, не лишена — и так и хочется-то геноссе Мюзаму заставить всех женщин рожать детей и ухаживать за цветами и т.п., да и мужчины, дающие советы женщинам, как им правильно бороться за свои права, это смальца моветон, но сто лет спустя «цивилизованное» человечество находится всё там же, и это жёстко… – liberadio.]

Мы охотно воображаем, что в наши дни изобретательный ум человека почти все элементы природы своей силе. Философское познание ирреальности времени дополнилo технику с изобретением железных дорог, быстроходных кораблей, автомобилей, дирижаблей и самолётов практическим упразднением пространства. Телеграф и телефон полностью убрали всякое пространственное отдаление из мира. Граммофон и двигающаяся фотография спасают воспоминания о всех событиях для грядущих поколений. Вооружение наших армий и флотов таково, что массовое уничтожение враждующих людей стало делом нескольких движений рук. Медики распознали возбудителей большинства болезней и знают как с ними бороться. Физики вскоре заставят служить первейшие силы природы, морские течения и солнечный свет, потребностям человека, а изучение потаённых качеств радия, кажется, является огромным шагом в направлении окончательного обнаружения «философского камня».

Все эти и многие другие примеры умственных чудес может привести энтузиаст эпохи, когда кто-то осмеливается критиковать все века со времён Ренессанса как эпоху полнейшей культурной стагнации. Ибо всё волшебство технических удобств и рациональности не смог разбудить в людях этой эпохи стремления к благословению внешней цивилизации посредством внутренней культуры.

Культура — это благородство народов: общее знание красоты и справедливости. Там, где буква правит духом, не может быть культуры. Там, где есть порабощение, принуждение, насилие, догма и муштра, там царит бескультурье. Настоящее же со всеми достижениями практической динамики погрязло в предрассудках, моральных и общественных догмах, мании величия, в социальном и умственном хаосе глубже, чем любая другая эпоха. Религиозные и моральные понятия людей застыли, в то время как подвижность человеческого ума побила все рекорды в изобретении ещё более хитроумных аппаратов. И мы видим теперь в роли хозяина Земли существо, чья рука может управлять остью Земли, и чья душа окостенела в незрелости и варварстве.

Всякая попытка преодолеть чудовищную пропасть между цивилизацией и культурой посредством стремления к пристойным отношениям между людьми разбивается о безумие, для которого использование сил природы для механических нужд является полнотой счастья. Конечно, есть достаточно движений и устремлений, чьё существование только подтверждает нищету нашего времени. В них всех отчётливо выражается тоска по более здоровым условиям. Но все они страдают от дилетантизма чрезвычайно заинтересованной односторонности и от недостатка понимания, что культура может возникнуть только из присвоения всей духовной жизни. (more…)

Итак, немного видео-посланий, пока ничего более вразумительного не нашлось и что-либо делать не особенно охота.

Во-первых: некий коллега-социолог, работает над книгой “Anarchy and Society” (по краней мере, так она покамест называется) и представляет концепцию на North American Anarchist Studies Network Conference. Интересное и, возможно, нужное начинание – свести анархизм и социологию вместе, чтобы они друг друга, тык-скыть, взаимно обдумали и по возможности обогатили. С другой стороны, к таким начинаниям следует относиться с осторожностью: именно из северо-американской академической тусовки растут ноги у такой забавной фикции как пост-анархизм (ну, ладно-ладно, Сол Ньюмэн из Австралии, один же хуй). Суть в том, что американские академики вынуждены постоянно что-то публиковать и продавать новые бренды (хоть и на рынке идей, но в смысле буквальном). Отчасти из таких благородных побуждений и были подхвачены идеи 70-х и 80-х годов по анархистскому присвоению некоторых мыслей Фуко, Гваттари и т.д. и переформулированы в wow!-сенсационные открытия в области политической философии. Как дело повернётся у этого товарища и его коллеги, пока не ясно, но смотрите сами, дорогие слушатели и слушательницы –

Defining an anarchist sociology (Youtube.com)

На поставленный, среди прочего, вопрос – как нам “анархизировать” социологию, liberadio отвечает почти кк армянское радио: лишите социологов государственных дотаций и перестаньте приручать их, ставя на бюджетные чиновничьи должности в университетах. Всё просто, правда? )))

Во-вторых: Всем горячие анарха-феминистские приветы из Мексикии с английскими субтитрами и вообще –

@-feminist cell in Mexico (Youtube.com)

Кроме того – конкретный @-феминистский ролик раздаёт пиздоф буквально всем (хотя такой глупый каламбур стоит где-то на самом-самом краю некорректности). Особенно понравится московским товарищам. Привет, Укроп, мудачёк! –

We make no pretence (Youtube.com)

За отсутствие “анархо-революционного” говно-пунка в саундтреке особый почёт!

(Спиздил у Рудольфа Мюланда.)