Archives

by olladij

1974: Революция гвоздик в Португалии

Наша история — история поражений.

«Выразить прошлое исторически не означает узнать его “таким, каким оно было в действительности” (Ранке). Это означает удержать воспоминание таким, каким оно вспыхивает в момент опасности. Исторический материализм стремится сохранить образ прошлого, который неожиданно является историческому субъекту в момент опасности. Эта опасность влияет и на содержание традиции и на ее восприемников. Над обоими висит одна и та же угроза: стать орудием правящих классов. В каждую эпоху требуется новое усилие, чтобы спасти традицию от конформизма, угрожающего покорить ее. Мессия приходит не только как спаситель, он приходит и как покоритель Антихриста. Только тот историк сможет вдохнуть искру надежды в прошлое, который твердо знает, что даже мертвых не оставит в покое враг, если он победит. И этот враг не перестал побеждать». Так писал Вальтер Беньямин в своих «Историко-философских тезисах».

«Grandola, vila morena», «опалённая солнцем деревушка» – песня, ставшая символом и сигналом к португальской Революции гвоздик 1974-го года. Песня посвящена расстрелу крестьянской забастовки в Грандуле и была запрещена к исполнению. Автор её — либертарный коммунист Жозе Афонсу. Католическое радио, проиграв эту запрещённую властями песню в эфире ночью 25-го апреля, дало сигнал к военному перевороту, который положил конец самой продолжительной фашистской диктатуре Европы, бессмысленным и разорительным колониальным войнам в Африке.

Путч освободил дорогу всевозможным эмансипационным движениям, комитетам рабочего самоуправления, захватам фабрик и домов. Глубоко патриархальное общество встряхнулось мощным женским движением. Вышли из подполья коммунистическая партия и остатки анархо-синдикалистского движения. Но этот путч был не только началом, он был и началом конца: традиционно высокое доверие людей к военным лишило революционный импульс необходимой силы. Через пару лет эксперименты были закончены, установился либерально-демократический режим, поначалу честно продвигавший социальное партнёрство. Драматический отрезок истории страны довольно интересно описан, к примеру, у Жозе Сарамаго в «Городе слепых» и «Городе зрячих», хотя на эту тему было написано довольно много, может быть, есть авторы и поинтересней коммуниста Сарамаго.

Просто вслушайтесь в эту песню. Немаршевая мелодия, исполняемая сначала одиноким дрожащим голосом под звук шагов множества людей — именно так начинаются революции, в личном. Мы просто напоминаем жительницам и жителям России и Украины о Революции гвоздик, произошедшей 40 лет назад. Делайте выводы.

by olladij

Венесуэла: Иллюзии лопнули

Бернд Байер

Система «чавизма» хотя и снизила уровень бедности, но создала экономическую и общественную катастрофу, которая, как минимум, в долгосрочной перспективе угрожает его политическому выживанию.
Не всё хорошо в стране «боливарианской революции». Даже Хайнц Дитерих, бывший советник умершего в прошлом году Уго Чавеса и автор книги «Социализм 21-го столетия», впал в сомнения. Преемника Чавеса, президента Николаса Мадуро, он назвал, согласно порталу latina-press.com, «дезориентированным дилетантом с посредственной командой», лишь «правительство национального спасения» при участии оппозиции могло бы спасти страну от гражданской страны.
Это может показаться преувеличенным. Венесуэльское правительство пока ещё контролирует полицию и армию, официальная политика «информационной гегемонии» использует государственные СМИ для пропаганды, вневедомственные отряды служат для грубых действий. Иначе, чем в 2002-м, когда демонстрации и втихую поддержаная правительством США попытка армейского путча ненадолго сместили Чавеса с поста, и иначе, чем в 2003-м, когда оппозиция пыталась парализовать нефтедобывающую промышленность, так сказать, экономическое сердце государства-рентье, правительство, кажется, в руках генералов и нефтяников.
Это, прежде всего, экономическая и социальная катастрофа, которая, по крайней мере, долгосрочно угрожает чавистской системе. «Эта тропическая wanna-be-альтернатива капитализму является мумией», пишет Рори Кэролл, автор книги «Comandante: Hugo Chávez’ Venezuela», в Observer. «Она столкнулась с экзистенциальной угрозой, не со стороны молодёжи, скандирующей на площадях лозунги, а со стороны того факта, что Венесуэла представляет собой хаотические, рассыпающиеся, нефункционирующие руины». Continue reading →

by olladij

Vom Kaukasischen Emirat zum slawischen Wahhabiten

Einige Gedanken anlässlich der Terroranschläge in Wolgograd

von Seepferd

Erneut wird Russland von Terroranschlägen erschüttert. Die Rede ist von den Selbstmordanschlägen im Süden des Landes, in Wolgograd. Man spricht bereits vom dritten Anschlag: der erste ereignete sich am 21. Oktober 2013 und nahm 6 Menschen das Leben, viele wurden verletzt. Der zweite war am 29 November – eine gewaltige Explosion im Wolgograder Bahnhof, der dritte – bereits am nächsten Tag, am 30. November, eine Bombe geht hoch in einem O-bus. Viele sterben, noch mehr werden verletzt. Die Stadt verwandelt sich in eine trauernde Hochsicherheitsburg, die Sylvester-Offiziösitäten werden abgesagt.

So spektakulär die Bilder, so hasserfüllt die Kommentare, so gewohnt ist inzwischen das Ganze. Es scheint manchmal, niemand hat etwas Wichtiges dazu zu sagen. (1) Klar, wollte man Reden voller Pathos schwingen, sollte man sich es lieber verkneifen. Der nicht-existente kritische Journalismus, die zertrampelte „Zivilgesellschaft“, die „progressiven Kräfte“, alle wirken sehr zurückhaltend. Warum? Wohl nicht nur aus Pietät, Mitleid oder Trauer. Es ist einfach schon alles gesagt worden, vor vielen Jahren. Es hat seit der 1. Tschetschenischen Kampagne 1994 nicht aufgehört zu krachen , das sind mittlerweile 20 Jahre. Dennoch werden manche Dinge sichtbarer, etwas ist seitdem auch anders geworden, einiges wird sich noch ändern.

Es stimmt allerdings nicht ganz, mit dem „Süden der Republik“. Und warum werden eigentlich so gerne nur Terroranschläge auf dem „russischen“ Boden aufgezählt? Plötzlich erinnert man sich: tatsächlich, im August 2004 explodierten zwei Passagierflugzeuge in der Luft über Tula und Rostow-na-Donu, März 2010 sprengen sich zwei Attentäterinnen in der Moskauer U-Bahn, Januar 2011 sprengte sich ein Terrorist im Moskauer Flughafen Domodedowo – um nur die bekanntesten Anschläge zu nennen. Es waren in diesen 20 Jahren um einiges mehr. Es kommt darauf an, an was man sich erinnern möchte und wo der „russische“ Boden beginnt. Nimmt man doch dazu den täglichen Ausnahmezustand in Dagestan, Tschetschenien und Inguschetien, all die bewaffneten Übergriffe, Entführungen usw., was in den polizeilichen Statistik als organisierte Kriminalität und Banditismus, und eben nicht als Terrorismus geführt wird, verändert sich das Bild komplett. Continue reading →

by olladij

Einführendes zur Grossman-Roschtschins Kritik an Kropotkin

[Wir wurden gebeten, eine Art Erklärung zu dieser Kritik an Kropotkin zu schreiben, denn sie sei ohne Weiteres nicht zu verstehen. Was wohl stimmt. Hiermit ist’s geschehen und in der Februarausgabe der GaiDao erschienen. – liberadio]

Es wohl werden einige erklärenden Worte nötig sein, um die Gorssman-Roschtschins Kritik an P. A. Kropotkins Begründung des Anarchismus einzuordnen. Es scheint mir nicht besonders sinnvoll, darauf eine „Antwort“ oder eine „Entgegnung“ zu schreiben. Es macht keinen Sinn, gegen einen längst Verstorbenen zu polemisieren. Jedoch eine eine Erklärung oder Deutung dieses durchaus interessanten Dokuments scheint mir angebracht.

Es handelt sich nämlich um eine Art kritische Würdigung von Kropotkins Werk, obwohl es dem Autor deutlich daran liegt, eine scharfe Kritik an Kropotkins umstrittener „patriotischer“ Wende im 1. Weltkrieg zu formulieren und sie eben aus dessen Theorie abzuleiten. Continue reading →

by olladij

Anarchismus und die nationale Frage

Herbert Maridze

[Wir dokumentieren weiterhin Bemerkenswertes aus den Diskussionen, die mensch in der anarchistischen Bewegung Russlands führte, besonders weil es wieder mal mit Tschetschenien zu tun hat. Viel klüger wird mensch daraus nicht und, zugegeben, es könnte einem/r angesichts der Tatsache gruseln, wie viel Verständnis die ansonsten sehr individualistisch geprägte ADA für die «Völker» aufbringen konnte. Desweiteren erinnern wir gerne an ähnliche Beiträge: «Anarchismus in Russland nach dem Zerfall der Sojewtunion», «Russland: Land unter Füßen» und «Den Krieg wollen nur Politiker» – liberadio]

 

Während der gesamten Menschheitsgeschichte ging die Existenz des Staates mit der Unterdrückung nicht nur des eigenen Volkes, sondern auch anderer Völker einher und gründete öfters darauf auf. Kein Wunder also, dass sozial-revolutionäre Bewegungen von den Ideen nationaler Befreiung nicht zu trennen sind. Das 20. Jahrhundert war in diesem Sinne keine Ausnahme. Es genügt, an die nicht zu widerlegende Tatsache zu erinnern, dass der Zusammenbruch der Zarenherrschaft in Russland und der Zerfall der UdSSR von einer Reihe von Aufständen gegen nationale Unterjochung begleitet waren. Es ist gut möglich, dass das Regime der Russländischen Föderation (RF) nach ähnlichem Muster vonstatten geht. Die Frage der Befreiung der versklavten Völker ist traditionell eine Überlebensfrage für den russischen Staat und von daher von besonderer Aktualität für russische AnarchistInnen.

Es scheint, die nationale Frage als theoretisches Problem würde sich der anarchistischen Bewegung nicht stellen. Der Anarchismus ist gemäß der Definition eine international(istisch)e Lehre. Immer mit den Unterdrückten gegen die UnterdrückerInnen! – mit diesem Ausruf von Makhno legte der Anarchismus seine Position zum Problem der Nationalitäten fest, sobald es zum Objekt theoretischer Überlegungen wurde. Umso aktueller stellt sich die Frage der praktischen Anwendung der internationalistischen Prinzipien in der alltäglicher Politik.

AnarchistInnen stehen nach wie vor an der vordersten Front im Kampf gegen Faschismus und Nationalismus. Es vergeht kaum eine Woche ohne neue Nachrichten über Auseinandersetzungen mit Nazis, Verteidigung von Versammlungen und Konzerten, Graffiti-Attacken. Ob mensch solche Arbeit braucht, ist eine rhetorische Frage. Sie ist unabdingbar! JedeR AnarchistIn soll nach Kräften im Straßenkampf gegen Neonazismus und mit allen Mitteln seine/ihre GenossInnen unterstützen, die diesen Kampf führen. Ist solcher Kampf ausreichend? Nein! Wenn wir nicht zu einem militanten Flügel irgendeiner liberalen oder kommunistischen Partei werden wollen, müssen wir unsere eigene nationale Politik betreiben, die auf anarchistischen Prinzipien basiert. Aber es genügt ein Blick, um zu sehen, wie langsam sich die anarchistische Bewegung an den „nationalen Rändern“ entwickelt; dass bis jetzt fast keine Arbeit mit Minderheiten organisiert wurde; und schließlich, dass die Einstellung vieler AnarchistInnen zum Krieg im Kaukasus sich gänzlich auf Antimilitarismus beschränkt. Da sieht mensch, dass die nationale Frage nicht nur nicht gelöst ist, sondern von der modernen anarchistischen Bewegung nicht ein mal gestellt wurde.

Die Nationalitätenfrage war nie eine „Hauptfrage“ für AnarchistInnen, und wird es auch nicht. Welche auch immer Formen die Herrschaft von Menschen über Menschen annehmen möge – sei es die der nationalen Unterdrückung oder der „wirtschaftlichen Ausbeutung“, am dringendsten und wichtigsten wird für uns das Problem der Herrschaft bleiben. So wird es auch bleiben solange es noch Herrschaft gibt. Aber jene nationalen, kulturellen, religiösen Unterschiede, die es zwischen den Menschen gibt, dürfen nicht ignoriert werden. Im Gegenteil, wir müssen entschieden den Schritt weg von jener Tradition machen, die die Wahl eines religiösen Glaubens und der nationalen Zugehörigkeit zu einer rein privater Angelegenheit erklärte, die mit dem politischen Kampf nicht zu tun hätte. Die in abstrakten Vorstellungen von Bourgeoisie und Proletariat denkenden MarxistInnen können sich das noch erlauben. Die AnarchistInnen jedenfalls erinnern sich noch daran, dass sowohl Herrschaft als auch das Volk nur durch ihre konkreten TrägerInnen existieren, dass der Staat beständig jegliche nationalistische Konflikte herstellt, am Laufen hält und skrupellos ausnutzt; aber es wäre eine ungeheuerliche Ungerechtigkeit, aufgrund dessen Menschen des Rechtes zu berauben, auf politischem Wege ihre nationalen Interessen umzusetzen. Continue reading →

by olladij

Освобождённое общество и Израиль

О взаимоотношениях между Критической теорией и государством Израиль

Штефан Григат

Критическая теория является противоположностью левых убеждений. Если вспомнить, что в последние сорок лет считалось «левым» и, тем самым, претендовало на бытие частью всеобъемлющего освободительного движения, то тот факт, что труды критических теоретиков считались обязательными к прочтению, по крайней мере, в некоторых фракциях этой левой, объясняется лишь избирательным восприятием мыслей Адорно и Хоркхаймера. В то время как марксизм-ленинизм возвеличил государство до статуса гаранта освобождения и науськивал его преимущественно на «космополитов», анархисты мутировали в друзей «малых объединений», выдвигавшихся на бой против «сверх-структуры», а философы альтернативной жизни выбрасывали всё новые идеологии воздержания на рынок, Критическая теория упорно придерживалась своей цели: свободное общество на самом высоком уровне цивилизации и роскоши. В то время как различные фракции левых, включая тех, кто учился у Адорно и Хоркхаймера, объявили классовую борьбу достойным поклонения и над-историческим тайным оружием освобождения, Адорно говорил о бесклассовом обществе, о «псевдоморфозе классового общества в бесклассовое» (1942), к обретению классовым обществом себя посредством ложного упразднения классов. В то время как большинство исследователей фашизма, причём именно левые, игнорировали антисемитизм, преуменьшали его значение до техники управления или просто суммировали его в общем расизме, Критическая теория обосновала материалистическую теорию антисемитизма, т.е. критику антисемитизма как критику общества. В то время как постмодернисты и постструктуралисты унизили критику до жеста, до самого нонконформистского оправдания соучастию, когда можно кокетничать даже с Хайдеггером, чей нездоровый образ мыслей чуть было не стоил Адорно и другим жизни, Критическая теория посвятила себя разоблачению немецкой идеологии и продолжающейся жизни фашизма в демократии. И в то время, когда студенты в конце 60-х в государствах-наследниках национал-социализма, ненадолго испугавшись своих родителей, посчитали, что это хорошая идея – «служить народу» и учиться у палестинских фидаинов, вернувшиеся во Франкфурт довольно скоро почувствовали, куда ведёт этот немецкий подъём и сделали ставку на солидарность с предполагаемыми жертвами. Солидарность эта хотя и не привела к тому, чтобы охватить значение сионизма в полном объёме (см. Scheit 2004), но она подразумевала, как нечто само собой разумеющееся, солидарность с Израилем как с прибежищем всех, кому угрожает антисемитизм.

Макс Хоркхаймер ясно понимал, что антисионизм должен служить замещающим символом для антисемитизма, и видел в этом отношении множество совпадений между государственно-социалистической и национал-социалистической пропагандой. В 1969-м он писал в письме к Захарие Шустеру: «В Национальной газете, как и в газетах Восточного блока, слово ‘евреи’ замещается словом ‘сионисты’». (1949-1973) Как можно прочитать в записи 1970-го года, Хоркхаймер заметил, хотя это почти и не играло роли в публичном конфликте со студенческим движением, сближение немецких левых с тогда ещё довольно откровенно стремившимся к уничтожению национальным палестинским движением. (1949-1973) Continue reading →

by olladij

Макс Штирнер и материализм

Очерк по истории идей освобождения

Йорг Финкенбергер

Марксистское течение преподносит свои идеи, среди которых, помимо нескольких верных, есть и много неправильных, в систематически упорядоченной форме, и поэтому обладает неким, пусть и неверным, сознанием своей истории. Анархистские течения зачастую не имеют такой разработанной системы; но у них есть история, а она постоянно и роковым образом скрещивалась и переплеталась с историей марксизма, т.к. они вместе с ним возникают из общей истории новейшего времени, начинающегося в 1789-м — а там, конкретней, во время до 1848-го года.

1.

Лишь вместе с Французской революцией развивается принцип современного общества и его государства. Все предыдущие общества строились согласно некоторому количеству совершенно определённых принципов: отдельные власти с соответствующими ограниченными правами владения вещами и людьми, сословное или сегментированное общество с соответственно разграниченными правовыми сферами. О государстве тут говорить можно столь же мало, как и об обществе. Крестьяне одной деревни, возможно, составляют друг с другом или с крестьянами того же властителя одно общество; но и в деревнях есть слуги, бесправные жители, а с другой стороны — свободные крестьяне и землевладельцы, находящиеся в совершенно разных правовых положениях. Правовое же положение крестьян, в свою очередь, зависит от земельного права их представительств при дворе, а на них ориентируются услуги, которые крестьяне должны оказывать различным хозяевам. О равенстве нет и речи, равно как и о какой-либо неограниченной власти — пусть даже государства, ни о собственности в современном смысле.

Эти отношения сходны, более или менее, по всему миру и пронизывают всю структуру общества. Так, ремесленники одной гильдии, в лучшем случае, составляют друг с другом своё общество, но не с клерикалами, которые, в свою очередь, принадлежат обособленному обществу. На самом верху находятся короли, чьи права так же ограниченны, как и у всех прочих. Вся конструкция статична, не являясь стабильной, и существует примерно с тех пор, как существуют земледелие и скотоводство. После 1789-го года она рушится, не будучи способной к какому-либо серьёзному сопротивлению. Современное государство как суверен и собственность со свободой заключения договоров губят этот мир тем, что бросают его элементы в раскручивающийся водоворот капиталистических производственных отношений. С тех пор они в снятом виде существуют в капиталистическом обществе в форме рэкета, своячества, кастового общества, а также в продолжении первой формы власти — в неравенстве полов.

Continue reading →

by olladij

Судьбоносный шелест эмансипации

Феликс Клопотек

Спор между марксистами и анархистами — с точки зрения истории идей самое роковое, далеко выходившее за границы своего непосредственного контекста событие в рабочем движении 19-го столетия — существенно ослабел. Нет, более того, он полностью прекратился.

Вместе с (анти-академическим) ренессансом Критической теории в 90-е годы люди всё более и более занимались субверсивными эстетическими стратегиями, которые постоянно предполагали осознающего свою потенциальную автономию индивида, в марксизме началось восхищение одиночками, диссидентами и уклонистами. Анархистское подозрение, что в каком бы то ни было независимом марксизме сохраняется остаток тоталитарной мысли, т.к. он упрямо исходит от класса, а не от индивида, сегодня кажется необоснованным.

Напротив, ни одного марксиста больше нельзя спровоцировать намеренной простотой анархистских теорий. Лёгкость, с которой анархисты отказывались от специфической критики демократии или конституции, чтобы напрямую воззвать к генеральному наступлению на все виды авторитаризма; их нежелание признавать исторические стадии развития и их желание вместо этого тут же заняться революцией; отказ принимать во внимание Марксову критику стоимости, которая показывает как в процессе производства эксплуатация происходит в форме свободы, т.к. для анархистов принуждение — это принуждение, не важно, нарушает ли оно закон стоимости или совместимо с ним — всё это больше не провоцирует ни одного марксиста. Это было провокацией только тогда, когда марксисты и анархисты боролись друг с другом и пытались повлиять на рабочее движение. Эти времена прошли. «Желание разыграть Маркса против Бакунина доказывает лишь, что критик ещё действует ниже уровня условий, которые ему хотелось бы преодолеть. Упорствование в Бакунине как в альтернативе ‘авторитарному социализму’ — этап революционной романтики», подытоживает утихание этого спора Йоахим Брун в своих «Тезисах об отношении анархистской и марксистской критики государства». (1)

Continue reading →

by olladij

Как возникают народы

Индивид и общность в анархистской теории 20-го столетия

Магнус Клауэ

В то время, когда христианско-демократическая канцлерша самостоятельно обязывает себя на государственный социализм, десятки тысяч, большей частью понимающих себя как левых, демонстрантов под лозунгами «Мы не платим за ваш кризис» призывают к охоте на (финансовую) саранчу, а народное большинство, агрессивно как никогда, тоскует по тёплому чувству коллективных лишений, тогда, наконец-то, можно было бы подумать, и настало время анархизма — будь то из-за его скептицизма относительно любого рода государственной благотворительности, будь то из-за его отрицания социалистического трудового фетишизма или его воззвания к наслаждению собой и удовольствию. Но о ренессансе анархизма, ни как жизненной практики, ни как теории, не может быть и речи. Юрген Мюмкен, участник проходившего недавно в Берлине конгресса «Анархизм в 21-м столетии», хотя и высказался в интервью для Jungle World (15/09) об «анархизме как идее в состоянии кризиса» критически по отношению к обобщающей критике государства в анархизме («Если властные отношения преодолеваются, исчезает и государство, но если преодолевается государство, то властные отношения ещё не исчезают полностью»), но не мог назвать в виде примеров анархистской практики что-то, кроме протестов против транспортировки атомных отходов или пожелания, «изменить условия таким образом, чтобы человек мог жить в свободном обществе».

Но не агитируют ли те же самые люди, которые прежде всего перевели бы всё частое хозяйствование в государственную собственность, под лозунгом «гражданского общества» во имя «человека», против государства? Не участвуют ли уже давно политики про-государственных партий в экологически корректных блокадах железнодорожных путей? И не стало ли, благодаря «дигитальной богеме», проживание в коммуналках или в витринах уже давно образом жизни радостных нестандартно занятых людей свободных профессий? Может быть, все мы — беспомощные анархисты? В последующем будет, неизбежно схематично и фрагментарно, сформулировано предположение, что закат анархизма в 20-м столетии совпал с победным маршем его обманчивого двойника, появление которого было заложено ещё в большинстве ранних анархистских теорий, но который обретает себя лишь в беспонятийном безумии постструктурализма, наиболее аутентично проявляющегося в языковых и мыслительных формах «Тысячи плато» Делёза и Гваттари. Если противоречивость ранней анархистской теории объясняется её оборонческой, беспомощной против условий позицией, то успех её постмодернистского двойника объясняется тем фактом, что беспомощность и дезинтеграция давно уже перестали быть маргинальным, и стали всеобщим опытом. В эпоху постмодерна беспомощность переходит в наступление и становится потенциально убийственной, в то время как анархизм, вопреки своим лучшим способностям, угрожает упразднить сам себя.

«Государство» и «народы»

Continue reading →

by olladij

Igor Olinewitsch: Die Korporation Belarus

 [Übersetzung aus dem Russischen: Ndejra. Vorwort d. Ü.: Da sich gerade eine Gruppe zusammenfindet, die sich mit der Übersetzung des Buches „Ich fahre nach Magadan“ von Igor Olinewitsch beschäftigen wird, sind alle, die mitwirken wollen, herzlich eingeladen, sich bei innerself(at)subvertising(punkt)org zu melden.]

magadan-coverBelarus ist ein Familienunternehmen mit Jahreseinkommen von einigen zehn Milliarden Dollar (zum Vergleich: der jährliche Gewinn von Intel – 15 Mrd., von Apple – 45 Mrd. US-Dollar). An der Spitze steht der Direktorenrat, bestehend aus Minister*innen und Ausschussvorsitzenden im Ministerrat. Das sind keine Eigentümer*innen, das sind nur die Top-Manager*innen. Jede*r von ihnen kann morgen wieder niemand werden. Der echte Eigentümer ist nur einer – die Familie. Der mittleren Etage des korporativen Managements (die Etage der Projektmanager) gehören ca. 1.000 Menschen an. Das sind Menschen, in deren Händen immerhin eine bestimmte Macht liegt. Die unterste Etage – das ausführende Personal, d.h. diejenigen, die die Politik der Korporation vor Ort umsetzen – das ist die eigentliche politische Klasse des Landes.

Der Apparat soll die zwei wichtigsten Aufgaben der Korporation erledigen:

  1. inventarisieren, kontrollieren, Abgaben vom gesamten Wirtschaftsleben im Lande eintreiben;

  2. für Sicherheit der Korporation und gesellschaftliche Unterdrückung sorgen.

Die ertragsreichsten Branchen der Korporation sind Verarbeitung und Weiterverkauf russischen Öls und von Ölprodukten, kaliumhaltigen Düngers, Produkte des Maschinenbaus und der Fleisch- und Milchwirtschaft, Produkte der Chemieindustrie. 80% alles Eigentums gehört dem Staat, 20% dem privaten Sektor. Der private Business ist effektiver als die Staatsunternehmen, aber die Familie hindert sein Wachstum mit allen Mitteln. Erstens, aus dem Staatseigentum ist einfacher zu klauen. Die größten Stücke kriegt direkt die Familie. Zweitens, der Apparat der Korporation hat seine Interessen. Außer der korporativen Ermäßigungen und Privilegien möchte das administrative Personal im Gegenzug für seine Loyalität ein Teil des Profits bekommen. Gebrauch wird vom legalen und illegalen Raub, Schmierereien, Unteraufträgen, Seilschaften usw. gemacht. Die Familie muss das in Kauf nehmen. Drittens, obschon Privatisierung blitzschnelle Profite verspricht, führt sie zum Anwachsen des Bürgertums, d.h. privater Rechtspersonen und individueller Unternehmer*innen. Die Gefahr liegt darin, dass die Bourgeoisie (ihrem Wesen nach) mit niemand teilen und deswegen notwendigerweise den Joch der Familienkorporation abstreifen will. Wenn sie zahlreich ist, über Möglichkeiten, über Willen und Mittel verfügt, versucht die Bourgeoisie sich mit liberalen politischen Bewegungen und/oder einem Teil des Apparats zu verbandeln. Das Ziel ist – die Familie zu stürzen und ein kollegiales Regierungssystem für den Apparat, sprich das Parlament, zu installieren. Den privaten Sektor abschaffen, kann die Familie nicht, denn der Kommerz ist ihr Arbeitstier, mit dem Löcher in der Wirtschaftsbilanz gestopft werden. Continue reading →