Феликс Клопотек
Спор между марксистами и анархистами — с точки зрения истории идей самое роковое, далеко выходившее за границы своего непосредственного контекста событие в рабочем движении 19-го столетия — существенно ослабел. Нет, более того, он полностью прекратился.
Вместе с (анти-академическим) ренессансом Критической теории в 90-е годы люди всё более и более занимались субверсивными эстетическими стратегиями, которые постоянно предполагали осознающего свою потенциальную автономию индивида, в марксизме началось восхищение одиночками, диссидентами и уклонистами. Анархистское подозрение, что в каком бы то ни было независимом марксизме сохраняется остаток тоталитарной мысли, т.к. он упрямо исходит от класса, а не от индивида, сегодня кажется необоснованным.
Напротив, ни одного марксиста больше нельзя спровоцировать намеренной простотой анархистских теорий. Лёгкость, с которой анархисты отказывались от специфической критики демократии или конституции, чтобы напрямую воззвать к генеральному наступлению на все виды авторитаризма; их нежелание признавать исторические стадии развития и их желание вместо этого тут же заняться революцией; отказ принимать во внимание Марксову критику стоимости, которая показывает как в процессе производства эксплуатация происходит в форме свободы, т.к. для анархистов принуждение — это принуждение, не важно, нарушает ли оно закон стоимости или совместимо с ним — всё это больше не провоцирует ни одного марксиста. Это было провокацией только тогда, когда марксисты и анархисты боролись друг с другом и пытались повлиять на рабочее движение. Эти времена прошли. «Желание разыграть Маркса против Бакунина доказывает лишь, что критик ещё действует ниже уровня условий, которые ему хотелось бы преодолеть. Упорствование в Бакунине как в альтернативе ‘авторитарному социализму’ — этап революционной романтики», подытоживает утихание этого спора Йоахим Брун в своих «Тезисах об отношении анархистской и марксистской критики государства». (1)
В то время, когда христианско-демократическая канцлерша самостоятельно обязывает себя на государственный социализм, десятки тысяч, большей частью понимающих себя как левых, демонстрантов под лозунгами «Мы не платим за ваш кризис» призывают к охоте на (финансовую) саранчу, а народное большинство, агрессивно как никогда, тоскует по тёплому чувству коллективных лишений, тогда, наконец-то, можно было бы подумать, и настало время анархизма — будь то из-за его скептицизма относительно любого рода государственной благотворительности, будь то из-за его отрицания социалистического трудового фетишизма или его воззвания к наслаждению собой и удовольствию. Но о ренессансе анархизма, ни как жизненной практики, ни как теории, не может быть и речи. Юрген Мюмкен, участник проходившего недавно в Берлине конгресса «Анархизм в 21-м столетии», хотя и высказался в интервью для Jungle World (15/09) об «анархизме как идее в состоянии кризиса» критически по отношению к обобщающей критике государства в анархизме («Если властные отношения преодолеваются, исчезает и государство, но если преодолевается государство, то властные отношения ещё не исчезают полностью»), но не мог назвать в виде примеров анархистской практики что-то, кроме протестов против транспортировки атомных отходов или пожелания, «изменить условия таким образом, чтобы человек мог жить в свободном обществе».