Норберт Тренкле
1. Со времени «Диалектики Просвещения» мы знаем об иррациональной стороне просвещенческого разума. Источник этого двуличия Хоркхаймер и Адорно определяют в неудачном освобождении от природы. Современный рациональный рассудок, рождение которого они полагают в Древней Греции, возник для того, чтобы справиться со страхом перед силами природы, и в отграничивании от мифа, который тоже являл собой первую форму взаимодействия всё с тем же страхом. Если миф ещё носит черты приспособления к природе и её силам (мимикрия), то просвещение чётко от них отграничивается. Возникновение самоидентичного, рационального индивида основывается на отрицании собственной природности, а именно это отрицание и служит источником насилия и иррационального, т.е. являет собой тёмную сторону просвещения, которая может проявить себя в любой момент. По сути, опасность заключается в насильственном возвращении вытесненного. Поэтому Просвещение и основанное на нём общество остаются нестабильными. Лишь когда индивиды и общество осознают вытесненное и примирятся с внешней и внутренней природой, Просвещение будет завершённым.
2. Качественно новым в «Диалектике Просвещения» является взгляд на «иное разума» и исходящую от него опасность. От вульгарного просвещенческого мышления тоже не утаилось, что разум постоянно находится под угрозой возможного высвобождения иррационального, но это интересует это мышление лишь с чисто легитимационной точки зрения. И с этой точки зрения кажется, что под тонкой пеленой культуры всё время скрывается «человеческая природа», постоянно показывающая своё страшное лицо, и с которой, посему, нужно постоянно бороться и подавлять её. С самокритикой просвещения это очевидно не имеет ничего общего. Напротив: создание непримиримого Противоречия между природой и культурой является ни чем иным, как аффирмацией собственной позиции. Власть (и личное самообладание) является необходимой в целях укрощения непокорных сил природы и предотвращения их высвобождения. Это без проблем сочетается с расистскими и западно-культералистскими позициями, с точки зрения которых все прочие, не-западные культуры кажутся особенно близкими природе или особенно чувственными, которые необходимо — если нужно, при помощи насилия – «цивилизовать». Continue reading “Критика Просвещения. Восемь тезисов”
Интеллектуальная биография Адорно вплоть до самых эстетических абстракций отмечена опытом фашизма. Способ рефлексии этого опыта, считывающего с произведений искусства неразрывную связь критики и страдания, определяет непримиримость стремления к отрицанию и одновременно указывает ему на его ограниченность. В рефлексии порождённого экономическими “природными катастрофами” капиталистического способа производства фашистского насилия “изувеченная жизнь” осознаёт, что она не может выпутаться из идеологических противоречий буржуазной индивидуальности, необратимый распад которой она наблюдает. Фашистский террор делает возможным не только понимание герметического принудительного характера высокоразвитых классовых обществ, он наносит раны субъективности теоретика и упрочняет классовые препятствия на пути его способности познания. Понимание этого Адорно высказывает в введении к “Minima Moralia”: “Насилие, изгнавшее меня, не позволило мне понять его полностью. Я ещё не признался себе в той вине, в водоворот которой попадает тот, кто пред лицом того невыразимого, которое было совершено коллективно, вообще ещё говорит об индивидуальном”.
Критическая теория является противоположностью левых убеждений. Если вспомнить, что в последние сорок лет считалось «левым» и, тем самым, претендовало на бытие частью всеобъемлющего освободительного движения, то тот факт, что труды критических теоретиков считались обязательными к прочтению, по крайней мере, в некоторых фракциях этой левой, объясняется лишь избирательным восприятием мыслей Адорно и Хоркхаймера. В то время как марксизм-ленинизм возвеличил государство до статуса гаранта освобождения и науськивал его преимущественно на «космополитов», анархисты мутировали в друзей «малых объединений», выдвигавшихся на бой против «сверх-структуры», а философы альтернативной жизни выбрасывали всё новые идеологии воздержания на рынок, Критическая теория упорно придерживалась своей цели: свободное общество на самом высоком уровне цивилизации и роскоши. В то время как различные фракции левых, включая тех, кто учился у Адорно и Хоркхаймера, объявили классовую борьбу достойным поклонения и над-историческим тайным оружием освобождения, Адорно говорил о бесклассовом обществе, о «псевдоморфозе классового общества в бесклассовое» (1942), к обретению классовым обществом себя посредством ложного упразднения классов. В то время как большинство исследователей фашизма, причём именно левые, игнорировали антисемитизм, преуменьшали его значение до техники управления или просто суммировали его в общем расизме, Критическая теория обосновала материалистическую теорию антисемитизма, т.е. критику антисемитизма как критику общества. В то время как постмодернисты и постструктуралисты унизили критику до жеста, до самого нонконформистского оправдания соучастию, когда можно кокетничать даже с Хайдеггером, чей нездоровый образ мыслей чуть было не стоил Адорно и другим жизни, Критическая теория посвятила себя разоблачению немецкой идеологии и продолжающейся жизни фашизма в демократии. И в то время, когда студенты в конце 60-х в государствах-наследниках национал-социализма, ненадолго испугавшись своих родителей, посчитали, что это хорошая идея – «служить народу» и учиться у палестинских 
Бытие не определяет сознание — по крайней мере, не материалистически. Ибо материализм пишется не материей как первопричиной, которой сознание служило бы зеркалом, а загнанным в негативную тотальность капиталистических отношений человеческим родом. Материализм не является теорией социальной среды, детерминизмом; он вообще не делает производных. Он критически описывает. Он занимается, как говорил Маркс, «критикой посредством описания», т.е. объективной саморефлексией вывернутого наизнанку общества в горизонте его ультимативного кризиса как его окончательной правды. Так, материализм является не философией происхождения, а самосознанием негативной диалектики, не Великим Методом, который применяется интеллектуалами к объекту, а критикой, взрывающей овеществлённую имманентность объекта. Материализм не является, тем более в его категорической позиции как коммунизм, органом какого-либо интереса, агентом класса, комиссаром какой-либо программы: поэтому он не годится ни на роль «науки как профессии», ни на роль её последствия – «политики как профессии», т.к. он не может уложить в систему и озолотить в виде теории анти-разумное капиталистического общества. Материализм — это антагонист подобных практик рационализации, этого, как говорит Адорно, «пораженчества разума». Ибо марксизм до-критичен, одна из опций буржуазного Просвещения. Марксизм, к тому же, анти-критичен, стратегия радикально-буржуазной, якобинской интеллектуальности. Там, где материализм марксовой критики политической экономии говорит об идеологии, там интеллектуал постоянно слышит интерпретацию, мнение, манипуляцию: затем, чтобы занять позицию профессионального посредничества между так называемыми «фактическими суждениями» и так называемыми «ценностными суждениям».