Об упразднении преподавания религии в школах и теологии.
С тех пор как отчаянное желание людей иметь защищающие и справедливо карающие родительские фигуры породило богов, всякий желающий освободиться от этой регрессии наказывался смертью. Т.к. верующие и сами едва верили в фантастические рассказы о сотворении мира и чудесах, они ненавидели неверующих и карали их ещё на этом свете при помощи яда, публичных сожжений и плети. На том свете грозят адские мучения, в которых особенно радостно купается ислам, христианство и буддизм отстают лишь ненамного.
Сегодня детей на занятия по религии гонит не страх перед смертью или муками ада, а, скорее, страх перед ассоциирующейся с одиночеством индивидуальности. Жестокими считаются теперь неверующие родители, на время урока религии вырывающие ребёнка из коллектива класса. Современные христиане больше не защищают на полном серьёзе седобородого “отца небесного”, но всего лишь смутное чувство, что “что-то такое есть”. Такие ощущения, которые можно толковать как воспоминания о симбиозе матери и ребёнка, сочетаются с утверждением, что верующие более способны на чувства, чем атеисты.
Чтобы и сегодня продолжать защищать христианскую иллюзию от таких оскорбительных наук как астрономия, биология и психология, христианство совершает категориальную ошибку: оно просто идентифицирует неразрешённые загадки с богом. Вот только: ужасающий изначальный взрыв не писал Библии, равно как и чёрные дыры не разговаривают с людьми. Самой главной загадкой природы для человека является смерть. Согласно популярному объяснению религиоведения, религия утешает человека о неизбежном. А посему она необходима и к ней следует относиться с уважением. Но Эпикур, довольно осторожно объявивший богов хотя и не нереальными, но бездейственными и незначительными, своим опровержением существования души лишил смерть присущего ей ужаса куда более эффективно, чем любое явно инфантильное представление о рае: “Пока мы есть, её нет; а когда она приходит, мы исчезаем”. Continue reading “Богохульство и наука”
Интеллектуальная биография Адорно вплоть до самых эстетических абстракций отмечена опытом фашизма. Способ рефлексии этого опыта, считывающего с произведений искусства неразрывную связь критики и страдания, определяет непримиримость стремления к отрицанию и одновременно указывает ему на его ограниченность. В рефлексии порождённого экономическими “природными катастрофами” капиталистического способа производства фашистского насилия “изувеченная жизнь” осознаёт, что она не может выпутаться из идеологических противоречий буржуазной индивидуальности, необратимый распад которой она наблюдает. Фашистский террор делает возможным не только понимание герметического принудительного характера высокоразвитых классовых обществ, он наносит раны субъективности теоретика и упрочняет классовые препятствия на пути его способности познания. Понимание этого Адорно высказывает в введении к “Minima Moralia”: “Насилие, изгнавшее меня, не позволило мне понять его полностью. Я ещё не признался себе в той вине, в водоворот которой попадает тот, кто пред лицом того невыразимого, которое было совершено коллективно, вообще ещё говорит об индивидуальном”.
Критическая теория является противоположностью левых убеждений. Если вспомнить, что в последние сорок лет считалось «левым» и, тем самым, претендовало на бытие частью всеобъемлющего освободительного движения, то тот факт, что труды критических теоретиков считались обязательными к прочтению, по крайней мере, в некоторых фракциях этой левой, объясняется лишь избирательным восприятием мыслей Адорно и Хоркхаймера. В то время как марксизм-ленинизм возвеличил государство до статуса гаранта освобождения и науськивал его преимущественно на «космополитов», анархисты мутировали в друзей «малых объединений», выдвигавшихся на бой против «сверх-структуры», а философы альтернативной жизни выбрасывали всё новые идеологии воздержания на рынок, Критическая теория упорно придерживалась своей цели: свободное общество на самом высоком уровне цивилизации и роскоши. В то время как различные фракции левых, включая тех, кто учился у Адорно и Хоркхаймера, объявили классовую борьбу достойным поклонения и над-историческим тайным оружием освобождения, Адорно говорил о бесклассовом обществе, о «псевдоморфозе классового общества в бесклассовое» (1942), к обретению классовым обществом себя посредством ложного упразднения классов. В то время как большинство исследователей фашизма, причём именно левые, игнорировали антисемитизм, преуменьшали его значение до техники управления или просто суммировали его в общем расизме, Критическая теория обосновала материалистическую теорию антисемитизма, т.е. критику антисемитизма как критику общества. В то время как постмодернисты и постструктуралисты унизили критику до жеста, до самого нонконформистского оправдания соучастию, когда можно кокетничать даже с Хайдеггером, чей нездоровый образ мыслей чуть было не стоил Адорно и другим жизни, Критическая теория посвятила себя разоблачению немецкой идеологии и продолжающейся жизни фашизма в демократии. И в то время, когда студенты в конце 60-х в государствах-наследниках национал-социализма, ненадолго испугавшись своих родителей, посчитали, что это хорошая идея – «служить народу» и учиться у палестинских