О пост-капиталистических технических утопиях и кризисе общественных природных отношений.
Себастиан Мюллер
Тот, кто имеет дело с утопиями, вряд ли сможет обойтись без него: нарратива о том, что полностью автоматизированное и объединённое цифровыми сетями общество в будущем освободит людей от ига труда и одновременно позволит им жить в изобилии. Спектр тех, кто с энтузиазмом относится к этой идее, простирается от экономических либералов до радикальных левых технологических утопистов. Всех их объединяет идея неограниченных возможностей технологии. Утопии такого рода стали известны широкой аудитории благодаря таким книгам, как “PostCapitalism: A Guide to our Future” британского экономического журналиста Пола Мейсона и “Fully Automated Luxury Communism: A Manifesto” британского политолога и соучредителя левой медиаплатформы Novara Media Аарона Бастани. В немецкой левой утопии такого рода оперируют словами “робокоммунизм” или “технокоммунизм”. Утопия Мейсона об автоматизированном обществе изобилия направлена на повышение благосостояния большинства человечества. Те, кто не принадлежит к этому большинству, очевидно, исключаются из этого процветания. Бастани и сторонники роботизации и технокоммунизма, напротив, хотят видеть жизнь в роскоши для всех и поэтому более интересны для левых дискуссий. Однако и здесь обнаруживаются некоторые теоретические слабости. Наконец, в этом контексте возникает вопрос, стоит ли вообще стремиться к полностью автоматизированному обществу роскоши, особенно в условиях экологического кризиса.
Предположение о том, что технологии делают весь труд излишним, сомнительно уже в силу того, что её необходимо разрабатывать, создавать, устанавливать, контролировать и обслуживать. Даже в условиях цифрового сетевого производства невозможно предусмотреть все возможные варианты развития событий, поэтому требуется регулярная корректировка технических устройств путём вмешательства человека. В утопии коммунистического общества производство также должно ориентироваться на постоянно меняющиеся потребности человека. Для гармонизации различных потребностей необходимы коммуникативный обмен и политическая работа. Даже в значительной степени автоматизированный производственный механизм должен постоянно реорганизовываться на этой основе. В противном случае алгоритмы, роботы и т.п. в конечном итоге сами будут решать, что нужно людям. Сфера ухода также не может быть полностью автоматизирована, поскольку для неё характерна потребность в личном взаимодействии и внимании, даже если есть подзадачи, которые потенциально могут быть решены технологически. Кроме того, в обществе, способ производства которого также ориентирован на сохранение природной основы жизни человека, прежде всего необходимо выяснить, является ли использование техники экологически устойчивым во всех областях, например, с точки зрения потребления ресурсов. В конечном счёте, это касается и вопроса о том, какие машины, созданные при капитализме, могут продолжать использоваться в таком обществе или могут быть легко перепрофилированы. В этом контексте часто упускается из виду тот факт, что технология не просто нейтральна, а исторически конкретна. Сложность и степень специализации средств производства, созданных при капитализме, обычно не принимаются во внимание. Однако это часто мешает их преобразованию в экологически нужном направлении.
Требование материальной роскоши для каждого человека в мире также не учитывает важных связей. В нем действительно присутствует эмансипационный элемент, поскольку он направлен на справедливое распределение товаров, производимых во всем мире. Однако оно остаётся неправдоподобным до тех пор, пока не определено, что же на самом деле подразумевается под роскошью. Требование иметь виллу, частный самолёт, яхту и внедорожник для каждого было бы не только нелепым, но и явно экологически гибельным. Однако даже более слабый вариант этого требования, направленный на универсализацию среднестатистического образа жизни западных обществ, не может быть согласован с целями устойчивого развития. В исследовании “A Societal Transformation Scenario for Staying Below 1.5°C”, опубликованном в сентябре 2020 г. компанией Konzeptwerk Neue Oekonomie и фондом им. Генриха Бёлля, это наглядно показано. По мнению авторов, для того чтобы не допустить снижения температуры до 1,5°C, к 2050 году жилая площадь на человека в странах глобального Севера должна сократиться в среднем на 25%, автомобильное движение в городах – на 81%, количество электроприборов – вдвое, потребление мяса – на 60% к 2030 году, а каждый человек должен ограничиться одной авиаперевозкой раз в три года.
Климатический кризис является также частью всеобъемлющего кризиса в отношениях общества с природой. Сюда же относятся, например, проблема нехватки сырья и высокого общественного энергопотребления, а также угроза биоразнообразию, закисление океанов, истощение почв, загрязнение воздуха и образование большого количества отходов. Все эти проблемы будут волновать нас и в будущем и не решатся автоматически с отменой капиталистического способа производства. Поэтому в этих условиях вопрос заключается не только в том, какой объем работы может быть выполнен машинами и как мы хотим распределить возможный избыток товаров. Решающим является вопрос о том, как мы организуем общественное (вос)производство, что и сколько мы ещё можем производить, чтобы предоставить всем материально и социально обеспеченную жизнь без дальнейшего разрушения условий существования.
Способ производства, признающий планетарные границы Земли, должен быть ориентирован на экономию сырья и энергии. Переход на возобновляемые источники энергии этого не изменит. Ведь её расширение, поддержание и хранение само по себе требует огромных затрат энергии и сырья. Значит, проблема ограниченности ресурсов останется. Поэтому основной упор в производстве должен быть сделан на изготовление меньшего количества высококачественных изделий, долговечных и легко ремонтируемых. Кроме того, они должны использоваться максимально эффективно, т.е. в данном контексте в первую очередь коллективно. Это относится как к социально значимым средствам производства, так и, например, к бытовой технике, жилой площади или средствам транспорта. Хотя повышение эффективности за счёт инноваций в производстве все же желательно, оно не сопровождается автоматическим снижением потребления ресурсов только потому, что это экологически оправдано. Если производство некоторых предметов роскоши по-прежнему возможно и желательно на этой основе, то против этого, конечно, ничего нельзя сказать.
При примате ресурсосберегающего способа производства в конечном итоге возникает неудобный вопрос о том, какой объем работ вообще может выполняться машинами. Ведь что остаётся делать, кроме как увеличивать долю живого труда во всех областях, где использование машин и даже разработка новых, возможно, ещё более экологичных машин оказывается нерациональной? Речь ни в коем случае не идёт о романтизации живого труда как идеала человеческого производства, к которому стоит стремиться. В освобождённом обществе производство должно быть ориентировано на “экономию времени” (Маркс), и необходимо пытаться по возможности сократить время, затрачиваемое человеком на необходимый труд, а там, где это имеет экологический смысл, заменить его машинным. Однако насколько это будет возможно, всегда зависит от текущего состояния отношения общества к природе.
Даже если мы пока не можем точно предсказать, что окажется устойчивым в долгосрочной перспективе и сколько живого труда нам ещё понадобится, это не меняет того факта, что количество производимой продукции должно сокращаться. Даже если удастся повысить производительность общественного труда, что позволит производить то же или большее количество продукции с меньшими затратами ресурсов, этого будет недостаточно для эффективного противодействия экологическому кризису. Хотя сокращение количества ресурсов, используемых в расчёте на один произведённый продукт, имеет смысл, возможности для этого ограничены. Исходя из дефицита ресурсов, ограниченных возможностей переработки и необходимого возникновения отходов, предположение о том, что можно производить столько же, сколько и сегодня, или даже больше, не может быть оправдано. Только преобразование общества, ориентированное на значительную экономию ресурсов и ограничение производства, может эффективно сдержать продолжающийся ущерб экосистемам. В этих условиях, по крайней мере, сохранится возможность длительного выживания человечества на Земле.
Японский исследователь Маркса Кохей Сайто называет коммунистическое общество, в котором это понимание было учтено при планировании коммунального хозяйства, “degrowth communism”. Он использует этот термин для описания коммунистического общества, ориентированного на экологическую и социальную устойчивость, а не на экономический рост, и поэтому готового при необходимости в любой момент ограничить общественное производство. Отправной точкой для этого является усиленное изучение Марксом разрушения природы, начиная с 1868 г., которое он фиксировал прежде всего в своих записных книжках. Маркс признавал, что, например, германские общества, основанные на общинной собственности, избегали экономического роста в пользу устойчивых отношений между человеком и природой. Поэтому в письме к Энгельсу от марта 1868 г. он писал по поводу германского способа производства, что “в самом древнем можно найти самое новое”. Будущее коммунистическое общество, согласно видению позднего Маркса, также должно быть ориентировано на такой устойчивый обмен веществ между человеком и природой,, утверждает Сайто.
Однако термины “degrowth” или “пост-рост” сразу же вызывают тревогу у некоторых левых в немецкоязычных странах. Сторонники этих подходов хотели бы загнать общество либо в пещеру, либо в средневековье, сделав акцент на отказе от потребления. Проблема заключается не в производстве предметов роскоши, а в том, что они не всем доступны. Безусловно, акцент только на индивидуальном отказе от потребления не даёт желаемого результата. Однако без сокращения производства, ориентированного на устойчивое развитие, кризис в отношениях общества с природой будет усугубляться. Нетрудно понять, что в конечном итоге это отразится и на индивидуальном потреблении. Вопрос о том, следует ли использовать понятие “отказ” в широких общественных дискуссиях, опять-таки является стратегическим, и есть веские причины не делать этого, например, потому, что оно вызывает в первую очередь опасения. Однако это не меняет того факта, что более состоятельные люди, особенно в глобальном масштабе, вынуждены материально ограничивать себя в упомянутых условиях. Как уже упоминалось, это касается, например, пользования электроприборами, жилым помещением и транспортными средствами. Поэтому отказ от любой формы ограничения потребления в кругах критики экономического пост-роста в большинстве случаев можно охарактеризовать только как узколобый рефлекс. Материальные границы производства в конечном итоге просто игнорируются.
В конечном итоге то же самое относится и к утопиям полностью автоматизированных обществ изобилия, упомянутым в начале. Мейсон хотя и ссылается на острый экологический кризис, поскольку он выступает за энергоснабжение с нулевыми выбросами, вывод рынка из области энергоснабжения и, в целом, за экологическую устойчивость. Однако он почти не развивает эту тему, а вместо этого акцентирует внимание на, казалось бы, неограниченном потенциале решения социальных проблем посредством обработки информации, как если бы информационные технологии существовали без материальных носителей. Бастани, с другой стороны, уделяет более пристальное внимание изменению климата, высокому глобальному потреблению энергии и проблеме ограниченности сырья. Но он тоже не заходит глубоко. Он говорит об экологических пределах экономического роста и в то же время, например, о якобы бесконечной возможности использования возобновляемых источников энергии. Тот факт, что для этого существуют материальные предпосылки – ведь для улавливания, преобразования и хранения этой энергии нужны ресурсоёмкие технологии — его, похоже, не смущает. По его мнению, проблему ограниченности ресурсов на Земле можно решить посредством «sky mining» (добычи сырья в космосе). Учитывая насущность экологических проблем, такой подход может только удивлять. В конце концов, в настоящее время нельзя сказать, что успешное крупномасштабное внедрение небесной добычи неизбежно, не говоря уже о том, что все необходимое на Земле сырьё уже доступно в космосе для готовой добычи.
Именно структурное игнорирование материальных предпосылок социальной жизни привело к тому, что наша естественная основа жизни сегодня уже фундаментально повреждена. Любой, кто отвергает это понимание и указывает, что разрушительные последствия экологического кризиса являются в лучшем случае одним из возможных сценариев будущего среди многих, до сих пор не понял, что разрушение природы и изменение климата уже являются катастрофой для многих людей, особенно на глобальном юге. По данным ВМО (Всемирной метеорологической организации), 91% всех смертей, непосредственно вызванных климатическими изменениями, происходят именно оттуда. Ожидаемое ухудшение экологических проблем будет наиболее серьёзным в этих районах. Уже можно предвидеть усиление жары, засухи и наводнений – в том числе и в других регионах мира. В какой степени зависит от того, какие меры будут реализованы в ближайшие несколько лет для сдерживания изменения климата. Если глобальные выбросы CO2 не сократятся значительно в ближайшее время, согласно отчёту Межправительственной группы экспертов по изменению климата, который был слит в сентябре прошлого года и поэтому не подвергся цензуре, мы можем ожидать среднего повышения температуры на 3,3–4,5 °C в 2100 году по сравнению с доиндустриальными временами. Как ясно даёт понять философ и активистка по вопросам климата Аннетт Шлемм в анализе отчёта в своём блоге, около трёх миллиардов человек, живущих в прибрежных регионах, уже подвергаются риску потепления на 3 °C. При повышении температуры на 4 °C 47% территории Земли станут непригодными для жизни из-за засухи и жары, что затронет 74% от всего человечества. Последствия других экологических проблем пока ещё не принимаются во внимание. Но даже при более мягких сценариях стабильность производства продуктов питания находится под угрозой и происходит усиление миграционных движений. Последние требуют не только ухода, организации и управления, но также психологической и эмоциональной поддержки пострадавших. В конечном счёте, это тоже задачи, которые не могут быть решены только технически и имеют тенденцию становиться более масштабными в будущем.
Все это даёт нам понять, что нынешнее экологическое состояние Земли требует всестороннего переосмысления и иной практики. Экологический ущерб, причинённый капиталистическим способом производства, включая последствия изменения климата, должен восприниматься серьёзно как важнейшая предпосылка любого проекта посткапиталистического общества. В противном случае подобные проекты, как метко описывает их Аннетт Шлемм, останутся не чем иным, как «утопиями хорошей погоды». Сегодняшнее конкретное утопическое мышление, которое хочет быть чем-то большим, чем просто абстрактными мечтами, стоит перед испытанием. Но необходимо признать это, чтобы даже в нынешних неблагоприятных условиях мочь представить себе общество, которое обеспечивает как экологическую, так и социальную устойчивость. Капитализм на это не способен. Но этого не может и «полностью автоматизированный роскошный коммунизм».
Перевод с немецкого.
https://versorgerin.stwst.at/artikel/06-2022/die-zukunft-hat-sich-verandert