Экономико-научный комплекс и деструктивная объективация мира
Насколько нам известно, современная наука – самый успешный проект в истории человечества. Но он же является и самым катастрофическим. Успех и катастрофа не должны быть взаимоисключающими понятиями, напротив, самый большой успех может таить в себе самый большой потенциал катастрофы. Хотя с XVII века накоплено больше позитивных знаний о природе, чем за все тысячелетия до этого, для подавляющего большинства людей эти знания проявились в основном только в негативной форме. С помощью технологически прикладного естествознания мир стал не красивее, а уродливее. А угроза, исходящая от природы для человека, не уменьшилась, а возросла в том природном мире, который технологически переделан самим человеком.
Если “первая природа” биологического человека всегда перестраивалась и трансцендировалась культурой, в результате чего возникла социальная “вторая природа”, то в современности эта “вторая природа” с невиданной силой вмешалась в “первую природу” и сформировала её по своему образу и подобию. В результате сила природы второго порядка стала ещё более непредсказуемой, чем изначально привычная сила природы первого порядка.
Это нечестивый правящий союз экономистов, естествоиспытателей, технарей и политиков, который управляет процессом научно-технического развития в форме современной социальной системы и не только упрямо защищает заложенную в ней независимую динамику от любой критики, но и продолжает двигать её вперёд, невзирая на потери. С другой стороны, критика науки со стороны аутсайдеров и диссидентов остаётся вдвойне беспомощной, поскольку не может поставить под сомнение ни социальную форму, ни структуру научного знания, а сводит проблему в основном к моральному поведению учёных, т.е. к этическому вопросу об “ответственности”.
В противовес этому заезженному этическому подходу новейшее феминистское течение научной критики идёт гораздо глубже. Эта критика показывает, что эпистемологическая парадигма современной науки отнюдь не является “нейтральной”, а имеет культурную, сексуально заданную матрицу. Концепция “объективности”, как видно уже из начала современной истории науки с Фрэнсиса Бэкона (1561-1626), односторонне задаётся мужчинами, а связанные с ней притязания ориентированы не столько на познание и улучшение жизни, сколько на подчинение и господство.
Американские теоретики, такие как молекулярный биолог Эвелин Фокс Келлер и философ Сандра Хардинг, приходят к выводу, что строгое разделение субъекта и объекта, на котором основано современное естествознание, должно быть поставлено под сомнение. Однако их интересует не романтическая критика науки, а “другое естествознание”, освобождающее процесс познания от претензий на подчинение. При этом они проводят параллель между научно-технической и экономической рациональностью современной эпохи, в основе которых лежат интересы господства и эксплуатации.
Современное естествознание и современная капиталистическая экономика не являются прямо тождественными, но они существенно связаны и взаимообусловлены. Помимо феминистского подхода у Фокс Келлер и Хардинг, эта взаимосвязь может быть продемонстрирована как исторически, так и структурно. Естественные науки, экономика и государственный аппарат в модерне восходят к общему корню, а именно к военной революции огнестрельного оружия в ранний период модерна. Отсюда и специфически мужское определение современности. Социальный переворот, вызванный появлением пушки, взорвал структуры аграрного натурального хозяйства, породив постоянные армии, неизвестную доселе крупную оружейную промышленность и расширение горного дела. Таким образом, был создан не только капитализм, но и соответствующий образ природы.
Специфически современное жёсткое разделение субъекта и объекта – продукт этой истории: Подобно тому, как мужской субъект военной революции буквально определял мир как “пушечное мясо”, как чистый объект уничтожения, государственный аппарат и экономическая рациональность определяли индивидов как объекты управления, как объекты хозяйствования. Возникновение естественных наук с самого начала было интегрировано в это развитие. Не случайно технологические изобретения раннего модерна во многом были связаны с военными инновациями огнестрельного оружия; достаточно вспомнить проекты Леонардо да Винчи, который, как и многие его учёные современники, проектировал пушки и, как известно, даже предвосхитил создание подводных лодок и боевых вертолётов.
Но не только внешняя цель связывала подъём естествознания с военной революцией и возникшим на её основе капитализмом, но и эпистемологическая основа самой этой науки. Научная рациональность также определяла свой объект как объект, подлежащий порабощению, вплоть до коварных метафор “объективного” научного языка, как показывает Эвелин Фокс Келлер. Отрыв от догм теологии не был реальной эмансипацией знания, но скорее свидетельствовал о зарождении военно-промышленного комплекса и его секуляризованной экономической теологии. В этом контексте природа должна была предстать как чуждый и враждебный объект. Объективность, таким образом, превращалась в овеществление, познание – в изнасилование.
Общая картина мира, лежащая в основе различных форм объективации, неизбежно является механистической. Ведь только механические объекты можно полностью объективировать и манипулировать ими. Подобно тому, как современное государство сводит живого человека к призрачному, абстрактному юридическому лицу, а логика экономики требует свести общество к мёртвой материи денег, естествознание аналогичным образом сводит природные процессы к механическому контексту. Этот редукционизм отнюдь не обязательно вытекает из понимания самой природы, а является продуктом исторической тенденции к подчиняющей объективации.
В социальной практике экономический, политический и научный редукционизм переплелись и образовали тоталитарную структуру, в которой человек и мир определяются как враждебные объекты манипулирования. Управление бизнесом смогло так жёстко взять на службу естественные науки только потому, что научная рациональность имеет те же корни и по своей сути следует аналогичному механистическому императиву. И по сей день мы имеем дело со всеобщим военно-экономическо-научным комплексом. Манипулирующий субъект, который как естествоиспытатель, политик и экономист абсолютно отделил себя от своих объектов, вынужден был при этом объективировать и манипулировать собой: он превратился в слугу и исполнителя независимых военно-промышленного и экономико-технологического комплексов.
Разрушительная сила этих переплетённых комплексов и их безудержная динамика давно уже перешла ту красную черту, за которой начинаются порождённые наукой и экономикой “природные катаклизмы”. По мере того как научный капитализм и капиталистическое естествознание наталкиваются на определённые естественные пределы и пытаются их насильственно преодолеть, их редукционистская и механистическая логика грозит выйти за рамки ползучего разрушения природных основ жизни и перейти к созданию прямо-таки апокалиптических технологий самоуничтожения.
До середины XX века научно-экономический комплекс ограничивался тем, что подчинял естественно существующие материалы своей логике овеществления и потреблял их как предметы. Момент разрушения возникал лишь как косвенный побочный эффект. Однако в последние 50 лет система начала не только вмешиваться в природу, но и производить с нуля физически и биологически “другую природу”, поскольку чисто внешние манипуляции с земной природой оказались исчерпанными. Поскольку экономико-научный комплекс не признает никакой другой логики, кроме своей собственной, а значит, и никаких естественных пределов, он настолько безумен, что хочет полностью эмансипироваться от природы.
После Второй мировой войны стало очевидным, что энергия ископаемых, накопленная на Земле за миллионы лет, иссякнет из-за современной чрезмерной эксплуатации, по крайней мере в экономически выгодной форме. Это грозило привести капиталистическую культуру их сжигания к естественному пределу. Ответом на это стали ядерные технологии, т.е. попытка высвобождения такой формы энергии, которая не встречается в земной природе и не зависит от неё.
Саморазрушительной силой обладают не только такие крупные катастрофы, как Чернобыльская или Гаррисбергская. Даже при безаварийной работе этой технологии накапливаются горы радиоактивных отходов, абсолютно опасные для жизни последствия которых уже не могут быть переработаны и расщеплены самими природными процессами, но сохраняются в течение десятков тысяч лет – немыслимого для культуры срока. Однако этот апокалиптический размах ядерных технологий обусловлен не потребностью в познании природы как таковой, а навязчивым требованием современного естествознания объективировать природу и обречь на уничтожение всё, что объективации не поддаётся.
Та же логика, что и в отношении энергетической основы, прослеживается и на уровне преобразования природных веществ. До конца XX века технологическое применение естественных наук в экономическом пространстве капитала было сосредоточено на физико-химических преобразованиях промышленного производства. Хотя сельское хозяйство все чаще организовывалось как агробизнес по типу индустриально-капиталистического поточного производства, прямое вмешательство в биологический “материал” в основном ограничивалось традиционными методами разведения животных и растений.
Не случайно, что и этот предел преодолевается в конце XX века. Ведь в ходе третьей промышленной революции микроэлектроники стало ясно, что промышленное использование неорганических материалов в качестве средства экономического роста исчерпано, и даже так называемое сервисное общество не может компенсировать это исчерпание. Реакция системы вновь чрезмерна и иррациональна: органическая природа, сама жизнь должны быть разложены на элементарные составные части и преобразованы с целью создания “другой биологии”, независимой от естественной земной эволюции. Научно-экономический комплекс хочет с помощью генной инженерии создать растения, животных и, в конечном счёте, человека по своему образу и подобию, которые даже на элементарном биологическом уровне являются “второй природой” и, следовательно, буквально своими кожей и волосами – творениями капитала.
Само по себе научное познание генома не приведёт автоматически к генной инженерии. Это связано с тем, что ещё не изученные взаимосвязи слишком сложны, чтобы возможные последствия технологического вмешательства можно было контролировать на этом уровне. Речь идёт уже не об ограниченной научной процедуре на отдельных образцовых материалах, а о превращении всего земного контекста жизни как такового в лабораторный объект. Ошибки, несчастья или неизвестные механизмы в любой момент могут превратиться в неконтролируемые биологические цепные реакции, генетические деформации и новые неизлечимые эпидемии. Само человечество становится коллективным лабораторным животным для биотехнологических рисковых экспериментов. И вновь наука не обязательно должна быть подчинена экономическому императиву, но генная инженерия также является продуктом собственной логики овеществления и порабощения природы.
Момент шока от размышлений об экологии давно прошёл. С энергетической программой президента Буша капиталистическая мировая держава США возвращается к безжалостной экспансии ядерных технологий; остальной мир следует её примеру. И везде снижаются пороги запрета на жёсткое использование генной инженерии, везде правительства смягчают стандарты безопасности, везде “этический дискурс” парализуется перед лицом экономических и технологических “ограничений”. Чтобы остановить апокалиптические технологии, нам нужна не только иная социальная форма общества, но и иное естествознание в смысле Эвелин Фокс Келлер и Сандры Хардинг. Если научное знание не сможет освободиться от логики объективации природы, враждебной жизни, экономико-научному комплексу удастся превратить Землю в физическую пустыню.
Перевод с немецкого. Впервые в Folha de São Paulo от 17.06.2001
https://exit-online.org/textanz1.php?tabelle=aktuelles&index=8&posnr=870