Руководство к борьбе – The working class has its own foreign policy

Weltcoup

[Мы публикуем безусловно заслуживающий внимания текст, хотя не со всеми предпосылками и выводами мы согласны. В свете актуальных событий в Сирии он, может быть, не совсем актуален. Просвечивает-таки последняя надежда на разум в истории и его верного агента – пролетариат, которая, на наш взгляд, погибла, самое позднее, где-то в системе лагерей Аушвица и Гулага; педагог Гегель и тому подобный марксологический пафос, да и ислам заслуживает более дифференцированного рассмотрения, хотя основной темой статьи и не является. Нет, мы не понимаем, почему после Аушвица можно рассуждать о пролетариате и революции, как будто ничего не произошло. Авторы настойчиво напоминают нам об окончании Первой мировой, мы напоминаем об окончании Второй мировой. Спор, возможно, эзотерический, но и революционный пролетариат — метафизика ещё та. – liberadio]

I.

Наш мир, буржуазный мир, является одной большой «лужей крови, грязи и идиотизма», как однажды провозгласили сюрреалисты. С тех пор ничего не изменилось. Последний прорыв варварства в форме наступления божьих воинов «Исламского государства» (ИГ) снова показывает нам это со всей отчётливостью. Их операции увенчались основанием халифата — маяк и знак для всех исламистов, что джихад окупается и может быть успешным. Мы не хотим тут подробней останавливаться на исламе и его фашистском обострении, исламизме, и отсылаем читателей и читательниц к замечательным работам Хартмута Крауса, исходя от которых это явление должно исследоваться дальше, дабы разработать теоретические предпосылки его уничтожения. (1) Нас больше интересуют позиция Запада и реакция коммунистической левой на последние события. Непосредственной причиной для написания этого текста послужила сдача курдского города Кобани мясникам ИГ благодаря невмешательству Запада. Мы опасаемся, что исламистские бойцы устроят бойню выживших курдов, если город достанется им.

Основную вину за то, что такая фашистская формация как ИГ вообще могла утвердиться и расширить свою власть, несут, на наш взгляд, Запад и, в особенности, США. Но в совершенно не в том смысле, в котором это утверждают анти-американисты, очерняющие как раз самые прогрессивные интервенции США. Напомним ещё раз: летом 2012-го года Обама грозил бомбардировками, если армия Асада применит боевые газы против повстанцев, что затем и случилось. После того, как была перейдена эта красная линия, США своих угроз не выполнили: вероятно, потому что прогнулись под Россию — важнейшего, помимо Китая, защитника режима Асада. Запад предал повстанцев и освободил тем самым место реакционной, принадлежащей «суннитскому блоку» и враждебной Ирану арабской буржуазии, которая занялась поддержкой исламистов в сирийской гражданской войне. Это было началом кровавого восхождения ИГ.

Полу-серьёзные действия созданной ныне некоторыми западными государствами и реакционными арабскими режимами коалиции против ИГ пользуются далеко не полным военным потенциалом этим сил. Воздушные удары до сих пор носили скорее «стратегический», чем «тактический» характер, как было недавно озвучено. Это, наверное, должно означать, что они не подразумевались как прямая и эффективная поддержка актуально сражающихся против ИГ сил. И как раз Демократический Союз Сирии (сирийское крыло Рабочей Партии Курдистана), принимающий на себя всю мощь исламистских ударов, не получает вообще никакой поддержки. Самая прогрессивная, секуляристская и наименее патриархальная из всех сражающихся с ИГ групп отдана, тем самым, на растерзание.

И вообще, никто никуда не торопится. Мартин Демпси, главнокомандующий штаба армии США, заявил, что армия готовится к затяжной, длящейся несколько лет войне (2), в которой должны участвовать прогрессивные части антиасадовской оппозиции, для чего будут нужны от двенадцати до пятнадцати тысяч солдат. Эти прогрессивные оппозиционеры, по большей части, уже мертвы, преданы Западом и перемолоты армией Асада и исламистами. Так как планируемое США войско против ИГ должно обучаться в Саудовской Аравии, следует, скорее, опасаться, что от этого выиграют какие-нибудь «умеренные» исламисты, как это и происходило до сих пор.

И если планируется долговременная коалиция против ИГ, можно рассчитывать и на то, что это будет, выражаясь осторожно, шатким предприятием с неопределённым исходом. Кто собирается действовать долгосрочно, тот должен быть в состоянии мыслить стратегически; а это — способность, которой сегодня у буржуазии уже практически нет, как метко подметил Ги Дебор в своих «Комментариях к Обществу спектакля». (4) Мы указываем также на замечание Дьёрдя Лукача в связи с его проектом онтологии, что неопозитивизм является направляющей философской идеологией западной политики. (5) Вместо того, чтобы скомбинировать отдельные бои в соответствии с общей целью войны в особенное ведение боевых действий, отдельные бои планируются лишь тактически, без оглядки на их взаимосвязь. (6) Успех измеряется прагматически исходом отдельных сражений, что, к примеру, заставляет забыть, что бывают и пирровы победы, т.е. сражения, непосредственно заканчивающиеся победой, относительно же их положения в общей взаимосвязанности войны оказывающиеся ошибками и поражениями. Рациональное планирование и организация, ограниченная уровнем отдельного боя, оборачиваются иррациональностью на уровне тотальности войны. К этому добавляется ещё и обоснованное капиталистическим разделением труда твердолобое фиксирование на сфере военных действий при игнорировании всех прочих сфер общества.

Эта ограниченность буржуазной политики и ведения войны подтвердилась на примере военного вторжения США в Ирак в 2003-м году, которые забуксовали там в кратчайшие сроки. Сначала большая часть иракского населения, радовавшаяся свержению Саддама, поддерживала американские войска. Но т.к. оные не озаботились мыслями о том, как они будут организовывать снабжение населения продуктами питания и энергией в первые дни после вторжения, настроения населения довольно быстро переменились, что создало благодатную почву для исламистской пропаганды. Кроме того, значительной части бюрократического аппарата бааcистского режима было позволено перенять новый государственный аппарат, благодаря чему демократизация общества снизу так и не смогла начаться.

II.

Из неспособности и чёрствости буржуазии, полагающейся на элементарное лавирование и манипулирование в отдельных сражениях на основании принципов, совершенно оторванных от реальности, мы приходим в этом случае к выводу о её историческом устаревании и конце её исторически прогрессивной роли. Она может только приносить вред. Единственный класс, от которого мы ещё можем ожидать чего-то существенного, это пролетариат, когда он начнёт писать свою собственную революционную историю. Как производственный субъект общественного богатства он является живой субстанцией капиталистической формы общества, он создаёт свой продукт в форме капитала, как чужую собственность и враждебную власть, противостоящую ему. Он действует революционно, когда он прекращает подчиняться этой власти и начинает сам определять общественное производство, в ходе чего производители и производительницы теряют свою классовую форму пролетаризированных.

Утрата иллюзий и разочарование в роли буржуазии должны распространиться на всё буржуазное общество, ибо оная служит лишь персонификацией условий этого общества. Эта капиталистическая общественная формация рациональна лишь поверхностно; на самом же деле ей не достаёт рациональности или — её общественная рациональность проявляется лишь вместе с её оборотной стороной, её общественной иррациональностью. (7) Несмотря на невероятный цивилизационный прогресс и рациональную организацию отдельных общественных сегментов, она основывается на хаотичном, псевдо-естественном и слепом способе производства, на частной классовой собственности на общественные средства производства и на «атомичном отношении людей в их общественном производственном процессе» (Карл Маркс, Капитал, т.1, гл. 2). По причине неконтролируемого сознательно всеми производителями и производительницами общественного производства, условия производства принимают овеществлённую форму и проявляются в форме товаров и денег. Качества их общественной формы, которыми они обладают лишь в определённых условиях, кажутся непосредственно естественными качествами вещей, и идейным отражением этого «вещественного бытия» (там же), либо «фетишизмом, прилипающим к продуктам труда, как только они производятся как товар» (там же) мы называем идеологией, фальшивым сознанием или повседневной религией. Кто стремится к снятию и упразднению этих иррациональных форм мышления, например, таких представлений как религия, должен_должна преодолеть так же и их общественное основание, отчужденный, капиталистический способ производства: «Религиозное отражение действительного мира может вообще исчезнуть лишь тогда, когда отношения практической повседневной жизни людей будут выражаться в прозрачных и разумных связях их между собой и с природой. Строй общественного жизненного процесса, т. е. материального процесса производства, сбросит с себя мистическое туманное покрывало лишь тогда, когда он станет продуктом свободного общественного союза людей и будет находиться под их сознательным планомерным контролем.» (там же)

Антифашизм, не выходящий за горизонт существующей общественной формации, всегда является лишь беспомощным (а его действия — сизифовым трудом (8)), непоследовательным и лживым. Надежды, возлагаемые на буржуазию в борьбе с фашизмом, ограничены моральной точкой зрения, т. к. не замечают общественных оснований и движущих сил морали. Ещё Маркс критиковал это представление об оторванной от реальности, абстрактной морали: «Идея позорилась всегда, когда её отделяли от ‘интереса’». (Карл Маркс / Фридрих Энгельс, Священное семейство, или Критика критической критики) Не стоит ожидать от буржуазии, что она только по причине своей доброй воли станет действовать вопреки своим интересам и, тем самым, упразднит условия своего собственного существования. Но и наоборот: истинные и надёжные противники фашизма работают над его уничтожением не только по абстрактно-моральным, «альтруистическим» причинам, но имеют в этом свой материальный, «эгоистичный» и общий жизненный интерес — пролетаризированные могут ожидать от власти фашистов лишь наглое угнетение и усиленную эксплуатацию вкупе с самопожертвованием, пусть даже в одеждах народного или религиозного единства. (10)

Кто наивно ожидает от буржуазной цивилизации, что она по определению является антифашистской, рассматривает фашизм по отношению к существующему обществу как аномалию и неверно понимает его как сущностную противоположность этого общества. На самом деле, развитие буржуазного общества само является противоречивым, одновременно и цивилизующим, освобождающим и ввергающим в варварство, регрессивным. Маркс описывает эту диалектику современного и архаичного, переплетения цивилизации с варварством при помощи такого шокирующего образа: человеческий прогресс всё ещё походит на страшное языческое божество, желающее пить нектар из черепов убитых. (К. Маркс, Будущие результаты британского владычества в Индии) Всякий прогресс в условиях классового общества и порядка эксплуатации всегда остаётся заключённым в рамки «предыстории человеческого общества» (К. Маркс, К критике политической экономии), в этом «континууме истории» (Вальтер Беньямин, О понятии истории), постоянно возвращающемся в виде «судьбы» и «рока». Чудовищное количество людей, страдающих от нищеты актуальных условий жизни (лишения, бессилие и угнетение) оказываются, таким образом, в, своего рода, постоянном историческом «чрезвычайном положении». Для осознавшего этот факт антифашизма фашизм являет собой не просто отклонение от «исторической нормы», но качественным обострением варварской стороны буржуазного общества, разрыв с его цивилизованной формой, и найти на это революционный ответ означало бы «создание истинного чрезвычайного положения». Вальтер Беньямин связывает всё это в восьмом тезисе «О понятии истории»: «Традиция угнетенных учит нас, что переживаемое нами «чрезвычайное положение» — не исключение, а правило. Нам необходимо выработать такое понятие истории, которое этому отвечает. Тогда нам станет достаточно ясно, что наша задача — создание действительно чрезвычайного положения; тем самым укрепится и наша позиция в борьбе с фашизмом. Его шанс не в последнюю очередь заключается в том, чтобы его противники отнеслись к нему во имя прогресса как к исторической норме. — Изумление по поводу того, что вещи, которые мы переживаем, «еще» возможны в двадцатом веке, не является философским. Оно не служит началом познания, разве что познания того, что представление об истории, от которого оно происходит, никуда не годится.»

III.

Исламская контрреволюция не является внешним по отношению к Западу феноменом, ибо оба покоятся на одном и том же основании: классовой власти и присвоении чужого труда. Кроме того, исламизм уже успел стать проблемой в западных обществах. Неверный ответ на наивные реально-политические надежды замыкает противоречивую взаимосвязь буржуазной цивилизации и современного варварства и превращает её в абстрактную идентичность, ночь, в которой все кошки чёрные, как отзывался Гегель о подобном мышлении. (12) Такое позиционирование хочет представлять чистые революционные принципы с некоей архимедовой точки, не проникая на территорию врага и не будучи вынужденным в борьбе играть по действующим там правилам. De facto, такая позиция — метафизическая, которую могло бы занять только находящееся вне мира божественное существо, которого в реальности не существует: в политическом плане она ведёт к аттантизму и индифферентности. (13)

Жалостливой позиции, т.е. позиции «возвышенной души», Маркс в отношении общественных конфликтов и столкновений никогда не принимал (14); вспомним хотя бы о его деятельности в Международной ассоциации трудящихся. Ещё в «Манифесте коммунистической партии» он высказывался о борьбе буржуазного класса: «Вообще столкновения внутри старого общества во многих отношениях способствуют процессу развития пролетариата. Буржуазия ведет непрерывную борьбу: сначала против аристократии, позднее против тех частей самой же буржуазии, интересы которых приходят в противоречие с прогрессом промышленности, и постоянно – против буржуазии всех зарубежных стран. Во всех этих битвах она вынуждена обращаться к пролетариату, призывать его на помощь и вовлекать его таким образом в политическое движение. Она, следовательно, сама передает пролетариату элементы своего собственного образования, т. е. оружие против самой себя». Т.к. буржуазия вынуждена вовлекать пролетариат в свои конфликты и вооружать его, чтобы он боролся как представитель своих частных интересов, она по возможности создаёт своего собственного могильщика. Эта возможность переворота реализуется, когда пролетариат научится использовать данное ему буржуазией оружие, перефукционировать его и применить в своих интересах. Он не возникнет вдруг как «третья сила», парящая над конфликтами своего времени, на подмостках истории, но сможет развиться только из реальных и современных противоречий и столкновений в субъект своей собственной истории. Вспомним окончание Первой мировой войны, произошедшее благодаря не героическим пацифистам и пацифисткам, а революционным выступлениям мобилизованных на войну масс, обративших своё оружие против старых господ. Вместо того, чтобы положиться на «внешние» силы, будь то буржуазные государственные аппараты или революционный пролетариат как призракединственный путь к революции ведёт через самообразование пролетариата в «класс сознания» (Ги Дебор, Общество спектакля). «Для достижения окончательной победы выведенных в ‘Манифесте’ принципов Маркс полагался исключительно на интеллектуальное развитие рабочего класса, которое должно было неизбежно развиться из совместных действий и дискуссий» (Ф. Энгельс, Предисловие к четвёртому немецкому изданию (1890) «Манифеста коммунистической партии»). К этому образованию класса пролетариат подвигается объективно, со всё большей неизбежностью, под угрозой погибели, чтобы наконец-то вырваться из «истории антагонизмов, кризисов, конфликтов и катастроф» (К. Маркс, Наброски к ответу на письмо В.И. Засулич). Оно начинается с элементарной классовой борьбы, которая естественным образом возникает из противоречий буржуазного общества, и в тенденции имеет своей целью демократическое самоуправление производителей и производительниц, революционную диктатуру пролетариата – «политическую форму, при которой происходит экономическое освобождение труда» (К. Маркс, Гражданская война во Франции). Между этой элементарной, экономической и развитой, политически-революционной формой классовой борьбы находится процесс развития с различными переходными формами (15), к которым, среди прочего, относятся различные виды политической классовой борьбы. В связи со своей революционной реальной политикой (16), к которой пролетариат будет принуждён внешней необходимостью, ему придётся использовать политическое пространство для маневра, чтобы защищать и утверждать свои постоянно недостаточные условия борьбы и цивилизационные минимальные стандарты, без которых ему было бы не вздохнуть и он не смог бы создать свою собственную «партию». Это включает и участие в «цивилизирующей миссии капитала» (против всех отсталых общественных форм), за которые нужно не упасть, а, наоборот, преодолеть их, чтобы достичь коммунистической цивилизации. Цивилизации, которая превзойдёт свою буржуазную предшественницу по объёму общественного богатства и свободе индивидов.

Коммунизм – либо модернистский, либо его нет. Главный политический враг, поэтому, был и остаётся — регрессивный антикапитализм, проявляющий себя бойцом арьергарда до-буржуазного классового общества и выступающий за возвращение к формам общности на этнической или религиозной основе, что ведёт к самоубийственной попытке повернуть колесо истории вспять. Против таких диких проектов вроде национал-социализма или исламского фашизма, создающих свои планы либо на тысячу лет или уж сразу на всю вечность, нельзя оставлять ничего не предпринятым. Они — заклятые враги как буржуазного, так и коммунистического модерна, цивилизации вообще. Там, где они до сих пор приходили к власти, они вызывали чудовищные катастрофы и уничтожали при помощи террористических средств практически всё, что существовало из коммунистического движения.

Вернёмся в настоящее: вместо того, чтобы напрасно ждать, когда власть имущие начнут вести борьбу против ИГ рационально и последовательно, существующий сегодня контингент класса сознания должен своевременно создать свою коалицию против современного варварства, вынудить, насколько это возможно, свои правительства к этой борьбе, там, где оные на это не способны, принять вызов самому. В этой связи вспоминается замечание Маркса, «что working class имеет its own foreign policy, которую совершенно не заботит, что middle class (наименование буржуазии в Англии) считает opportune» (письмо Маркса Энгельсу). А также заключительные слова «Приветствия к Международной ассоциации трудящихся»: «Когда эмансипация рабочих классов требует совместных действий различных наций, как достичь той великой цели при помощи внешней политики, преследующей пошлые цели, играющей на национальных предрассудках и разбазаривающей кровь народа и его достояния в пиратских войнах? Не мудрость правящих классов, а героическое сопротивление английского рабочего класса их преступному упрямству уберегло Запад Европы от трансатлантического плавания ради увековечивания и пропаганды рабства. Бесстыжие аплодисменты, показные симпатии или идиотское равнодушие, с которыми высшие классы Европы смотрели на резню героических поляков и на захват кавказского горного хребта Россией; чудовищные и принимаемые без сопротивления деяния этой варварской державы, чья голова находится в Санкт-Петербурге, а чьи руки в – каждом кабинете Европы, показали рабочим классам их обязанность проникнуть в тайны международной политики, следить за дипломатическими действиями своих правительств и, если нужно, противодействовать им; если их нельзя предупредить, объединиться в одновременном обвинении и сделать действенными простейшие законы морали и права, которые должны были бы регулировать отношения между частными лицами, как высшие законы в отношениях между народами. Борьба за такую внешнюю политику является частью борьбы за освобождение рабочего класса».

Как конкретно должна выглядеть эта внешняя политика против исламского фашизма, этой варварской силы — которая как раз сейчас устраивает резню курдских бойцов в Сирии под взглядами высших классов Запада, это мы пока оставим открытым. В этом тексте должны были быть сначала абстрактно обрисованы исходные позиции революционной реальной политики, как они были разработаны «партией Маркса» для пролетариата, но, странным образом, до сих пор не были замечены. Как могут выглядеть дальнейшие шаги, должно обсуждаться широкими пролетарскими массами, а не находиться в руках отдельных underdogs — в которых им никогда не суждено стать реальностью.

11.10.14

Перевод с немецкого.

(1) См.: http://www.hintergrund-verlag.de/texte-islam.html
В особенности мы обращаем ваше внимание на актуальный текст «Text
Islam in „Reinkultur“. Zur Antriebs- und Legitimationsgrundlage des „Islamischen Staates“ und seiner antizivilisatorischen Schreckensherrschaft»: http://www.hintergrund-verlag.de/texte-islam-hartmut-krauss-islam-in-reinkultur-zur-antriebs-und-legitimationsgrundlage-des-islamischen-staates.html

Мы указываем также на несистематизированные заметки Маркса и Энгельса (в письмах) и на труд Карла Августа Виттфогеля «Oriental Despotism; a Comparative Study of Total Power», 1957. См. кроме того главу «Магометанство» в Лекциях по философии истории» Г.В.Ф. Гегеля. Гегель уже тогда определил фанатизм и терроризм как качества ислама: «У магометан господствовала абстракция: их целью было торжество абстрактного культа, и они стремились к этому с величайшим воодушевлением. Это воодушевление являлось фанатизмом, т.е. воодушевлением, вызванным абстрактным, абстрактною мыслью, которая относится отрицательно к существующему. Фанатизм существен лишь в том отношении, что он опустошает, разрушает конкретное; но магометанский фанатизм был в то же время способен на все возвышенное, и эта возвышенность свободна от всяких мелочных интересов и соединена со всеми добродетелями, свойственными великодушию и мужеству. Здесь принципом было la religion et la terreur, подобно тому как у Робеспьера la liberte et la terreur». (http://filosof.historic.ru/books/item/f00/s00/z0000388/st013.shtml)

Маркс подчёркивает нетерпимость и враждебность ислама по отношению к «неверным»: «Коран и основанное на нем мусульманское законодательство сводят географию и этнографию различных народов к простой и удобной формуле деления их на две страны и две нации: правоверных и неверных. Неверный — это «харби», враг. Ислам ставит неверных вне закона и создает состояние непрерывной вражды между мусульманами и неверными. В этом смысле пиратские корабли берберских государств были священным флотом ислама.» (К. Маркс, Объявление войны. К истории возникновения восточного вопроса, http://lugovoy-k.narod.ru/marx/10/24.htm)

(2) Ещё один источник в американской армии: «Начальник штаба Рей Одиерно говорит о продолжительности до 20 лет». http://www.german-foreign-policy.com/de/fulltext/58966

(3) Классическое определение тактики и стратегии Клаузевицем: «То есть, согласно нашему разделению тактика — это учение об использовании войск в бою, а стратегия — учение об использовании сражений в целях войны». (Карл фон Клаузевиц, О войне)

(4) «…государство, в чью бюрократию надолго закрадётся значительный дефицит исторического знания, больше не может управляться с точки зрения стратегии». (Ги Дебор, Комментарии к обществу спектакля, §VII)

(5) «Всякий знает, что за последние десятилетия в радикальном дальнейшем развитии гносеологических тенденций, неопозитивизм с его принципиальным отрицанием любой онтологической постановки вопроса как ненаучного, царствовал безгранично. Причём, не только в, собственно, философской жизни, но и в мире практики. Если проанализировать теоретические мотивы политического, военного и экономического сегодняшнего руководства серьёзно, то станет ясно, что они — сознательно или нет — определяются неопозитивистскими методами мышления. На этом основано их практически неограниченное всемогущество; это приведёт, если однажды конфронтация с реальностью приведёт открытому кризису, в политически-экономической жизни вплоть до философии в самом широком смысле к великим переменам». (Georg Lukács, Die ontologischen Grundlagen [1968]. In: Frank Benseler (Hg.), Revolutionäres Denken – Georg Lukács. Eine Einführung in Leben und Werk, Darmstadt 1984, S. 266.)

(6) В полном соответствии с «противоречием между организацией производства в отдельной фабрике и анархией производства во всём обществе» (Ф. Энегльс, Развитие социализма от утопии к науке) при капиталистическом способе производства.

(7) «Однако Ratio капиталистической экономики не стал пока еще разумом как таковым, это [пока еще] разум замутненный. В определенный момент он бросает в беде истину, в судьбе которой сам принимал участие. Он не учитывает человека. Производственный процесс никогда не регулируется с оглядкой на человека, его не принимают в расчет ни экономическая, ни социальная организация — нигде человек не оказывается основанием системы. Человек как основание: не в том ли корень проблем, что капиталистическое мышление должно культивировать человека как исторически возникшую форму, оставлять его личность неприкосновенной и удовлетворять потребности человеческой природы? Сторонники такого подхода обвиняют капиталистический рационализм в насилии над людьми и прозревают явление новой общности, которая лучше капиталистического порядка сможет сохранит человеческое. Не говоря уже о тормозящем влиянии такого поворота назад, можно утверждать, что эти аргументы бьют мимо цели, мимо коренного недостатка капитализма. Он не слишком рационален, он недостаточно рационален. Свойственное ему мышление внутренне сопротивляется окончательной победе разума, берущего человека за точку отсчета.» (Зигфрид Кракауэр, Орнамент массы, http://magazines.russ.ru/nlo/2008/92/k6.html)

(8) По аналогии с мифическим образом напрасного труда, никогда не добивающегося своей цели и кружащегося в подобии вечного невроза повторений, буржуазный антифашизм обречён постоянно воспроизводить общественные предпосылки фашизма, хотя он и может время от времени одерживать над ним победу.

(9) Напомним об объединениях буржуазии с фашизмом против пролетарских революций, в первую очередь после Первой мировой войны в Германии и Италии.

(10) То, что в истории значительные части пролетариата идентифицировали себя с фашистским движением и становились его восторженными подручными, означает только, что они действовали вопреки своим собственным интересам. Но этим ещё не объяснено своеобразное притяжение фашизма, которую он оказывал на деклассированные части общества. Оно заключается, по нашему мнению, в характере антисемитизма, в убийственном основании (наци-)фашизма как «конформистского восстания» (Макс Хоркхаймер), т.е. в своеобразном заключении компромисса между потребностью в восстании против правителей и всё ещё существующим им подчинением. «Люди переживали конфликт между склонностью к бунту и тем уважением к власти, в котором их воспитали. Антисемитизм дал им возможность одновременно удовлетворить обе эти противоречащие друг другу потребности. Они могли предаться как своей склонности к восстанию в насильственных действиях по отношению к беззащитным людям, так и своей склонности к уважительному подчинению в ответ на приказы властей. (…) Неспокойная совесть масс не давала им покоя, когда они только отваживались помыслить о восстании против власти. Поэтому они были благодарны, когда могли выместить свою ярость на противнике, не решавшемся защищаться, не причиняя неудобств своим хозяевам и не вызывая на себя их гнев». (Otto Fenichel, Elemente einer psychoanalytischen Theorie des Antisemitismus. in: Ernst Simmel (Hg.), Antisemitismus, Frankfurt/M. 1993,S. 38ff.)

(11) См. также замечание Энгельса: «Всякий прогресс цивилизации одновременно является новым развитием неравенства. Все учреждения, которое создаёт возникшее вместе с прогрессом общество, обращаются в противоположность своих изначальных целей» (Ф. Энгельс, Анти-Дюринг) Маркс констатирует тот же факт как разрыв между объективным развитием общественных производственных сил и созданием богатства с одной стороны и развитием массы индивидов, с другой, но подмечает и тенденцию к снятию этого разрыва: «То, что это развитие способностей человеческого рода, хотя оно сначала и возникает за счёт большинства человеческих индивидов и целых классов людей, в конечном итоге разрывает этот антагонизм и совпадает с развитием отдельного индивида, т.е. что высшее развитие индивидуальности приобретается только в историческом процессе, в котором индивиды приносятся в жертву, не понимается, несмотря на всю бесплодность столь пафосных рассуждений, т.к. преимущества рода как в человеческом царстве, так и в царстве животных и растений всегда распространяются за счёт преимуществ индивидов, ибо эти родовые преимущества совпадают с преимуществами отдельных индивидов, которые одновременно представляют и силу этих избранных». (К. Маркс, Теории о прибавочной стоимости II)

(12) «Рассматривать некое бытие, как оно есть в Абсолютном, есть ни в что иное, как высказывание, что о нём Сейчас говорится как о Чём-то: в Абсолютном «я» = «я», однако, такого не бывает, в нём всё едино. То знание, что в Абсолютном всё едино, противопоставить различающему и исполненному или ищущему и требующему исполнения познанию, или выдавать его Абсолютное за ночь, в которой, как принято говорить, все кошки чёрные, есть наивность пустоты познания» (Г.В.Ф. Гегель, Феноменология духа, т. 3)

(13) «Одним словом, рабочие должны скрестить руки на груди и не тратить своего времени на участие в политическом и экономическом движении. Такого рода деятельность может дать им только непосредственные результаты. Как истинно верующие, они должны восклицать, презирая свои повседневные нужды: «Пусть класс наш будет распят, пусть погибнет наше племя, но вечные принципы пусть останутся незапятнанными!» Как благочестивые христиане, они должны верить словам попов, отказываться от всех земных благ и думать только о том, чтобы заслужить рай. — Подставьте на место рая социальную ликвидацию, которая в один прекрасный день совершится неведомо где, неведомо как, неведомо кем, — и обнаружится тот же обман. В ожидании этой пресловутой социальной ликвидации рабочий класс должен вести себя прилично, как стадо сытых овец; оставить в покое правительство, бояться полиции, уважать законы, безропотно поставлять пушечное мясо. В повседневной практической жизни рабочие должны быть покорнейшими слугами государства, но в сердце своем они должны энергично протестовать против его существования и доказывать свое глубокое теоретическое презрение к нему посредством покупки и чтения литературных трактатов об уничтожении государства; капиталистическому строю они ни в коем случае не должны оказывать иного сопротивления, кроме декламации о будущем обществе, в котором этот ненавистный строй перестанет существовать!» (К. Марк, Политический индефферентизм, http://www.k2x2.info/filosofija/sobranie_sochinenii_tom_18/p53.php)

(14) «Так, ничто нам не мешает, увязать нашу критику с критикой политики, с участием в политике, т.е. с реальной борьбой и отождествлять её с ней. В таком случае мы не подходим к миру по-доктринерски с новым принципом: вот Истина, падай ниц! Мы развиваем для мира новые принципы из его принципов. Мы не говорим: прекращай бороться, всё это глупости; мы хотим крикнуть тебе истинный лозунг борьбы. Мы только показываем ему, почему он, собственно, борется, а сознание — это то, что ему придётся себе присвоить, даже если ему не хочется». (К. Маркс, Письма из немецко-французского ежегодника)

(15) Исключить момент последовательности и опосредованной идентичности в этом процессе в пользу чистой непоследовательности может не только левый радикализм, но и социал-демократия: «Это распадение диалектическо-практического единства на неорганичную рядоположенность эмпиризма и утопизма, прилипчивости к «фактам» (в их неустранимой непосредственности) и чуждого современности и истории, пустого утопизма во все большей мере демонстрируется развитием социал-демократии. (…) пасность, которая нависает над пролетариатом со времени его выхода на историческую арену, а именно, что он застрянет в – общей у него с буржуазией – непосредственности своего существования, вместе с социал-демократией приобрела политическую организационную форму, которая искусственно элиминирует уже завоеванные в муках опосредствования, дабы низвести пролетариат к его непосредственному наличному бытию, где он является лишь элементом капиталистического общества, а не одновременно с этим – мотором его саморазрушения и уничтожения.» (Д. Лукач, История и классовое сознание, http://www.marxists.org/russkij/lukacs/1923/history_class/06.htm)

(16) См.: Biene Baumeister Zwi Negator: Kritik der Politik und revolutionäre Realpolitik. Fetischistische Verhältnisse sind Schweine – das Unglück muss überall zurückgeschlagen werden! in: Phase 2: 28/2008. А также: Роза Люксембург, «Карл Маркс»; и главу «Революционная реальная политика» у Дьёрдя Лукача, в «Ленин, Исследовательский очерк о взаимосвязи его идей»

От Москвы до Мосула

Об антифа, фашизме и джихадизме

Лотар Галов-Бергеман

Когда летом 1935-го года в Москве собрался седьмой (и последний) всемирный конгресс Коммунистического интернационала, коммунистам пришлось смириться с тяжким поражением. Именно в Германии, от которой со времён Ленина ожидали продолжения Октябрьской революции, компартия потерпела катастрофическое поражение. Национал-социалисты смели последние остатки веймарксой демократии и разбили рабочее движение. Кроме нескольких отважных, но изолированных от населения подпольных группок, «боевая партия Тельмана», которая ещё недавно едва не лопалась от амбиций, в стране больше не существовала. Хуже всего было то, что нацисты добились всего этого при значительной поддержке «рабочего класса и народа», и что поддержка нациостов этими двумя объектами любви коммунистов неудержимо росла дальше.

Но и пред лицом этой катастрофы Коминтерн не смог перепрыгнуть через себя и подвергнуть фундаментально пересмотреть вопрос о революционном субъекте. При помощи «формулы Димитрова», названной в честь его нового генерального секретаря, он определял фашизм как «открытую террористическую диктатуру наиболее реакционных, наиболее шовинистических, наиболее империалистических элементов финансового капитала» и спасал, тем самым, веру в рабочий класс, который, якобы, ничего общего с фашизмом не имел.

То, что невзирая на проделанный опыт — в конце концов, подавляющее большинство немцев видели в национал-социалистической власти не «террористическую диктатуру», а исполнение всех своих желаний — коммунисты настаивали на «классовой линии», было уже тогда не результатом беспощадного анализа событий, а стремлением к сохранению полюбившейся догматики, дававшей простые ответы на сложные вопросы.

И всё же людей 1935-го года можно извинить тем, что они не могли догадываться о невообразимом, которому было суждено произойти в последующие 10 лет. И то, что тогда — самым старым объектом исследования было государство Муссолини в Италии, война на уничтожение и Холокост тогда ещё не стали реальностью — нивелирующим образом говорили о «фашизме», когда подразумевали немецкий национал-социализм, с исторической точки зрения можно простить. Но для того, кто и сегодня придерживается «формулы Димитрова», смягчающие обстоятельства не действуют. Две трети немцев всё ещё не обладают иммунитетом к желанию «одной сильной партии, воплощающей волю всего народного коллектива» (исследование Лейпцигского университета, 2013). Continue reading

Государство и безумие

Фашизм, синдикализм и рабочее движение в Италии и Германии.
Ули Круг, 30.4.2014 в Jungle World

big_d-18-mussolini-Итальянский фашизм был прямым, пусть и нелегитимным потомком синдикалистского рабочего движения. Синдикалистский культ борьбы, динамики, витальности и силы вылился у Бенито Муссолини в видение мобилизованного военного государства техники, труда и дисциплины. Национал-социализм, в свою очередь, узнаваемо исказил немецкую традицию социал-демократического этатизма тем, что он вознёс иррациональный потенциал, и так скрывающийся в попытке избавиться от кризиса посредством государственного вмешательства, до уровня государственной программы. Национал-социализм явил собой последовательную практику реформистской попытки разделить технику и продуктивность, с одной стороны, и спекуляцию и проценты, с другой. Он идентифицировал одно как расу, а второе — как анти-расу; можно сказать, что он дал капиталу имя и адрес. Т.к. национал-социализм высвободил безудержное безумие этатизма, он является с тех пор само собой разумеющимся масштабом для всякого популистского движения. Практически же это означает, что не может больше быть немецкой идеологии без антисемитизма. Лжив всякий спор, игнорирующий исторический факт борьбы с кризисом посредством массового уничтожения, возвращение человеческого жертвоприношения в виде экзорцизма задолженностей. После Гитлера «Blockupy» не может быть ничем иным, как замещающим удовлетворением нацистской потребности выступить с 99 процентами против одного процента — независимо от того, признаются ли себе отдельные участники и участницы в этом или нет: они не хотят этого знать, но они это делают.

Фашизм Continue reading

Ни марксистки, ни анархистки

«Женский вопрос» и социализм в 19-м столетии

Антье Шруп

application_form

Отношение женского движения к социал-революционным дебатам рабочего движения или «левых» в целом (в которых по сей день отчётливо преобладают мужчины) сложно и отмечено многочисленными переломами. Это касается и самого исторического развития, т.к. феминистки и социалисты периодически выступали с отчасти сходным, отчасти раздельных, отчасти противоположных позиций. Но ещё больше это касается исторического анализа: в трудах по истории социализма женское движение практически не играет никакой роли, в исторических феминистских исследованиях то же касается рабочего движения — конечно, за некоторыми исключениями. (1)

Введённые политологией различия между социалистическими течениями, к примеру, категории «марксизм» и «анархизм», не годятся для того, чтобы описать и исследовать отношения между феминизмом и социализмом. Собственно, эти различия проходят по иным конфликтным линиям. Весьма спорна — и в контексте этой книги особенно интересна — например, общая линия традиции, в которую обычно страиваются Прудон и Бакунин под общим термином «анархизм». Ибо если принять различия между полами за политически существенную категорию, противоречия едва ли могли бы быть большими: Прудон был известным анти-феминистом, в то время как Бакунин был одним из основателей организаций, решительно выступавших за равенство как раз в отношениях между мужчинами и женщинами. Прудон и Бакунин, но более того, их соратники представляют в этом вопросе две современных друг другу крайних позиции, в то время как Маркс и его приверженцы занимали по этому вопросу серединную позицию.

Такие противоречия не дают смягчить себя указанием на то, что «женский вопрос» был всего лишь маргинальной темой. Это не соответствует ни объективной важности вопроса, т.к. отношения между полами играли центральную роль в распространении промышленного капитализма и, соответственно, были одним из значительных вопросов, о которых велись споры в рабочем движении 19-го века. Но это также не касается и субъективного восприятия тогдашних протагонистов: если посмотреть на участвующие личности, то между «бакунистами» и «прудонистами» обнаруживается глубокая неприязнь. Конкретно говоря: Бакунини и его соратники в своё время имели куда меньше проблем с марксистами, чем с прудонистами. С исторической точки зрения, не было никаких связующих линий, но зато существовала открытая вражда между прудонистскими «мутюэлистами» и «коллективистами» (и «коллективистками»), как в общем называли приверженцев Бакунина.

Утверждаемая позже идейная близость, которая вылилась в общее обозначение «анархизм», является всего лишь исторической проекцией в прошлое. Своё начало она берёт в анализе Петра Кропоткина (1913) и некритично воспроизводится до сих пор. (2)

Кропоткин в начале 20-го столетия пытался позиционировать анархизм как «научную» теорию и заявил претензию на Прудона для этой традиции. При этом он руководствовался не столько историческим интересом, сколько желанием улучшить «имидж» анархизма, который в то время из-за бомбометательства и покушений имел образ, скорее, бессмысленного терроризма, чем достойной обсуждения политической теории. Во время Кропоткина прудонизма как политического течения больше не существовало, воспоминания о спорах между прудонизмом и коллективизмом сорокалетней давности поблёкли. Да и между тем на сцене в роли главных врагов анархистских движений появились марксизм и социал-демократия. И именно тут можно обнаружить главное сходство между Прудоном и Бакуниным: Маркс критиковал их боролся с ними обоими.

Споры, которые вели друг с другом в 19-м веке различные течения рабочего движения — таков тезис этой статьи — нельзя достойно описать противопоставлением «марксизма» и «анархизма». Понимание разницы между полами как важной политической темы требует большего, чем замалчивания женоненавистничества Прудона или его оправдания как продукта того времени. Женоненавистничество Прудона было центральной частью его политической мысли и не может быть «вынесено за скобки». Оно уж точно не было продуктом эпохи, но необыкновенно радикальным, и было для многих людей причиной, чтобы дистанцироваться от Прудона. (3)

Касательно отношений между женским и рабочим движением можно грубо выделить три фазы:

  • «ранее-социалистическая», длившаяся примерно с 1790 по 1850 гг., в которую отношения между полами были центральной частью большинства революционных движений. В эту эпоху было создано множество предложений и теорий по переустройству общества, но при этом всегда играли роль социальный вопрос и вопрос освобождения женщин.

  • «кризисная фаза», длившаяся примерно с 1850 по 1880 гг., в которой отношения между феминизмом и социализмом, где доминировали мужчины, претерпевали изменения. В этой фазе возникла и первая Международная ассоциация трудящихся (1864-1872), которая, в конце концов, распалась из-аз конфликта между Карлом Марксом и Михаилом Бакуниным,

  • и, наконец, «идеологическая» фаза, в которой женское и рабочее движения, по большей части, шли раздельными путями и воспринимались как различные проекты.

В этой статье мне хочется заново представить идейно-исторические взаимные влияния феминистских и социалистических тем, причём касательно дебатов в Первом Интернационале, приведших в конце к разделению рабочего движения на «марксистское» и «анархистское» течения. Continue reading

После конца света. Грядущие восстания, часть IV.

Для того, кого я не хочу забыть.

Йорг Финкенбергер

Мир, в котором мы сегодня живём, никогда не закончится. Ибо мы уже живём после конца света. Катастрофе, которой всё равно все опасаются, больше не надо происходить. То, что всё продолжается, как раньше, после всего, что было, это и есть катастрофа.

Ранняя коммунистическая критика капитала основывала свои надежды на его возможное упразднение на указание, что капитал существует под знаком кризиса. Капитал создаёт при помощи мирового рынка, пролетариата и развития средств производства основания для своего упразднения и всеобщего освобождения, а его внутренние противоречия, которые насильственно проявляются во время кризиса и со временем всё более обостряются, делают его крах неизбежным.

Двойственной неизбежностью — из борьбы классов и финального кризиса — родилось обещание мировой революции, в которой пролетариат как класс-освободитель упраздняет основания старого порядка: государство, семью и капитал, и сохраняет достижения их цивилизации, на их высочайшем уровне, для наконец-то освобождённого человечества. Это обещание не сбылось, но не потому, что оно было неверным, а потому, что революционеры не победили. Continue reading

Почему панк даже не мёртв

[Ну, а мы продолжаем спасать культурное наследие «Последнего хайпа» для грядущих поколений. Панк и автономия, контрреволюция и индустрия культуры. – liberadio]

(К тридцатилетию 1977-го года)

Йорг Финкенбергер

Окружающая нас реальность возникла, в основных своих чертах, в районе 1977-го года, если понимать под реальностью конкретное прохождение границы между контрреволюционным порядком с одной стороны и стремительно уменьшающимися свободными пространствами того, что некогда было восстанием — с другой.

Понятие «контрреволюционный» имеет в этом смысле вполне точное значение, и сегодняшний порядок является ничем иным как ответом власти на конкретную угрозу, принявшим общественную форму постоянного ответного нападения. То, что этот порядок всё ещё узнаваем как повседневный террор, из которого этот порядок, по сути, и состоит, является предпосылкой для его упразднения.

1. 1968-й год не был делом западно-берлинских студентов, и лишь из вдвойне искажённой перспективы, провинциально-немецкой и социальной перспективы нового среднего класса, может показаться, что речь тогда шла о чрезвычайных законах или о реформах университетов. К сожалению, именно этот новый средний класс из бывших студентов писал историю; этот класс воображает, что делал тогда историю.

В итальянском языке есть понятие «68-й рабочих», и взгляд на международную одновременность показывает французский май 68-го года лишь как кульминационный момент того дела, которое от Аргентины до Заира обладало одними и теми же чертами, постольку было направлено против жизни, которая, по сути, повсюду была одинаковой.

Но специфические формы поражения, специфические формы контрудара различались от страны к стране. Государственные перевороты и бойни, деиндустриализация и обнищание, постмодернизм и New Economy наложили на общество свой отпечаток: но они немногим старше меня. Continue reading

Правый популизм: уродливый оскал Европы

Автор: Wienerblut

Невероятная и бессмысленная бойня, произошедшая в Норвегии, ясно дает нам понять, что «другая Европа» все еще жива — и, очевидно, настроена куда более воинственно, чем мы думали. Террорист из Осло долгое время был членом право-популистской Прогрессивной партии Норвегии, которая использует агрессивную антииммигрантскую и исламофобскую риторику.

Популизм? Против «тех сверху» и «тех снизу»

Что, собственно, означает термин «популизм»? В газетах и комментариях на телевидении он обычно означает нечто-то негативное. Когда о высказывании политика говорят или пишут что: «Это популистское требование!» то, как правило, под этим подразумевается, что само высказанное требование невыполнимо, что человек, высказавший его, не может серьёзно править, что он выдаёт лишь звучные фразы, но не будет воплощать их в жизнь и он интересуется скорее своей популярностью в еженедельном рейтинге политиков, а не реальным решением вопроса.

Популизм задействует дискурсивную технологию, набор методов и схем коммуникации, которые используют для достижения главнейшей цели — набрать голоса избирателей. Он не привязан к какой-либо идеологии, т. е. возможен как левый, так и правый популизм. В Европе однозначно доминирует правый вариант, отличающийся особенной воинственностью и агрессивностью, т. к. правый популизм жёстко выступает против иммигрантов и против «видимости» ислама в Европе. Эта враждебность всегда связана с противостоянием правящему сегодня истеблишменту и с требованием «минимального», но строгого государства: меньше бюрократии, но больше полиции. Continue reading

Пост-анархизм в двух словах

Джейсон Адамс

В последние несколько лет возрос интерес к тому, что некоторые сокращённо называют «пост-анархизмом», т.к. это слово используется для описания самые различные течения мысли и, возможно, из-за неожиданных временных осложнений, даже для людей с анархистской сцены, это термин, который зачастую по умолчанию не используется. Но как термин он так же относится к волне попыток пересмотреть анархизм в свете великих достижений современной радикальной теории и мира как такового, большая часть которой началась с событиями Мая 1968 года в Париже, Франция, и на интеллектуальной сцене, где возник бунт. И в самом деле, во вступлении к новой книге Эндрю Финберга об этих событиях, «When Poetry Ruled the Streets», Дуглас Келнер высказывает мысль, что постструктуралистская теория как она развилась во Франции, не была отрицанием этого движения, как часто думают, но большей частью была действительно продолжением новых форм мысли, критики и действия, которые завоевали улицы в то время. По его словам: «страстная интенсивность и дух критики во многих версиях французской постмодернистской теории является продолжением духа 1968 года. Бордияр, Лиотар, Вирильо, Деррида, Касториадис, Фуко, Делёз, Гваттари и прочие французские теоретики, ассоциируемые с постмодернистской мыслью, все были участниками майских событий 68-ого года. Они разделяли их революционную силу и радикальное вдохновение, и они пытались развить новые методы радикальной мысли, которые внесли бы в другие исторические условия радикализм 1960-х» (2001).

Continue reading

Йоханнес Аньоли: Всё ещё не друг государству

Беседа с Клеменсом Нахтманом и Юстусом Вертмюллером для газеты Arbeiterkampf (Рабочая Борьба). Опубликована впервые в Arbeiterkampf № 208, 18.09.1988.

РБ: Йоханнес, первое слово как от собрата по оружию к собрату по оружию (1) – после измельчания протестного движения шестидесятых годов, и с тех пор как марксизм в ФРГ овладел не массами, а завоевал профессуру – ты остался среди тех, кто, как и прежде, преследует цели эмансипации своим теоретизированием. Т.е. теx, кто не видит своей задачи в «продуктивном» обогащении актуальной науки посредством «марксистской теории» – а остался контрапродуктивным элементом, и в своей области, в «критике политики», проявляет себя как решительного врага государства. Я правильно говорю?

Аньоли: Я предпочитаю определение Штернберга. Он утверждал, что я не являюсь «другом государству», и я тем более предпочитаю так говорить, скажем, по полицейско-правовым причинам, ибо враги государства, как известно, преследуются и не имеют права быть профессорами. Я xотел бы совсем коротко сказать о, скажем так, научно-теоретической позиции, которую я представляю. Я как-то раз на мероприятии Института имени Отто Зура о смысле и целях политологии сформулировал это так: по моему мнению, единственно верной задачей политологического исследования сегодня является субверсивная (подрывная) наука. Большего не предвидится пред лицом всеобщего политического отступления левых.
Всё прочее, что в нашей науке не является подрывным, в принципе, в конечном итоге – аффирмативно. Я не хочу сказать, что я единственный, кто развивает эту субверсивную науку. Я думаю, к примеру, об Эккхарте Криппендорфе: он хотя и не марксист, но со своей позиции вступил в борьбу с милитаристским государством, и последовательно ведёт её дальше. Вопрос в том, что другие левые профессора, я не хочу сказать, что они подались к правым, вынуждаются объективными условиями «печь булочки поменьше». С другой стороны, мне хотелось бы, чтобы они всё же выказывали – не хочу сказать «мужества» – но больше критической решительности. Речь о том, чтобы – не важно, марксист или нет – подвергнуть основания политической формы критике; в то время как во время так называемого кризиса марксизма, который является на самом деле кризисом многих марксистов, и больше ничего, многие товарищи, профессора, которых я всё ещё рассматриваю как товарищей, перешли к критике неблагоприятных условий и денунциации превышения полномочий, в то время как, по моему мнению, заниматься нужно именно критикой условий (вообще) и денунциацией нормального «использования» политики. Неблагоприятные условия и превышения полномочий являются, так сказать, побочными эффектами всякой системы и не столь важны; важно то, что условия фальшивы, а применение политики – правильно в том смысле, что политика воспринимается серьёзно как метод применения власти и эффективно используется. То, что политика – это захват и применение власти, вот это должно критиковаться в политической науке. Continue reading

Государство и будущее после-кризисного анархизма

Эрик Лорсен

[…]

Дисциплинируя государство

[…] наиболее удивительный факт за последние несколько лет – то, что государство само, кажется, стало объектом жёсткой критики для тех самых элит, которые его контролируют. Два года назад всё, что мы слышали, было об ужасном хаосе, в который нас ввергли банки. Теперь же всё, что мы слышим в корпоративных СМИ – как расточительным правительствам нужно перейти к кризисным бюджетам, урезать социальные службы, разбить профсоюзы и выплатить по долгам, чтобы предотвратить банкротство. И это несмотря на то, что главной причиной их бюджетных дефицитов являются не пенсии для стариков, а коллапс сбора налогов по причине глобальной рецессии. Мы в первый раз услышали об этом в начале 2010-го года, когда странами, на которые совершались нападки, были мелкие нации вроде Греции, Италии и Ирландия. Теперь мы слышим то же самое о более крупных формированиях, таких как Великобритания, Франция и США.

Примечательной тенденцией, о которой много не рассказывали, было то, что ведущие финансисты стран “большой двадцатки” собрались в октябре, чтобы обсудить как оживить Международный Валютный Фонд. МВФ бездействовал и потерял большую часть своего влияния после того, как Аргентина, Россия и страны Восточной Азии предприняли шаги для окончания своей зависимости от фонда, но вдруг обрёл новую жизнь, когда кризис разразился в Греции. Так, G20 выделили ему ещё больше денег и заявили, что им хотелось бы, чтобы МВФ играл новую роль – роль полицейского, дисциплинирующего страны, которые не содержат свои бюджеты в порядке и не избавляются от таких ненужных мелочей как пенсии и социальные службы. Это включает страны всех размеров, даже самые большие. Ещё не ясно, как G20 переформирует МВФ, но понятно, что цель в том, чтобы использовать его для того, чтобы отдельные правительства с этого момента следовали Вашингтонскому консенсусу ещё более тесно.

Давайте поставим это в контекст. Важно помнить, что государства, в современном смысле, никогда не существовали сами по себе. Начиная с самого их появления в эпоху Возрождения, они всегда существовали как взаимно поддерживающие части одной системы, сначала посредством дипломатических альянсов и сетей полиции, армий и торговой кооперации, позднее – посредством таких организаций как ООН, МВФ, Мировой Банк, Международная Торговая Организация, Варшавский Договор и НАТО. Государства нуждаются друг в друге, чтобы выжить. Огромные финансовые институты являются частью этой системы, ибо служат кредиторами для различных государств. Сегодня, экономический кризис ослабил отдельные государства. Финансовые силы, которые обычно выглядывают из-за трона, получают более явный контроль. И так, система государств всё более сплачивается и становится более дисциплинирующей. В то же самое время, связь между правительством и бизнесом продолжает размываться. Валютные фонды и центральные банки, самые важные государственные институты современного капитализма, организованы таким образом, что превосходно отражают желания и мысли банков коммерческих. Одной из самый важных тенденций последних нескольких декад является то, что центральные банки полечили большую политическую независимость, сократив объём контроля, которым могут обладать над ними выборные члены правительства.

То же самое происходит и в других частях корпоративного сектора. Наибольшими лицемерами или наибольшими дураками на политической арене сегодня являются консерваторы “малого правительства”, утверждающие, что верят в то, что государство может отказаться от всякого вмешательства в экономику, кроме охраны собственнических прав. Факт тот, что государство и капитализм связаны сегодня более, чем когда-либо, поскольку в таких критических областях как энергетика, аграрный бизнес, транспорт и, конечно, оборона, бизнес зависит от поддержки правительства, правовой защиты и даже защиты физической для того, чтобы существовать и приносить прибыль.

Роль одного отдельного государства, США, развивается по двум примечательным новым путям, оба из которых могут быть сведены к последствиям террористических аттак 11.09.2001. Continue reading