liberadio – Page 11

Против академизма, за телесность

Posted on February 15, 2021 - March 7, 2021 by olladij

Долго сомневался, стоит ли вообще заводить эту тему. Но так уж и быть, в теме есть интересные аспекты. Я обычно обещаю остановиться на этих аспектах «как-нибудь в следующий раз» и, как правило, этого не делаю. Зачем? Это мог бы сделать и кто-нибудь другой. А liberadio никогда никому актуальности и непосредственной пользы не обещало, так что…

Начнём издалека. Некоторое время назад на глаза мне попался блог https://wokeanarchists.wordpress.com некоего загадочного Woke Anarchist Collective с довольно интересными тезисами о либеральной политике идентичности, набирающей популярность в анархистских кругах. «Нигилисты» полностью публиковать текст отказались, может быть, и не зря. Ну, так это сделал несколько позже Дедок на сайте Автономного действия и трактовал всё это дело в соответствии со своей антифеминистской идеей-фикс. За что получил вполне заслуженную отповедь.

Скажу сразу — текст Woke Anarchists обещал больше, чем смог выполнить, оказавшись на поверку плосковатым как по содержанию, так и по форме изложения. Группа, тем более, позиционировала себя как «Self-defining anarchists resisting the co-option of our movement by liberalism, academia and capitalism», что является довольно похвальным начинанием. Вместо очередного снисхождения в токсичный ад трансгендерно-радфемских разборок можно было обсудить проблематику идентичности вообще (марксизм вообще и Критическая теория, в частности, должны иметь что сказать по этому поводу), попытаться ещё раз, для самых альтернативно одарённых (среди прочих и для Дедка тоже) отграничить левый, революционный феминизм от его либеральных форм, и — не в последнюю очередь — поговорить о роли университетской науки в радикальных движениях.

Едва ли я сам смогу ответить на возникающие вопросы, но надо хотя бы откуда-то начать.

Помнится, много лет назад, плёл с сотоварищами и сотоварищками из FDA революционные заговоры в городке Виттен, в библиотеке имени Густава Ландауэра. Разговорился с дедом, который за этой библитечкой приглядывал, он мне показал на несколько новых (тогда) книг на английском, там, Сол Ньюмэн, Ричард Дэй, anarchist studies и т.п., и сказал что-то вроде: «Вот с этим у них там, в Штатах, хорошо дело поставлено. Вот и нам бы в университетах такого же надо». Пытался объяснить ему, что, в общем-то, нет, что всё это бесполезный бумажный гидроцефал, рождённый специфической академической средой, с её конкуренцией, «картелями цитирования» и необходимостью постоянно что-то публиковать и выдумывать новые темы для «исследований». Но это было муторное время после мирового кризиса, тогда как раз вошло в моду носить на руках наше анархистское солнышко Дэвида Грэбера (если честно, то после «Possibilities: Essays on Hierarchy, Rebellion, and Desire» не читал, как-то больше не интересовало), а постмодернистской мошеннице Джудит Батлер как раз вручили во Франкфурте премию имени Теодора Адорно. В некоторых немецких университетах на кафедрах философии и социологии начали появляться gender studies и можно было на полном серьёзе изучать «перформативность». Дед меня, наверное, тогда не понял. Continue reading “Против академизма, за телесность” →

Что не так с пост-анархизмом?

Posted on January 30, 2021 by olladij

ДЖЕСС КОН и ШОН ВИЛЬБУР

То, что сейчас называется некоторыми мыслителями, включая Сола Ньюмэна, «пост-анархизмом», может принимать много форм, но термин в целом относится к попытке обвенчать лучшие аспекты постструктуралистской философии с анархистской традицией. Один из способов читать мир, в общем, это объединённый: постструктурализм и анархизм. Как бы то ни было, термин подразумевает, что приставка «пост» указывает и на новый свой объект — намекая на то, что анархизм, как он до сих пор мыслился и практиковался, неким образом устарел. Вместе, эти оба смысла слова образуют нарратив: стареющий, утерянная сила (анархизм) должна быть спасена от устаревания смешением со свежей, жизненной силой (постструктурализм). Мы хотели бы поставить под вопрос предложения и телеологию этого нарратива, но не без некоторой благосклонности к тому, что он предлагает. Анархисты в самом деле с пользой перенимают многие вещи из постструктурализма:

1. Говард Ричард говорил, что «то, что иногда называется постмодернистским сознанием… могло более правдоподобно названо усовершенствованным пониманием символических процессов» (Letters From Quebec 2.38.8). Не рассматривая человеческие существа как автономных индивидов, воспринимающих мир объективно — наивная позиция реалистов, которая подразумевала бы, что наш выбор участвовать в иерархических и эксплуататорских системах, делается с открытыми глазами — постструктуралисты, скорее, указывают на множество способов, которыми наше осознание мира фильтруется через социальные «тексты», предписывающие нашу жизнь.

2. Поступая так, постструктуралисты открывают новое поле борьбы для политического анализа: борьбу за символы, знаки, представительства и значении в медиа-среде и повседневной жизни. Это было практически важным для феминистской теории в последние сорок лет и должно быть и для анархизма тоже.

3. Пока мы думаем о речи как об инструменте отличном от людей его использующих, мы не можем адекватно критиковать понятие «индивидуума» как изолируемой, само-содержательной единицы, а это означает, что у нас всё ещё проблемы с мышлением (или убеждением других попробовать мыслить) по ту сторону священных категорий капитализма. Подрывая наивно-индивидуалистские концепции субъективности, постструктурализм обеспечивает могучее подтверждение той важности, которую анархисты всегда приписывали общности и социальности.

4. Всё это даёт нам несколько великолепных инструментов для критики идеологии. Постструктурализм учит нас мыслить критично, так, что позволило бы нам смотреть сквозь кажущуюся политическую / этическую «нейтральность» определённых дискурсов. Мы можем использовать аналитические подходы постструктурализма, чтобы читать тексты на предмет того, как они используют язык для конструирования идентичностей и разделения, для того, чтобы поместить темы в рамки и искажать их, чтобы лгать посредством неупоминания, чтобы вывести в центр определённые перспективы, маргинализируя другие и т.д.

5. Понимать, что некоторые вещи, кажущиеся «естественными», сконструированы культурой — значит быть в курсе, что они могут быть сконструированы и иначе. Постструктуралисты бросают вызов представлению, что люди обладают «природой» или «сущностью», которая ограничивает и определяет то, чем они могут быть — пункт, который должен напомнить нам ответ Кропоткина социальному дарвинизму учёных вроде Хаксли, который утверждал, что капитализм и война являются просто общественными выражениями естественной борьбы за «выживание сильнейшего». Continue reading “Что не так с пост-анархизмом?” →

Theodor W. Adorno: Opinion Delusion Society (1961)

Posted on January 27, 2021 by olladij

[Taken from “Critical Models: Interventions and Catchwords”, Translated by Henry W. Pickford, Introduction by Lydia Goehr, Columbia University Press, New York, 2005. I just leave it here for the improbable case someone will need it in a disputation against some conspiracy theorists. – liberadio]

Despite its several meanings, the concept of public opinion is widely accepted in a positive sense. Derived from the philosophical tradition since Plato, the concept of opinion in general is neutral, value-free, in so far as opinions can be either right or wrong. Opposed to both these concepts of opinion is the notion of pathogenic, deviant, delusional opinions, often associated with the concept of prejudice. According to this simple dichotomy there is, on the one hand, something like healthy, normal opinion and, on the other, opinion of an extreme, eccentric, bizarre nature. In the United States, for instance, the views of fascistic splinter groups are said to belong to the lunatic fringe, an insane periphery of society. Their pamphlets, whose body of ideas also includes ritual murders and The Protocols of the Elders of Zion despite their having been conclusively disproved, are considered “farcical.” Indeed, in such products one can scarcely overlook an element of madness, which nevertheless is quite likely the very ferment of their effect. Yet precisely that should make one suspicious of an inference habitually drawn from the widely held idea: namely, that in the majority the normal opinion necessarily prevails over the delusional one. The naive liberal reader of the Berliner Tageblatt between the wars thought no differently when he imagined the world to be one of common sense that, although troubled by rabid extremists on the right and the left, nonetheless must be right in the end. So great was the trust in normal opinion versus the idée fixe that many elderly gentlemen continued to believe their favorite paper long after it had been forced into line by the National Socialists who, cleverly enough, retained only the paper’s original masthead. What those subscribers experienced when their prudence toppled over night into helpless folly as soon as things no longer followed the approved rules of the game should have made them critically examine the naive view of opinion as such, which depicts a peaceful and separate juxtaposition of normal and abnormal opinion. Not only is the assumption that the normal is true and the deviant is false itself extremely dubious but so is the very glorification of mere opinion, namely, of the prevailing one that cannot conceive of the true as being anything other than what everyone thinks. Rather, so-called pathological opinion, the deformations due to prejudice, superstition, rumor, and collective delusion that permeate history, particularly the history of mass movements, cannot at all be separated from the concept of opinion per se. It would be difficult to decide a priori what to ascribe to one kind of opinion and what to the other; history also admits the possibility that in the course of time hopelessly isolated and impotent views may gain predominance, either by being verified as reasonable or in spite of their absurdity. Above and beyond that, however, pathological opinion, the deformed and lunatic aspects within collective ideas, arises within the dynamic of the concept of opinion itself, in which inheres the real dynamic of society, a dynamic that produces such opinions, false consciousness, necessarily. If resistance to that dynamic is not to be condemned at the outset to harmlessness and helplessness, then the tendency toward pathological opinion must be derived from normal opinion.

Opinion is the positing, no matter how qualified, of a subjective consciousness restricted in its truth content. The form of such an opinion may actually be innocuous. If someone says that in his opinion the new faculty building is seven stories high, then that can mean that he heard it from someone else but does not know exactly. Yet the sense is completely different when someone says that at all events in his opinion the Jews are an inferior race of vermin, as in Sartre’s instructive example of Uncle Armand, who feels special because he detests the English. Here the “in my opinion” does not qualify the hypothetical judgment, but underscores it. By proclaiming his opinion—unsound, unsubstantiated by experience, conclusive without any deliberation—to be his own, though he may appear to qualify it, simply by relating the opinion to himself as subject he in fact lends it an authority: that of a profession of faith. What comes across is that he stands behind his statement with heart and soul; he supposedly has the courage to say what is unpopular but in truth all too popular. Conversely, when confronted with a convincing and well- grounded judgment that nevertheless is discomfiting and cannot be refuted, there is an all too prevalent tendency to disqualify it by declaring it to be mere opinion. A lecture on the hundredth anniversary of Schopenhauer’s death a presented evidence that the difference between Schopenhauer and Hegel is not so absolute as Schopenhauer’s own invectives would indicate and that both thinkers unwittingly converge in the emphatic concept of the negativity of existence. A newspaper reporter, who may have known nothing about Hegel other than that Schopenhauer reviled him, qualified his account of the lecturer’s thesis with the addendum “in his view,” thus giving himself an air of superiority over thoughts he in fact could hardly follow, let alone evaluate. The opinion was the reporter’s, not the lecturer’s: the latter had recognized something. Yet, whereas he suspected the lecturer of mere opinion, the reporter himself had for his own benefit already obeyed a mechanism that foists opinion—namely, his own unauthoritative one—on his readers as a criterion of truth and thereby virtually abolishes the latter. Continue reading “Theodor W. Adorno: Opinion Delusion Society (1961)” →

“Печенье – сразу смерть!” О фильме “Кролик Джоджо” (2019)

Posted on December 10, 2020 - July 14, 2022 by olladij

Добрался и до “Кролика” по книге Кристины Лёненс “Птица в клетке”. Не смотря на тематику, невероятно добрый и весёлый фильм (правда, не всегда). Вдаваться в подробности не стану – становиться бесплатным приложением к продуктам индустрии культуры никогда не собирался. Но думаю, что лучшего способа объяснить благосклонной публике феномены коллективного нарциссизма, вытеснения и антисемитизма, чем такой псевдо-детский фильм, нет. Откуда-то надо начинать.

Действительно, воображаемый друг Гитлер, “непосредственно всобщий немец”, как говорил Йоахим Брун – именно то, что нужно, когда в стенах твоего собственного дома живёт заклятый воображаемый враг и предмет тайного обожания – еврейская девчушка. Только она настоящая. В диалогах сплошной психоанализ:

– Расскажи мне всё про евреев!

– Хорошо. Мы – как вы, только люди.

Или:

– Я просил нарисовать, где живут евреи. А это – глупая картинка моей головы.

– Да, именно там я и живу.

А во фразе: “Печенье – сразу смерть!” – заключается самое элементарное и ёмкое определение революционного материализма в духе Критической теории. Чтобы понять – почему, придётся посмотреть фильм.

Оммаж Симоне Вейль: «…решиться представить себе свободу»

Posted on November 29, 2020 - January 20, 2024 by olladij

Считается, что она была всем понемножку: марксисткой, анархисткой, интеллектуалкой, резко критиковавшей марксизм с анархизмом, политической философиней, дочерью среднего класса, неквалифицированной фабричной рабочей, еврейкой, гностической католичкой, феминисткой, пацифисткой и воинственной антифашисткой. Вероятно, она могла всем этим быть, причём одновременно, именно потому, что не хотела быть ничем из вышеперечисленного. Ничем исключительно. На это надо решиться. Может быть, в этом и кроется причина тому, что Вейль интересна лишь немногим. Католики тянут её на свою сторону, анархисты — к себе. Одни считают, что где-то в её довольно короткой жизни можно определить некие «переломные моменты», после которых она отдалилась от социал-революционной деятельности и ушла в религиозное созерцание; другие же, наоборот, подчёркивают «последовательность»: христианская этика не противоречит активной деятельности на стороне всех угнетённых. Образованная публика периодически вспоминает о ней: уже давно считается нормальным, время от времени (само)иронично вспоминать о мёртвых революционерах и других полоумных, которые в конце 1960-х воодушевляли неспокойную молодёжь. Иногда ей пользуются как Альбером Камю, ради самоубеждения, что образованная публика, де, стоит на верной стороне баррикад, не вдаваясь в подробности, что это за баррикады и насколько это серьёзно. (1) Философский курьёз, «красная дева», этакий женский Ницше, сумасшедшая и, в конечном счёте, совершенно бесполезная. Лично меня Симона Вейль заинтересовала много лет назад, и мне кажется приемлемым поинтересоваться у столь непрактичной персоны об общественной практике и вне юбилеев и круглых дат.

Биография Вейль изучена достаточно хорошо, при достаточном интересе не составит особого труда получить относительно полную картину её жизни в историческом контексте. Поэтому я ограничусь лишь общей информацией. Симона Вейль родилась в 1909-м году в обеспеченной еврейской семье в Париже, получила отличное образование и стала, в конце концов, преподавательницей философии. Интересовалась политикой и общественными конфликтами, часто выступала с поддержкой борьбы рабочих и безработных, что и принесло ей прозвище «красной девы». Она была участницей анархистских кружков и революционно-синдикалистских профсоюзов, читала коммунистические газеты, спорила с Троцким и де Бовуар. «Опыт показывает, что революционная партия, по формуле Маркса, вполне может завладеть бюрократическим и военным аппаратом, но не может его разбить. Для того, чтобы власть действительно перешла к рабочим, они должны объединиться, но не вдоль иллюзорных линий, возникающих из собрания одинаковых мнений, а вдоль реальных связей сообщества, возникающих из функций производственного процесса», писала Вейль в начале 30-х годов, выступая против устремлений Коминтерна подчинить себе профсоюзы. В то же время она придерживалась глубоко индивидуалистской позиции: «Вспомним же, что высшую ценность мы приписываем индивиду, не коллективу. (…) Только в человеке, в индивиде, мы находим намеренность и силу воли — единственные источники эффективного действия. Но индивиды могут объединять свои действия, не теряя при этом своей независимости».

Где-то в 1933-м она отдаляется от слабеющего синдикалистского движения и становится — не в последнюю очередь после прихода к власти в Германии Гитлера при тихом содействии социал-демократов и Коминтерна – всё более скептичной, что касается политики вообще. Continue reading “Оммаж Симоне Вейль: «…решиться представить себе свободу»” →

Эрнст Нолте: «Фашистские движения 20-ого столетия. Франция»

Posted on September 2, 2020 - October 14, 2020 by olladij

[И ещё старья вам. Да-с, было и такое, в общеобразовательных целях. Снова с y aroslavl.antifa.net. Вот Нольте кто-то догадался заархивировать, а Штернхеля, на ту же тему французского фашизма и профсоюзого движения, нет. Пойди пойми… – liberadio]

Консервативные партии или тенденции существовали во второй половине 19-ого столетия во всех государствах Европы, и многие из них могли переплюнуть правительства конституционных или даже абсолютных монархий в энергичности их выступления за традиции и против революции. Но только во Франции могла возникнуть группа, исполненная радикальнейшей вражды к государственной форме, т.к. казалось, что эта форма государства представляла собою переворот и готовила путь для его самого радикального проявления, ибо только во Франции была демократическая республика. Эта принципиальная вражда должна была принять форму ройализма, т.к. во Франции существовала только одна традиция, не происходившая от Французской Революции, собственно монархистская. Одновременно она должна была быть нео-ройалистской, если не хотела с самого начала оказаться на стороне проигравших. Поэтому она должна была впитать элементы революционной традиции и, следовательно, понимать монархию не легитимно, но функционально, церковь – не как сакральный, а как организационно-технический инструмент. Затем она должна была, как минимум, стремиться к взаимопониманию с самой молодой общественной силой, с рабочими, и одновременно развивать такую организацию и технику нападения, которые давали бы ей шанс на успешное применение насилия. Все эти признаки подходят «Action Francaise». Эта группа была основана в 1899 Генри Важо и Морисом Пуйо в бурях дрейфусской аферы. Эта группа вскоре попала под влияние Шарля Маурра. Она развила до начала войны связную доктрину, бывшую радикально-консервативной и именно поэтому революционной. Она создала в виде «Camelots du Roi» боевые отряды, которые смогли добиться насилием победы в схватках в Латинском Квартале. Группа создала партийную школу и партийное издательство и располагала с 1908 года, ежедневной газетой, пользовавшейся самым дерзким и беспардонным языком из всех печатных органов Франции. Эта группа искала сближения с революционным синдикализмом и нашла его, увлекая одно время за собой не кого-нибудь, а самого Жоржа Сореля. Тем самым она заняла в разноплановой игре политических сил Франции позицию, которую невозможно ни с чем спутать; и если можно было сказать, что и такие явления, как бонапартизм или болангизм, объединили в себе консервативные и революционные черты, то она всё же отчётливо отличалась от них фанатизмом, с которым она обвиняла «протестантов, евреев, масонов, метеков» во всех грехах и видела в перевороте не столько путь к восстановлению, но к основанию заново освобождённой от опасностей традиции.

То, что Аксион Франсез перед первой Мировой войной предвосхитила определённым образом фашизм и не только идеологически, ничем не подтверждается лучше, как фактом, что из всех многочисленных конструкций, которые французские левые называли фашистскими, некоторые важнейшие вышли из Аксион Франсез как из матрицы, и что они могли переплюнуть своё происхождение лишь в определённых внешних проявлениях, а в реальной действенности оставались всегда позади. Это касается в первую очередь “Faisceau des combattants et des producteurs” (Союз солдат и рабочих) Жоржа Валуа, который зачастую рассматривается как «первая фашистская группировка Франции». Continue reading “Эрнст Нолте: «Фашистские движения 20-ого столетия. Франция»” →

Zart wäre einzig die gröbste Kritik

Posted on August 25, 2020 by olladij

Es ist ganz notwendig, auf andere Seiten von Adorno hinzuweisen als die Scholaren und die Orthodoxen, die immer nur die Schokoladenseite des Meisters vorzeigen. Mit Fragen, die sich (bei) eingehender Beschäftigung einstellen, kann begonnen werden.

Hat Adorno nicht Erich Fromm angeschwärzt beim ökonomisch-administrativen Chef der Frankfurter, bei Max Horkheimer, und zwar als Verräter an der Psychoanalyse? Und warum? Weil Fromm, auf der Grundlage der Psychoanalyse, eine analytische Sozialpsychologie entwickelt hat, die die Kritische Theorie instandgesetzt hat, die sozial-psychologische Vermittlung zwischen ökonomischen und politischen Sachverhalten zu untersuchen, im Blick auf Faschismus und Nazismus?

Dass Benjamin in den 30er Jahren ein armer Hund war, der nicht wusste, wie er die Miete auf sein Appartement in Paris bezahlen sollte und wie sich vor Hunger schützen – Adorno, in der Emigration in den USA im Mutterschoß von Horkheimer sitzend, wusste das. Aber mit gewaltigem Aufwand an Rationalisierungen – im psychoanalytischen Sinne dieses Terminus – hat er ihm erklärt, er solle seine Gedankenfreiheit gegenüber ihm und Horkheimer nicht durch das Annehmen von Honorierungen seiner Arbeit aus den Mitteln des Instituts infragestellen. Warum diese Inhumanität und Absurdität?

Herbert Marcuses große philosophische Interpretation der Psychoanalyse – Eros und Kultur, später noch einmal erschienen als Triebstruktur und Gesellschaft – konnte nicht in die Schriftenreihe herausgegeben werden, die das Institut nach dem Zweiten Weltkrieg begründet hat. Warum?

Was für eine Kälte war das, mit der Adorno sich 1967 im Briefwechsel mit Herbert Marcuse dafür entschuldigt hat, dass er die Polizei gegen seine Studenten zur Hilfe rief, weil sie eine Besetzung des Instituts vorhatten? Marcuse hat ihm dahingehend beschieden in seiner Antwort, dass die Teilnahme von kritischen Intellektuellen an Aktionen wie Institutsbesetzungen und Demonstrationen aus dem inneren Kern der Kritischen Theorie heraus, den jeweiligen Umständen entsprechend, eine Forderung der Theorie selber sein kann, und vor allem, dass er, Marcuse, jene Kälte bei sich jedenfalls nicht feststellen könne und daher nicht – wie von Adorno behauptet – „wir alle“ sie hätten. Könnte es sein, dass es sich hier um ein ganz persönliches Problem des Meisters gehandelt hat, das er rationalisiert hat als ein allgemeines, als Fortsetzung der Kälte in der Gesellschaft im einzelnen?

Die Beispiele mögen genügen, um eine Konsequenz zu ziehen: Kritik ist auch hier eine Bedingung dafür, weder schülerhaft noch orthodox, sondern autonom und kreativ mit Adornos Person und Werk umzugehen. Kritik ist, mindestens eine, angemessene Weise, der historischen Kritischen Theorie die Ehre zu geben.

Helmut Thielen, „Warum die Blue Jeans schwarz geworden sind. Nachrufe auf den Zeitgeist der ‚Postmoderne‘“, Berlin 1998

Эвтаназия при национал-социализме

Posted on August 7, 2020 - August 1, 2020 by olladij

[И ещё старья вам. Снова с yaroslavl.antifa.net. – liberadio]

Почему уже давно пора вспомнить о «запсихиатризованных» при национал-социализме и о жертвах операции «Т-4».

Петра Шторх

Непосредственно с «захватом власти» NSDAP в 1933 году началась открытая травля против так называемых «асоциальных элементов», психически больных, калек, против так называемых «вредителей общества», что бы под этим не подразумевалось. Эти категории, созданные для классификации населения, охватывали всех тех, кто не соответствовал «арийскому» идеалу, но и не вписывался в расистский шаблон «вечного жида». Были выделены бездомные, алкоголики, «асоциальные» больные туберкулёзом, чтобы не вредить «здоровому течению наследственности народной общности». Были организованы «центры по защите молодёжи», в которые заключались так называемые «трудновоспитуемые»; это так же растяжимое понятие, жертвами которого становились все действующие супротив «народного ощущения», так же и молодые женщины, настаивавшие на сексуальном самоопределении. Так под категорию «асоциальные» попадали все иностранцы, родственники политически преследуемых, семьи, в которых кто-нибудь подвергался стерилизации, ранее судимые, наркоманы, проститутки, бродяги, «бездельники», «чурающиеся работы», отщепенцы, «никчёмные всех мастей», виновники ДТП и «драчливые». В 1938 г. речь велась о «скрытом слабоумии», подо что подпадали в первую очередь опекаемые, о «моральном слабоумии», что подразумевало выделявшихся женщин и девушек. Термин «асоциальность» постепенно сопоставлялся с «психопатией» и отправлял собранных под собой людей на «эвтаназию».

14.06.1933 был принят закон «О предупреждении наследственно больного потомства» и этим легализована массовая стерилизация. Критериями для стерилизации были телесные недостатки, шизофрения, «врождённое слабоумие», как и так называемые «психопатии», в которых просто подозревались все, кто не жил в «упорядоченных условиях» и не могли обеспечить себя без претензии на социальные пособия. Государственные учреждения охотно помогали в «исследовании», заключении и отправке на принудительную стерилизацию. Все подпадающие под закон группы систематически охватывались ответственными учреждениями и проверялись на возможное «слабоумие» и соответственно отправлялись на принудительную стерилизацию, причём эти проверки, по мнению законодателя, не были нужны при телесных и психических недостатках и при шизофрении. Бездомные отправлялись в уже существующие концлагеря.

Идеология «эвтаназии»
Идеологически шла речь об «очищении и лечении народного тела», об «улучшении наследственности». Индивид, как возможно больное и нуждающееся в помощи существо, исчез из медицины очень быстро. Под лечением понималось выздоровление или улучшение состояния не отдельной личности, но «арийской народной целостности». «Я» утратило своё право на существование, оно должно было раствориться в «народном Мы». Эта точка зрения, по большей части благосклонно подхваченная, если не эйфорично перенятая медициной, ещё до 1933 г. утвердилась в этой науке и в широких кругах биологии, хотя и была оспариваема. С «захватом власти» (нацистской партией – прим. перев.) эта идеологическая конструкция обострилась, неприятные критики и скептики лишены возможности работать по профессии, вынуждены к эмиграции, преследовались. Continue reading “Эвтаназия при национал-социализме” →

Антифа как самозащита, а не самоцель

Posted on August 1, 2020 - August 6, 2020 by olladij

[И снова на нашем канале Revolution Times, начало 2000-х, из серии «как мы пришли к тому, к чему мы пришли». А что, собственно, произошло? Ну, для контекста: нацистский беспредел 90-х годов, в особенности в Восточной Германии, сильно попортил имидж ФРГ на международной арене и заколебал праивтельство настолько, что оно релило взяться за дело и моблизировало так называемое гражданское общество. При этом оно продолжнало демонтаж Югославии и усложнять жизнь иностранцев и беженцев. Тем не менее, для части антифашистского движения это было возможностью влиться в “широкие народные массы”, поживиться кой-какими ресурсами и продвинуть кое-где свою политическую повестку. Революционно-автономной части антифы это сильно не понравилось и движение раскололось, а антифашизм лишился своих острых зубов и стал с тех пор тем, каким мы и знаем его сейчас – за всё хорошее, против всего плохого, т.е. за капитализм без нацистов… Перетащил к себе с заархивированного сайта yaroslavl.antifa.net, чтоб было для коллекции. Чего добру пропадать, верно же? – liberadio]

«Антифашизм является обороной без политического
видения. Он не может заместить собой
отсутствующую программу и несуществующие
представления о другом обществе.»
Антифа-календарь, 2001 г.

Что антифа и большая часть левых рано или поздно переживёт подобную катастрофу, как летом 2000 г., по нашему мнению, можно было уже давно предвидеть. С заката государственно-капиталистических государств в восточной Европе левые значительно убавили в весе не только численно, но и идейно. Крушение Восточного Блока и неверная оценка его экономической и общественной системы завели большую часть левых в кризис, которого могло и не быть, который всё же настал из-за неверной оценки и перспективы. Многие левые ретировались, если не отчаялись окончательно, в спокойные ниши и на родовые пастбища (прежде всего движение антифа и анти-АЭС). На протяжение лет антифа и левые находятся в обороне. Антифа реагируют большей частью только на активность нацистов, дают им определять свой календарь политических акций и не успевают, за несколькими исключениями, расставлять собственные акценты и связывать свою борьбу против нацистов и государства политически и социально с породившей их капиталистической системой.

Антифашизм, занимавшийся ещё в 70-х на краю левого спектра (а там, в частности – в «Союзе жертв нацистского режима», германской коммунистической партии, профсоюзах и «Юных социалистах») старыми и новыми нацистами, занял сразу после 1989/90 гг. всё более усиливающуюся позицию. В настоящее время антифашизм является единственной важной областью практики радикальных левых. С его помощью бесперспективность оборонного и «одно-точечного» движения объявляется перспективой, а некритичность в отношении к власти – критикой. Continue reading “Антифа как самозащита, а не самоцель” →

Фетиш демократии

Posted on July 21, 2020 - July 22, 2020 by olladij

[Опять-таки старьё, начало 2000-х, специфический немецкий контекст. Опять-таки бордигизм, но он пытается вернуть ~~классовую~~ ненависть в ~~хардкор~~ антифашизм. Перетащил к себе с заархивированного сайта yaroslavl.antifa.net, чтоб было для коллекции. – liberadio]

Та часть левых, которая говорит о необходимости защищать «демократию» и «гражданское общество», по нашему мнению, заставляет нас уделить немного внимания образованию мифов «демократии». Так, PDS (партия Демократического Социализма Германии) преподносит себя верной конституции и называет NPD (Национально-демократическая партия Германии) «антиконституционной». В [журнале] «Reinblick», №1, январь 2001 г. PDS вопрошает: «насколько распространяются конституционные права на врагов демократии?» и доказывает тем самым в очередной раз своё полнейшее политическое банкротство перед буржуазной конструкцией «демократии».

Политическая форма или маска, которую надел капитализм, это – парламентская демократия. «Демократия» служит условным наименованием или маской-характером капитализма. Однако, как демократия, так и фашизм являются лишь формами организации капиталистического общества. Они покоятся на тех же самых противоречиях, и экономическая ( а следовательно, и политическая) власть находятся в тех же руках. Каждое капиталистическое государство – это диктатура, фашистское – более открыто, демократическое – более скрыто. Большая часть людей лишена права экономических и политических решений и отстранена от контроля над своей жизнью и её вопросами. Парламентские выборы представляют собой только демократическое алиби власти капитала в ФРГ. Мы можем приобрести действительное влияние на наши жизни, только если нарушим правила и станем заботится о своих делах сами.

В отличие от фашизма или времён военных диктатур парламентская демократия предоставляет рабочим, вообще-то, определённые гражданские права и свободы. Использование многих из этих свобод и прав остаётся, однако, для большей части рабочего класса лишь мечтой, т.к. отсутствуют необходимые для этого деньги или необходимые возможности. Кроме того, демократический сектор кончается при капитализме буржуазно-демократической фазы у ворот фабрики, за ними царит командование шефа или менеджера. Хотеть изменить это в рамках системы, т.е. добиться «настоящей демократии» – это иллюзия, которая скрывает классовый характер буржуазной демократии, и на которую опираются власть имущие. Т.е. они хотят даже касательно нашей борьбы диктовать нам условия и правила игры. Continue reading “Фетиш демократии” →