[И ещё старья вам. Да-с, было и такое, в общеобразовательных целях. Снова с yaroslavl.antifa.net. Вот Нольте кто-то догадался заархивировать, а Штернхеля, на ту же тему французского фашизма и профсоюзого движения, нет. Пойди пойми… – liberadio]
Консервативные партии или тенденции существовали во второй половине 19-ого столетия во всех государствах Европы, и многие из них могли переплюнуть правительства конституционных или даже абсолютных монархий в энергичности их выступления за традиции и против революции. Но только во Франции могла возникнуть группа, исполненная радикальнейшей вражды к государственной форме, т.к. казалось, что эта форма государства представляла собою переворот и готовила путь для его самого радикального проявления, ибо только во Франции была демократическая республика. Эта принципиальная вражда должна была принять форму ройализма, т.к. во Франции существовала только одна традиция, не происходившая от Французской Революции, собственно монархистская. Одновременно она должна была быть нео-ройалистской, если не хотела с самого начала оказаться на стороне проигравших. Поэтому она должна была впитать элементы революционной традиции и, следовательно, понимать монархию не легитимно, но функционально, церковь – не как сакральный, а как организационно-технический инструмент. Затем она должна была, как минимум, стремиться к взаимопониманию с самой молодой общественной силой, с рабочими, и одновременно развивать такую организацию и технику нападения, которые давали бы ей шанс на успешное применение насилия. Все эти признаки подходят «Action Francaise». Эта группа была основана в 1899 Генри Важо и Морисом Пуйо в бурях дрейфусской аферы. Эта группа вскоре попала под влияние Шарля Маурра. Она развила до начала войны связную доктрину, бывшую радикально-консервативной и именно поэтому революционной. Она создала в виде «Camelots du Roi» боевые отряды, которые смогли добиться насилием победы в схватках в Латинском Квартале. Группа создала партийную школу и партийное издательство и располагала с 1908 года, ежедневной газетой, пользовавшейся самым дерзким и беспардонным языком из всех печатных органов Франции. Эта группа искала сближения с революционным синдикализмом и нашла его, увлекая одно время за собой не кого-нибудь, а самого Жоржа Сореля. Тем самым она заняла в разноплановой игре политических сил Франции позицию, которую невозможно ни с чем спутать; и если можно было сказать, что и такие явления, как бонапартизм или болангизм, объединили в себе консервативные и революционные черты, то она всё же отчётливо отличалась от них фанатизмом, с которым она обвиняла «протестантов, евреев, масонов, метеков» во всех грехах и видела в перевороте не столько путь к восстановлению, но к основанию заново освобождённой от опасностей традиции.
То, что Аксион Франсез перед первой Мировой войной предвосхитила определённым образом фашизм и не только идеологически, ничем не подтверждается лучше, как фактом, что из всех многочисленных конструкций, которые французские левые называли фашистскими, некоторые важнейшие вышли из Аксион Франсез как из матрицы, и что они могли переплюнуть своё происхождение лишь в определённых внешних проявлениях, а в реальной действенности оставались всегда позади. Это касается в первую очередь “Faisceau des combattants et des producteurs” (Союз солдат и рабочих) Жоржа Валуа, который зачастую рассматривается как «первая фашистская группировка Франции».
Жорж-Грессен Валуа был на протяжении 15 лет одной из важнейших персон в Аксион Франсез, в частности, как руководитель большого партийного издательства […] и как эксперт по экономике. Он пришёл из революционного синдикализма и основал в 1913 году «Cercle Proudhon » (кружок Прудона), в котором и произошла та встреча ройалистов и синдикалистов. В 1923 г. он посетил дуче и рассматривал себя с тех пор как французского Муссолини. Хотя в 1925 он отделился от Маурра и Додэ в хороших отношениях, чтобы издавать свою собственную газету «Новый цикл», но вскоре открылась более глубокая причина. Валуа упрекал Маурра в неспособности к действию: вождь Аксион Франсез хотя и великий мыслитель, но не «шеф», умеющий использовать момент и захватить власть. Так, в конце 1925 г. он основал свою собственную партию, т.е. «Фашо», чтобы устранить этот недостаток. Его «голубые рубахи» быстро ввязались в уличные бои, но только с Camelots du Roi: широкая общественность не заметила новой партии. Очень скоро стало ясно, что упрёки, возможно, и не были неверны, но в любом случае были беспричинны: во Франции не зависело от большой или маленькой решительности одного человека, может ли быть свергнуто правительство. Избранный в 1919 г. кабинет был консервативен на сколько было можно, а Пуанкаре проводил такую оголтелую националистскую политику, что даже Маурра не мог её критиковать. После победы на выборах «левого картеля» в 1924 г. положение изменилось только временно. Прошло не очень много времени, пока финансовые трудности и распри между социалистами и радикальными социалистами снова привели к власти Пуанкаре: двадцатые годы не предоставляли возможности для фашистского путча в победившей Франции, неважно, стоял ли Валуа или Маурра во главе фанатичных отрядов.
Своеобразным было как раз то, что изменения в идеологии, предпринятые Валуа, привели к умеренности фашизма. В его книге «Le fascisme», вышедшей в 1927 г., он ищет примирения с евреями и открыто опирается на концепцию Баррэ «diverses familles spirituelles de la France», которая не совмещается с тоталитарным фашизмом . Также Альберт Розенберг (известный идеолог расизма), заметивший новое явление, упрекает «Фашо» в том, что она не знает антисемитизма, и лишает её таким образом признания, что речь идёт о национально-социалистическом движении: он не находит в «Фашо» как раз того, что было принято, как задание, при отделении от Аксион Франсез (в книге «Борьба за власть», 1937 г.).
Третье отличие заключалось в обращении к левым, которое сделал Валуа. Он заключил соглашение с некоторыми лидерами коммунистов, очевидно, надеясь отвести их от интернационального и славянского марксизма, доктрины «орды» и привлечь к национальному социализму. Его экономические предложения заключались (тут нельзя не заметить связь с его прошлым) в том, чтобы заместить капиталистическую экономику прибыли синдикалистским государством производителей. Но именно эта слишком ясная связь с левыми отводит его от собственного понимания фашизма: уже в 1928 г. он жёстко критиковал итальянский фашизм как форму «реакции» и всё более приближался к антифашизму. Во время второй мировой войны он погиб в немецком концлагере.
Куда более однозначно дело обстоит с Марселем Букардом, бывшим членом «Фашо», который основал через несколько лет свою собственную партию, так называемый «Francisme». Тем временем условия значительно изменились. Левые снова добились победы на выборах (1932 г.), но в этот раз сплочённость союзных государств Италии и Германии стояла рядом с французской разобщённостью, которая, кстати, главным образом была следствием непоколебимого общественного положения правых. Букард, не мешкая, показывает себя приверженцем примера Муссолини и Гитлера: стиль его движения насквозь фашистский – главный штаб и культ вождя, униформа с портупеей, парады с флагами и упражнения в стрельбе, клятвы и летние лагеря. Идеология с её отрицанием как «капиталистической системы наслаждающейся плутократии», так и «коллективистской системы отрицающих нацию» адаптирована без потерь, но не оригинальна. Некоторое время группа Букарда отличается от диссидентского крыла под предводительством Генри Костона отсутствием антисемитизма. Но уже в 1936 г. интернациональный стандарт достигнут и в этой области. В целом группе не удаётся найти своё собственное и специфично французское лицо, коим Аксион Франсез обладала всегда. Возможно поэтому Букарду удалось так легко стать основоположником интернационального фашизма и красоваться в свете огней на фашистском конгрессе в Монтрё в 1934 г. Хотя он любил преподавать себя как отца-основателя фашистской ортодоксии во Франции, его движение никогда не превышало 10000 членов и не смогло играть [важной] роли ни в политической, ни в интеллектуальной жизни.
Когда французские левые призвали к «единому антифашистскому фронту», то они думали не о «францистах» и не о «Solidarite francaise» (группа Франсуа Койта, носили синие плащи и береты, рекрутировались из люмпен-пролетариата, символ – галльский петух), но о больших союзах ветеранов войны, в первую очередь о «Croix de Feu» (Огненный крест). Тем самым мы натыкаемся на второй корень французского фашизма, независимого от Аксион Франсез, развивавшегося, разумеется, не отдельно от неё, но постоянно находившегося под её поощрением, а также под её ударами. То, что различные объединения ветеранов во Франции симпатизировали сильному национальному правительству и выказывали мало любви к радикальным и интернациональным левым, не было отличным от всей остальной Европы. Они ни в коем случае не были аполитичны, но в любом случае более или менее филофашистски настроены – ведь итальянский фашизм начинал как организация фронтовиков, но достаточно рано дистанцировался от больших объединений. Во Франции «Огненный крест» быстро выделился среди прочих «Unions de combattants» своим характером: в его члены изначально принимали только мужчин, награждённых на фронте; главным упрёком, который они бросали определённым политикам, было то, что те не стояли в огне. К началу тридцатых годов организация была переформирована значительно более гибко: принимались не только обычные фронтовики, но и сыновья фронтовиков, и под влиянием политики Андрэ Тардо происходила всё более заметная политизация. Она зависела не в последнюю очередь от действий полковника де Ла Рокка, который в короткое время вознёсся до лидера движения. К 1935 г. «Огненный крест» насчитывал около 700 000 членов, а их массовые марши были самым большим камнем преткновения для левых. Если с 1933 по 1935 гг. обсуждались шансы гражданской войны (а обсуждались они часто), то формации «огневиков» всегда назывались первыми. В действительности они были абсолютно настроены на гражданскую войну. Их организация была безупречной и построена по военному образцу. «Огневики» располагали собственной разведкой и обладали тайным кодом с точными предписаниями на случай мобилизации. Бригады «Dispos» могли быть мобилизованы в кратчайшие сроки, периодически проводились военизированные учения. При этом ставка ставилась на сильную моторизацию членов движения. Так, к примеру, однажды вечером в июне 1935 г. через ворота Сенкт-Клауд Париж покинули не менее 6500 грузовиков с «огневиками». На перекрёстках посты указывали путь к тайной цели. Немногим позже 25 000 человек собрались неподалёку от Шартре. 3000 факелов освещали ночь, а с грузовика, украшенного колосьями, держал речь де Ла Рокк. Если верить определённым источникам, то в расположении «огневиков» находилась эскадрилья самолётов из 150 машин. Нельзя оспорить то, что финансовые средства, находившиеся в руках итальянского фашизма для марша на Рим, при сравнении кажутся скромными. Но, несмотря на страх, несомненно вызываемый «огневиками» у левых, несмотря на тот факт, что перед первой мировой войной не было таких строго организованных массовых организаций, нередко подвергается сомнению, идёт ли вообще речь о фашистском движении. В действительности, можно сформулировать весьма веские замечания. Самое малое – это то, что члены «Огненного креста» не носили униформы, а только свои награды и нарукавные повязки с национальными цветами. Также против предположения говорит то, что социальная структура отличалась от структуры настоящих фашистских движений. Даже кажущееся отсутствие духа нападения, установка на оборону, не создаёт действительного различия: Муссолини пошёл на Рим лишь тогда, когда расправился со своими врагами в сельской местности. Однако де Ла Рокк слишком очевидно отличался от типа фашистского вождя: его идеология была неспецифична до неприличия. В конце концов его интенсивно критиковали правые, в то время как фашистские движения, как правило, узнаваемы по тому, что это они самозабвенно нападают на «старых» правых. Поэтому кажется, что «огневики» не достигли того «фашистского минимума», который должен быть общим у всех фашистских движений при всех значительных отличиях («Фашистский минимум» не подразумевает, что ВСЕ отличительные черты чётко распознаваемы. Если принять шесть основных признаков: антимарксизм, антилиберализм, вождизм, партийная армия, тенденция к антиконсерватизму, претензия на тоталитарность, то тот или иной может выпадать в определённые фазы развития, но должен всегда присутствовать в зачаточной форме – Э.Н.).
Третьим корнем французского фашизма был, не всегда однозначно отличаемый от первых двух, «буржуазный/гражданский» антикоммунизм. Сначала он не мог приобрести большого значения в послевоенной Франции, т.к. по общей оценке угрозы коммунизма не было. Мнение буржуазии однако изменилось […] в ноябре 1924, [когда] левые праздновали свою победу на выборах, коммунисты организовали большую демонстрацию и шли по бульварам под звуки «Интернационала» с поднятыми кулаками. Из вызванного этим переполоха вышли прежде всего «Jeunesses patriotes» («Юные патриоты»), основанные парижским депутатом Пьером Таиттенгером, и сначала как молодёжная организация известной «Ligue des patriotes» («Лига Патриотов» была основана в 1882 г., обладала прежде всего антигерманскими, т.е. реваншистскими тенденциями. Была старейшей из антипартийных группировок, активность затухла после первой мировой войны). Затем они стали самостоятельными и развились, униформированные синими плащами и беретами, до парамилитаристского отряда правых партий, который был разделён в ударные бригады по 50 человек. Их первые жертвы зарегистрированы в столкновениях с коммунистами уже в 1925 г., во вторую эру Пуанкаре они значительно сократились и обрели новые силы лишь с новой победой «левого картеля». Они были интенсивно задействованы в событиях 06.02.1934 г., после роспуска Лиги Леоном Блюмом они больше не воссоздавались.
Иной природы, но в действии практически идентичен, был «пролетарский» антикоммунизм, родившийся из кризиса социалистических партий. Главный парадокс заключается в том, что люди, недовольные самоизоляцией коммунистов и неподвижностью социалистов, изначально руководствовались преимущественно антифашистскими мотивами. Так называемые «неосоциалисты» были изначально ничем иным, как теми членами фракции «Section Francaise de l`Internationale Ouvriere», которые хотели сделать «картель» солидной силой посредством участия в правительстве, чтобы можно было противостоять натиску лиг и правых сил. Они принадлежали отчасти, как Пьер Ренодель, к старейшим ветеранам партии, отчасти они принадлежали, как Марсель Деа, к самой юной группе, которая даже не стеснялась критиковать марксизм и требовала лучших отношений со средними слоями, возвращения понятия «нации» в социализм и должного почтения к авторитету. После того, как они на съезде партии в Авиньоне в 1933 г. отделились от большинства, они пошли различными путями. Марсель Деа всё более приближался к фашистским идеям и был во время войны одним из известнейших коллаборационистов. Он основал «Resseblement National Populaire», призывал к вступлению во Французский Легион на восточном фронте и поднял ещё в Сигмаринген флаг совместной работы (с гитлеровскими войсками). Но может ли тот называться фашистом, кто так же совершенно не понял сути фашизма, как Деа? Он оставался, собственно, человеком левых взглядов и видел в немецких солдатах продолжателей и завершителей революции 1789 года. На сколько верным может это быть, на столько же этот «левый фашизм» не распознал, как и во всей Европе, реальности и не понял, с кем имеет дело.
Едва ли подобное относится к Жаку Дорио (Родился в пролетарской семье, работал на фабрике, воевал в войну на восточном фронте, где видел и румынскую советскую республику, и Фиум при Д’ Аннунцио. Вскоре стал руководителем молодёжной коммунистической организации, ездил на съезды Интернационала в Москву, был членом парламента и политбюро КПФ. Стал известен благодаря своей антимилитаристской агитации и выступлениям против французского колониализма в Марокко и Сирии. Такого «антинационального» поведения правые так ему и не простили – Э.Н.). Его постоянным мотивом был пацифизм, но он приобрёл со временем такой сильный привкус ренегатства, что лейтенантом Дорио на восточном фронте больше ничто не двигало, кроме ненависти когда-то ведущего деятеля Интернационала к своим старым товарищам. Тем не менее, развитие, проделанное им с 1934 по 1938 гг., имело историческое значение, а партия, которую он основал, была, вероятно, самым интересным явлением в пёстрой радуге французского фашизма. Было ясно, что для него борьба за пролетарский единый фронт была отправным пунктом, и что коммунистическая партия вышвырнула его из-за метода действий, который она позже приняла сама, даже сделала основой своей работы. Коммунисты отняли у него депутатский мандат, правительство «Народного Фронта» сняло его с поста бургомистра в Сен Дениз: это были как личные, так и деловые причины, что заставили его объявить войну «Thorez La Guerre» и политике правительства «Народного Фронта». Его партия, «Parti Populaire Francais», основанная в неразберихе стачек после начала правления «Народного Фронта», была более фашистской, чем все прочие французские партии, потому что содержала высокий процент бывших коммунистов и делала серьёзные попытки проникнуть на предприятия (У партии было политбюро, где были отчасти весьма известные коммунисты, такие как Барбе, и центральный комитет, хотя власть Дорио была неограниченна. Униформы не носили, но партийное приветствие с вытянутой рукой и восклицанием «En avant , Jacques Dorio!» было недвусмысленным – Э.Н.). Этой партии не совсем удалось развить свою индивидуальность, т.к. она была поглощена антикоммунизмом и делала всем партиям правых предложение картеля, что сильно помешало формированию отличий от них. Долгое время Дорио имел значительные успехи: его массовые мероприятия […] были переполнены, и некоторое количество значительных интеллектуалов вступили в новую партию. Они, конечно, большей частью из неё снова вышли, когда Дорио был приведён своей ненавистью к французско-советскому военному пакту, к пораженчеству и безусловному принятию Мюнхенских соглашений. Хотя он и смог основать свою партию заново после поражения Франции, хотя он и был в последние дни войны чем-то вроде шефа правительства в изгнании, но он не смог ещё раз связать великие надежды 1936/37 гг. со своим именем.
К тем интеллектуалам принадлежал Пьер Дрийо ла Рошель, в чьей персоне самым наглядным образом воплощается пёстрый, трудно уловимый в своих переходах, французский фашизм. То, что привело его к Дорио, не было ни природой, ни необходимостью, хотя почва и была подготовлена военным опытом. Более десятилетия он выступал за Женеву и «европейскую» Францию, прежде чем некоторые причины сделали фашизм ему ближе: его глубокое негодование по поводу неподвижности французских условий, его испуг перед размахом тоталитарных сил в Италии, Германии и России, его восхищение молодёжным подъёмом этих движений, его отвращение к повторению современной войны, которую человечество больше бы не вынесло и которую следовало бы заменить новыми формами мужественности. Но если эти мотивы и имели (весьма) частичное сходство с мотивами Гитлера или Кордреану – что остаётся от сходства, когда Дрийо говорит: «Я никогда не отдаюсь одному делу, ибо существуют другие». И именно поэтому присутствует такая сила наблюдения относительно «знака» времён, когда тот же человек выражается следующим образом: «Свобода истощена, человек должен добыть новую силу из своего тёмного источника. Это говорю я, интеллектуал, вечный анархист» (Из книги Socialisme fasciste , 1934 г.). Нигде, кроме Франции, фашизм не был так очевидно делом интеллектуалов. […] Во Франции два общих, политически довольно нейтральных, движения практически слились с фашизмом, которые в Германии ему не предшествовали и не присоединились к коммунизму: молодёжное движение и радикальная критика культуры. – Э.Н.)
Таким образом было бы неверно утверждать, что во Франции вовсе не было фашизма. Он был представлен в чувствительнейшем старом национальном государстве континентальной Европы в своих зачатках раньше, в рассвете – ярче и разнообразней, в поздней фазе – дольше, чем где-либо.
Перевод с немецкого – Ndejra.