by olladij

П. Маттик: Введение к «Основным принципам коммунистического производства и распределения» (1970)

[Предисловие к немецкому изданию «Основных принципов» Группы интернациональных коммунистов Голландии от 1970-го года, написанное Паулем Маттиком. Вот, собственно, тру-марксистский ответ на вопрос: «а как, собственно?» Мир, конечно, изменился с 1930-го, страшно представить — почти уже сто лет прошло с тех пор. Среди прочего изменились и расчётные мощности в глобализированном мире, вот отсюда и нужно будет начинать. Например, как одна Берлинская инициатива, которая занимается обсуждением и популяризацией идей рэтекоммунистов и разработкой мобильного приложения — для чего?Совершенно верно — для расчёта рабочего времени. Тонко намекаю: можно было бы перевести и кое-что конкретное, сами «Принципы», а не только исторические зарисовки о том, как деды воевали и какие они были хорошие. Но это пусть кто-нибудь другой. Что всё только я да я? – liberadio]

Пауль Маттик

Этот коллективный труд «Основные принципы коммунистического производства и распределения» был впервые опубликован 40 лет назад. Его авторы, группа международных коммунистов в Голландии, принадлежали к движению рабочих советов. Рабочие советы впервые возникли в ходе русской революции 1905-го года и, по мнению Ленина, уже тогда обладали потенциалом для захвата политической власти, хотя фактически ещё находились на почве буржуазной революции. По мнению Троцкого, рабочие советы, в отличие от политических партий внутри рабочего класса, представляли собой организацию самого пролетариата. Голландец Антон Паннекук рассматривал движение советов как самоорганизацию пролетариата, которая приведёт к его классовому господству и захвату производства. Однако с угасанием русской революции и прекращением деятельности советов интерес к этой новой форме организации угас, и традиционные политические партии и профсоюзы вновь получили поле рабочего движения в своё распоряжение. Именно русская революция 1917-го года вернула советы в поле зрения международного рабочего движения, но теперь уже не только как выражение стихийной организации революционных рабочих, но и как необходимую меру против контрреволюционных настроений старого рабочего движения.

Первая мировая война и крах Второго Интернационала завершили первый период рабочего движения. То, что было очевидно задолго до этого, а именно интеграция рабочего движения в буржуазное общество, теперь стало неоспоримым фактом. Рабочее движение было не революционным движением, а движением рабочих, стремящихся утвердиться в рамках капитализма. Не только лидеры, но и сами рабочие не были заинтересованы в ликвидации капитализма и поэтому довольствовались профсоюзной и политической деятельностью в рамках капитализма. Ограниченные возможности партий и профсоюзов в рамках буржуазного общества также выражали реальные интересы рабочего класса. Ничего другого ожидать было нельзя, поскольку прогрессивно развивающийся капитализм исключает возможность реального революционного движения.

Однако идиллия возможной классовой гармонии в процессе трансформации капиталистического развития, лежавшая в основе реформистского рабочего движения, была разрушена противоречиями, присущими капитализму, которые выражались в кризисах и войнах. Революционная идея, первоначально являвшаяся идеологическим достоянием радикального меньшинства в рабочем движении, овладела широкими массами, когда страдания войны обнажили истинную природу капитализма, и не только капитализма, но и истинный характер рабочих организаций, выросших при капитализме. Эти организации вырвались из рук рабочих; они существовали для них лишь постольку, поскольку это было необходимо для обеспечения существования их бюрократии. Поскольку функции этих организаций связаны с сохранением капитализма, они не могут не противостоять любой серьёзной борьбе против капиталистической системы. Поэтому революционное движение нуждается в организационных формах, выходящих за рамки капитализма, восстанавливающих утраченное господство рабочих над своими организациями и охватывающих не только части рабочих, но и всех рабочих как класс. Советское движение было первой попыткой построить форму организации, соответствующую пролетарской революции.

И русская, и немецкая революции нашли своё организационное выражение в советском движении. Однако в обоих случаях им не удалось утвердить политическую власть и использовать её для построения социалистической экономики. Если неудача российского движения советов, несомненно, объяснялась социально-экономической отсталостью России, то неудача германского движения советов объяснялась нежеланием трудящихся масс реализовать социализм революционным путём. Обобществление рассматривалось как задача правительства, а не самих рабочих, и советское движение декретировало свой конец через восстановление буржуазной демократии.

Хотя большевистская партия захватила политическую власть под лозунгом «Вся власть советам», она придерживалась социал-демократической идеи, что введение социализма — дело государства, а не советов. В то время как в Германии не было проведено никакого обобществления, большевистское государство уничтожило капиталистическую частную собственность, не предоставив, однако, рабочим права распоряжаться своей продукцией. Что касается рабочих, то в результате возникла форма государственного капитализма, которая оставила социальное положение рабочих без изменений и продолжила их эксплуатацию вновь образованным привилегированным классом. Социализм не мог быть реализован ни реформированным государством буржуазной демократии, ни новым революционным большевистским государством.

Помимо объективной или субъективной незрелости ситуаций, пути социализации также были окутаны мраком. В целом социалистическая теория была сосредоточена на критике капитализма, стратегии и тактике классовой борьбы в буржуазном обществе. В той мере, в какой люди задумывались о социализме, путь к нему и его структура уже были прописаны в капитализме. Даже Маркс оставил лишь несколько принципиальных замечаний о характере социалистического общества, поскольку, действительно, не очень выгодно беспокоиться о будущем дальше той точки, которая уже заключена в прошлом и настоящем.

Однако, в отличие от более поздних взглядов, Маркс ясно дал понять, что социализм — это дело не государства, а общества. Социализм как «ассоциация свободных и равных производителей» нуждался в «государстве», то есть в диктатуре пролетариата, только для того, чтобы утвердиться. С укреплением социализма диктатура пролетариата, задуманная как «государство», исчезла. Однако как в реформистской, так и в революционной социал-демократической концепции произошло отождествление государственного и общественного контроля, а понятие «ассоциация свободных и равных производителей» утратило свой первоначальный смысл. Черты социалистического будущего, присутствующие в капитализме, виделись не в возможной самоорганизации производства и распределения производителями, а в свойственных капитализму тенденциях к концентрации и централизации, кульминацией которых станет государственный контроль над экономикой в целом. Эта идея социализма была подхвачена буржуазией, а затем подвергнута нападкам как иллюзия. Continue reading →

by olladij

П. Маттик: Спонтанность и организация (1977)

[Батяня Пауль Маттик в представлении не нуждается. Что? Нуждается? Нет, не нуждается. – liberadio]

I

Вопрос об организации и спонтанности рассматривался в рабочем движении как проблема классового сознания, связанная с отношениями революционного меньшинства к массе капиталистически идеологизированного пролетариата. Считалось маловероятным, что более чем меньшинство примет и, организовавшись, сохранит и применит на практике революционное сознание. Масса рабочих будет действовать как революционеры только в силу обстоятельств. Ленин принимал эту ситуацию с оптимизмом. Другие, например Роза Люксембург, думали об этом иначе. Для того чтобы осуществить диктатуру партии, Ленин прежде всего занялся вопросами организации. Роза Люксембург, чтобы избежать опасности новой диктатуры над рабочими, делала упор на спонтанность. Однако оба они считали, что как при определённых условиях буржуазия определяет идеи и деятельность трудящихся масс, так и при других условиях революционное меньшинство может сделать то же самое. В то время как Ленин видел в этом шанс на создание социалистического общества, Роза Люксембург опасалась, что любое меньшинство, поставленное в положение правящего класса, может вскоре начать думать и действовать так же, как буржуазия прежних времён.

За этими установками стояло убеждение, что экономическое развитие капитализма заставит пролетарские массы начать антикапиталистическую деятельность. Хотя Ленин рассчитывал на стихийные движения, он одновременно опасался их. Необходимость сознательного вмешательства в стихийно возникающие революции он обосновывал отсталостью масс и видел в стихийности важный разрушительный, но не конструктивный элемент. По мнению Ленина, чем сильнее стихийное движение, тем больше необходимость дополнять и направлять его организованной, плановой партийной деятельностью. Рабочих нужно было, так сказать, оградить от самих себя, иначе они по незнанию могут проиграть своё дело и, растратив свои силы, открыть дорогу контрреволюции.

Роза Люксембург думала иначе, потому что видела контрреволюцию не только таящейся в традиционных силах и организациях, но и способной развиться внутри самого революционного движения. Она надеялась, что стихийные движения ограничат влияние тех организаций, которые стремились к централизации власти в своих руках. Хотя и Люксембург, и Ленин рассматривали накопление капитала как процесс, порождающий кризисы, Люксембург представляла себе кризис как более катастрофический, чем Ленин. Чем более разрушительным будет кризис, тем более широким будет охват ожидаемых спонтанных действий, тем меньше будет необходимость в сознательном руководстве и централизованном контроле, и тем больше шансов у пролетариата научиться думать и действовать в соответствии со своими собственными потребностями. Организации, по мнению Люксембург, должны лишь способствовать высвобождению творческих сил, заложенных в массовых действиях, и интегрироваться в независимые пролетарские попытки организовать новое общество. Такой подход предполагал не ясное, понимающее революционное сознание, а высокоразвитый рабочий класс, способный собственными усилиями найти пути и средства использования производственного аппарата и собственных возможностей для построения социалистического общества. Continue reading →

by olladij

Джудит Батлер появляется, чтобы напомнить миру, что она мошенница

[И ещё раз о героях — и героинях! — двухтысячных. Может такое быть, что практически всё, что появлялось на интеллектуальном горизонте того времени, оказывалось реакционным постмодернистским форшмаком? Именно такое понятие я предлагаю ввести в политическую философию. А форшмачность прогрессивной академии нашей заблудшей эпохи заключается, например, не только во вручении Батлер премии имени Адорно Фёдора Визегрундовича, но и в том, что дюжину лет спустя, когда, казалось, с выдающейся философ_кой всё яснее некуда, некому эту премию у неё отнять и вернуть оргкомитету хотя бы видимость морального авторитета и суверенности. Хотя, вообще-то, зачем уже, в наши-то «антиинтеллектуальные времена»? Кто не видит того очевидного факта, что Критической теории не место в университетах, а весь постструктурализм со всеми его производными — не новое слово в мысли, а катастрофическое впадение в философский идеализм и реакцию, тому уже не помочь. Бывает, кажется, что людям, потратившим лучшие годы своей жизни на изучение и воспроизведение форшмака иногда просто стыдно признаться себе и окружающим в этом, поэтому и только поэтому они продолжают им обмазываться. Батлер тоже не может уже остановиться, даже если бы захотела. Форшмак «сам окутал её и унёс далеко-далеко, за любое возможное начало», как говорил некогда другой знаменитый реакционер Фуко. Если человек не убеждённый реакционер, а просто оппортунист, надеющийся на карьеру в средних эшелонах государственной и корпоративной бюрократии, то результат его действий всё равно один. Надо просто это признать и принять: у нас с ними нет ничего общего, мы даже не по одну сторону условной баррикады. – liberadio]

Меган Мёрфи, 20.09.2020

Джудит Батлер уже давно считается одним из архитекторов современной тенденции гендерной идентичности, которая превратила западный мир в скопище неразрешимых мозговых головоломок и словесных салатов. И не зря. Её книга 1990–го года «Gender Trouble» вводит ставшую общепринятой (академическую) концепцию о том, что гендер, пол и «категория женщины» «флюидны».

Главная загадка, с которой сталкиваются сегодня идеологи гендерной идентичности (и, по косвенным признакам, защитники прав женщин) и на которую они отказываются дать согласованный ответ, заключается в следующем: 1) если не существует конкретного определения «женщины», то что такое «права женщины»? И 2) Если женщина — это не материальная вещь, а всего лишь смутная идея, то почему предпринимаются согласованные, часто насильственные усилия, чтобы настаивать на том, что «трансженщины — это (буквально) женщины»? Что это значит? Что такое женщина? И почему так важно, чтобы мы «принимали трансженщин как женщин» (особенно если таковых не существует)? За кого мы их принимаем и как улучшает жизнь мужчины то, что его «принимают как женщину»?

Но я отвлекаюсь. Continue reading →

by olladij

Оквирение антисемитизма

Корин Блакмер, 3.2.23

Несколько лет назад я стала жертвой серии антисемитских, гомофобных и антисионистских преступлений на почве ненависти в кампусе Университета штата Южный Коннектикут, где я преподаю. Помимо угроз убийством и порчи имущества, меня больше всего беспокоило то, что власти и коллеги признали только гомофобную часть преступления. Несмотря на мои протесты, антисионизм был стёрт, а антисемитизм, который был вовсе не подспудным — свастика, нарисованная на моей машине грязью, — был сильно минимизирован. В наши дни в кампусах колледжей проблемы LGBTQ (как и расовые) всегда учитываются. Антисионизм — никогда, а антисемитизм — только когда он возникает сам по себе, а не в связи с другими формами социальной вражды.

Эта серия преступлений на почве ненависти против меня произошла – и я никогда не считала это совпадением — во время одного из периодических всплесков военных действий между Израилем и ХАМАСом в Газе. Несколько дней спустя я снова обнаружила, что дверь моего кабинета испорчена, а на телефонном аппарате оставлены угрозы расправы. Один знакомый преподаватель, прочитавший о преступлении на почве ненависти на первой странице The New Haven Register, поспешил выразить сочувствие, назвав меня жертвой «гомоненавистнического патриархата». Я поморщилась от того, что мой коллега сочувствовал мне на идеологическом языке, который, как я знала, был направлен против меня и в других случаях.

Будучи лесбиянкой и сионистской учёной, я ощущаю, как рушатся мои некогда прочные союзы, а любимые сообщества, к которым я принадлежу, превращаются в противоборствующие лагеря. За последние несколько десятилетий, когда академическая область квир-исследований стала более заметной и влиятельной, некоторые из её ведущих сторонников проталкивали идею о том, что противостояние существованию Израиля — естественная позиция для геев и лесбиянок. Но, конечно, совсем не очевидно, почему прогрессивные учёные, которых я когда-то считала своими союзниками и которые считают себя защитниками прав LGBTQ, стали рассматривать Израиль, который имеет безупречный послужной список гражданских прав для геев, начиная с защиты жилья и рабочих мест и заканчивая правами на усыновление и наследование, как «гетеро-патриархального», гомофобного и «гомо-националистического» врага всех квир-людей.

То, что академическое понятие «квирности» и враждебность к еврейскому государству стали практически синонимами, — во многом заслуга небольшой группы левых учёных-постмодернистов, самой известной из которых является Джудит Батлер. Поэтому, чтобы понять моё собственное чувство уязвимости и изоляции, стоит изучить идеи Батлер и других представителей её лагеря, а также то влияние, которое они оказали на университеты и широкую политическую культуру левых.

По мнению моих бывших союзников, защита геев в Израиле и процветание гей-культуры в таких городах, как Тель-Авив, не должны рассматриваться как положительные моменты, а на самом деле они являются свидетельством того, что страна виновна в «пинквошинге» своих грехов. Израиль предоставляет геям и лесбиянкам права, утверждают эти критики, только для того, чтобы отвлечь внимание от плохого обращения страны с палестинцами. Более того, критики израильских квиров утверждают, что превознесение либеральных достижений страны в области прав геев — это форма расизма и исламофобии, используемая для того, чтобы представить арабов как гомофобов и варваров. Напротив, те же самые прогрессисты считают арабские страны, в которых квиры подвергаются поддерживаемым государством и принятым в культуре ужасным наказаниям (длительные тюремные сроки, убийства в защиту чести или смертные приговоры), субальтерными союзниками. Continue reading →

by olladij

От Фуко до 7-го октября

О современном антисемитизме, реакционном антиимпериализме и тоталитарных искушениях

[К заголовку подошёл творчески: слямзил с английского перевода на Fathom. В остальном верно всё, написанному верить. Товарищ, верь, взойдёт она, звезда пленительного счастья и любители Батлер, Фуко, Славоя Жожека и козы-дерризы будут изгнаны из левой ссаными тряпками. О «предательстве интеллектуалов» речи не идёт, они, собственно, никогда своих преференций особенно не скрывали. – liberadio]

Карл-Маркус Гаус, 27.1.2024

Когда в 1978-м году протесты в Иране превратились в массовое движение, философ Мишель Фуко решил прилететь из Парижа в Тегеран. Он хотел понять, какая сила позволила повстанцам смести вооружённый до зубов режим шаха Резы Пехлеви и лишить американских империалистов одного из их самых могущественных вассалов. За несколько лет до этого Фуко в своих влиятельных исследованиях объяснил, что европейское Просвещение проложило путь к буржуазной дисциплине, институционально испытало настоящую «тюремную систему» в тюрьмах и клиниках и в конечном итоге подчинило ей всё общество. Иранская революция восхитила его именно тем, что не была революцией по образцу западных или восточных, буржуазных или большевистских моделей, а скорее принесла в мир нечто новое. Он называл это «политической спиритуальностью» и в данном конкретном случае подразумевал единство антиимпериалистической борьбы и шиитского мученичества. Короче говоря, атеист, критик буржуазного государства и антиколониалист открыл для себя исламизм.

Фуко посвятил этой новой форме революции восторженные статьи во французской прессе и был принят на аудиенции аятоллой Хомейни, который всё ещё жил в изгнании в Париже. В результате он, видимо, не захотел и не смог применить к зарождающейся теократии свои собственные инструменты критики, которые он приобрёл при анализе буржуазного общества и использовал для его осуждения. Впоследствии он ни словом не обмолвился о том, что исламисты узурпировали революцию, преследовали любую оппозицию кровавыми судами, насаждали патриархальную принудительную власть над женщинами и объявили антисемитизм государственной доктриной.

По-настоящему он разозлился только тогда, когда феминистки Ирана в изгнании во Франции попросили его не закрывать глаза на бесправие женщин. Он дал им понять, что своей критикой они лишь разжигают предрассудки Запада в отношении ислама, иными словами, они не поняли, чего требует исторический момент: поставить свои собственные интересы выше уникальной возможности наконец освободить землю от проклятого капитализма и его европейского наследия.

И по сей день некоторым левым интеллектуалам на Западе не приходится сталкиваться в такими трудностями, как оппозиционерам в исламских странах, которые не считают права человека ложью и обманом европейского коварства, а настаивают на их универсальности и осуждают религиозный деспотизм. Их клеймят как пособников империализма, которые постоянно разжигают исламофобию.

Только подумайте: представители вчерашних колониальных держав, которые сегодня выдают себя за антиколониалистов, указывают жителям бывших колоний, как им следует вести себя в глобальном процессе деколонизации, без всякого стеснения и с неизменным высокомерием превосходства!

В постоянном поиске

Что заставляет многих самопровозглашенных «антиимпериалистов» симпатизировать реакционным деспотиям? Я думаю, это их постоянный поиск того, что они больше не могут найти в своих процветающих странах: того революционного класса, слоя или группы, которые обладают всем необходимым, чтобы освободить человечество от угнетения и отчуждения, одновременно освободив себя.

Согласно марксистскому взгляду на вещи, международный рабочий класс был призван выполнить эту задачу, но после всех экономических, социальных и технологических изменений, его фрагментации как класса и политически обусловленной десолидаризации, вряд ли кто-то ещё доверяет ему эту работу. Continue reading →

by olladij

В защиту Бонанно, против «повстанцев»

Как-то прошли мимо liberadio траурные речи и смакование длинного послужного списка Альфредо Бонанно. Для меня лично он большой роли никогда не играл, но в определённых кругах, помнится, котировался довольно высоко. Истинные повстанцы, борцуны против современного мира, равно как и настоящие анархо-примитивисты интернета, по понятным причинам, избегают. Может быть, поэтому мне нигде в декабре 2023-го некрологи и не попадались. Может быть, я просто слишком стар уже для этого и просто не знаю, в каких кустах скрываются инсуррекционалисты на моём районе, кто знает? Да и сам Бонанно, надо сказать, был политическим ребёнком даже не 80-х, а 70-х годов прошлого столетия. Грабил вот банки, бегал от полиции, сидел в тюрьме и таки умер в возрасте 86-и лет. Где уж нам, задротам и ботаникам?

Так называемые повстанцы, при всей их провозглашаемой любви к практике, развили с годами бурную литературную деятельность, котoрой и занимаются солидарно и очень серьёзно в международном масштабе. Это та, в котрой каждому горящему мусорному баку посвящается отдельная брошюра. Об этой литературной практике можно сказать следующее: она, судя по лексику и манере письма, наследует литературе ситуационистов. Оные знали в своё время, что никого академическая левая эзотерика не заинтересует, и «марксология» производится и публикуется не ради чтения, а ради, собственно, производства и публикации. Отсюда и их цветастый язык, но на заднем плане — всегда точнейшее знание Марксовой критики товарного фетишизма и критика послевоенного европейского общества. (Но критику антисемитизма у них искать бесполезно, как будто ВМВ была простым продолжением ПМВ). Кроме того, они отчётливо понимали, что ещё никто не отправился на баррикады после подробного обсуждения на марксистском кружке трудов классиков, а философствовать, в общем-то, со времён Штирнера больше незачем. Скорее, наоборот: более надёжного контрреволюционного средства левые ещё не изобрели. Повстанцы же просто переняли язык этой агитации после того, как ситуационисты не нашли, что сказать бунтарям 68-го, и закономерно сами стали объектом изучения как марксистских кружках, так и в академических кругах. Чувственные и яркие, но содержательно довольно размывчатые их памфлеты были довольно популярны в 2010-х. Например, «На ножах со всем существующим» от Умопомрачительного самиздата; предисловие от переводчиков полностью подтверждает мои догадки. Continue reading →

by olladij

Syndikalisten in der Russischen Revolution (1940)

Grigori Maximow

Die Revolution erschütterte alle Klassen und Schichten des russischen Gesellschaftslebens. Als Folge der drei Jahrhunderte währenden Unterdrückung durch das zaristische Regime hatte sich eine große Unruhe in allen Schichten der russischen Gesellschaft ausgebreitet.

Während der revolutionären Explosion wurde diese Unruhe zu der Kraft, die die heterogenen Elemente zu einer mächtigen Einheitsfront zusammenschweißte und die das Gebäude der Despotie innerhalb von drei Tagen zerstörte – eine kurze revolutionäre Periode, die in der Geschichte beispiellos ist. In dieser Bewegung herrschte trotz der Tatsache, dass die einzelnen Kräfte von unterschiedlichen und sich oft gegenseitig ausschließenden Aufgaben und Zielen angetrieben wurden, völlige Einmütigkeit. Im Moment der revolutionären Explosion stimmten die Ziele dieser verschiedenen Kräfte zufällig überein, denn sie hatten einen negativen Charakter, da sie auf die Vernichtung des überkommenen absolutistischen Regimes gerichtet waren. Die konstruktiven Ziele waren noch nicht klar. Erst im weiteren Verlauf der Entwicklung, durch die unterschiedlichen Konstruktionen der Ziele und Aufgaben der Revolution, kristallisierten sich die bis dahin amorphen Kräfte heraus und es entstand ein Kampf zwischen ihnen um den Triumph ihrer Ideen und Ziele.

Es ist ein bemerkenswertes Merkmal der Revolution, dass sie trotz des eher geringen Einflusses der Anarchisten auf die Massen vor ihrem Ausbruch von Anfang an den anarchistischen Kurs der vollständigen Dezentralisierung verfolgte; die revolutionären Gremien, die durch den Verlauf der Revolution sofort an die vorderste Front gedrängt wurden, waren in ihrem wesentlichen Charakter anarchosyndikalistisch. Sie waren von der Art, die sich als geeignete Instrumente für die schnellste Verwirklichung des anarchistischen Ideals anboten – Sowjets (Räte), Fabrikkomitees, bäuerliche Land- und Hauskomitees usw. Die innere Logik der Entwicklung und des Wachstums solcher Organisationen führte im November (Oktober) 1917 zur vorübergehenden Abschaffung des Staates und zur Beseitigung der Grundlagen der kapitalistischen Wirtschaft. Ich sage „vorübergehend“, denn auf lange Sicht triumphierten der Staat und der Kapitalismus, da die logische Entwicklung der Revolution von denjenigen offen vereitelt wurde, die anfangs dazu beitrugen, ihren Entwicklungsprozess zu beschleunigen. Ungehemmt von den allzu vertrauensvollen Massen, deren Ziele und Handlungsweisen zwar instinktiv spürbar, aber noch weit davon entfernt waren, klar erkannt zu werden, hüllten die Bolschewiki in dem Maße, wie sie das Vertrauen dieser Massen gewannen, die Revolution allmählich in die abschreckende Atmosphäre staatlicher Dominanz und roher Gewalt ein und verdammten sie so zu einem unvermeidlichen Zerfallsprozess. Dieser Prozess machte sich jedoch erst sechs Monate nach der „Oktoberrevolution“ bemerkbar. Bis zu diesem Zeitpunkt reifte die Revolution immer weiter heran. Der Kampf wurde schärfer und die Ziele nahmen einen immer klareren und deutlicheren Charakter an. Das Land brodelte und sprudelte und lebte ein erfülltes Leben unter den Bedingungen der Freiheit.

Der große Kampf

Der Kampf der Klassen, Gruppen und Parteien um den vorherrschenden Einfluss in der Revolution war intensiv, kraftvoll und auffällig. Infolge dieses Kampfes kam es zu einer Art Patt der Kräfte; keine war in der Lage, eine Überlegenheit gegenüber den anderen zu erlangen. Dies wiederum machte es dem Staat und der Regierung – der äußeren, über der Gesellschaft stehenden Kraft – unmöglich, zum Instrument einer der streitenden Kräfte zu werden. Der Staat war also gelähmt, da er seinen negativen Einfluss auf den Lauf der Dinge nicht ausüben konnte, zumal die Armee aufgrund ihrer aktiven Rolle in der Bewegung aufhörte, ein gehorsames Instrument der Staatsmacht zu sein. In diesem großen Kampf der Interessen und Ideen nehmen die Anarchisten eine aktive und lebendige Rolle ein.

Die Periode von März (Februar) bis November (Oktober) 1917 war in ihrem Umfang und ihrer Tragweite für die anarchosyndikalistische und anarchistische Arbeit, d.h. für die Propaganda, die Agitation, die Organisation und die Aktion, eine höchst glänzende Zeit.

Die Revolution öffnete die Tür für anarchistische Emigranten, die aus verschiedenen Ländern zurückkehrten, aus denen sie vor der grausamen Verfolgung durch die zaristische Regierung geflohen waren. Aber schon vor der Rückkehr der Emigranten entstanden unter aktiver Beteiligung von aus dem Gefängnis und dem Exil entlassenen Genossen Gruppen und Vereinigungen von Anarchisten sowie anarchistische Publikationen. Mit der Rückkehr der Anarchisten aus dem Ausland erlebte diese Arbeit einen erheblichen Aufschwung. Russland war mit einem dichten, wenn auch zu lose verbundenen Netz von Gruppen überzogen. Kaum eine größere Stadt, in der es nicht eine anarchosyndikalistische oder anarchistische Gruppe gab. Die Propaganda nahm Dimensionen an, die für anarchistische Aktivitäten in Russland beispiellos waren. Im Verhältnis dazu gab es eine große Anzahl anarchistischer Zeitungen, Zeitschriften, Flugblätter, Pamphlete und Bücher. Der Buchmarkt wurde mit anarchistischer Literatur überschwemmt. Das Interesse am Anarcho-Syndikalismus und Anarchismus war enorm und erreichte sogar die entlegenen Winkel des fernen Nordens.

Zeitungen wurden nicht nur in den großen Verwaltungs- und Industriezentren wie Moskau und Petrograd herausgegeben, in denen es mehrere anarchistische Zeitungen gab (in Petrograd betrug die Auflage der anarchosyndikalistischen „Golos Trouda“ und der anarchistischen „Burevestnik“ jeweils 25.000; die Moskauer Tageszeitung „Anarchia“ hatte etwa die gleiche Auflage), aber auch in Provinzstädten wie Kronstadt, Jaroslawl, Nischni-Nowgorod, Saratow, Samara, Krasnojarsk, Wladiwostok, Rostow am Don, Odessa und Kiew. (1918 erscheinen anarchistische Zeitungen in Iwanowo-Wosnesensk, Tschembar, Jekaterinburg, Kursk, Jekaterinoslaw und Wiatka).

Die mündliche Propaganda war noch umfangreicher als die schriftliche – sie wurde sowohl in der Armee als auch in den Fabriken und Dörfern durchgeführt. Die Propaganda betonte die zentrale Aufgabe, die der Revolution innewohnenden anarchistischen Prinzipien und Tendenzen herauszuarbeiten und zu ihrem logischen Ende zu führen. Diese Propaganda, insbesondere die anarchosyndikalistische Propaganda, war bei den Werktätigen sehr erfolgreich. Der Einfluss des Anarchismus, insbesondere seiner anarchosyndikalistischen Spielart, war bei den Petrograder Arbeitern so groß, dass sich die Sozialdemokraten gezwungen sahen, eine Sonderpublikation herauszugeben, um den Kampf gegen den „Anarchosyndikalismus im organisierten Proletariat“ zu führen. Leider wurde dieser Einfluss nicht organisiert. Continue reading →

by olladij

Эрих Мюзам: Идеалистический манифест (1914)

Тот, кто, устремляясь в безграничные просторы, делает содержанием своих начинаний новую мораль, новую справедливость, новую человечность, по бесчисленному опыту знает, что он будет не понят. Это почти неизбежная судьба его искусства убеждения — вызывать качание головой и пожимание плечами даже среди людей понимающих, критичных и доброжелательных. Ибо всякая агитация, намерения которой не ограничены временем, беспечно и безрассудно поднимается над практическими соображениями. Для буржуазных натур, то есть тех, кто озабочен настоящим, цель — это всегда следующий шаг. Те, кто стремится к идеалу, «проскакивают мимо цели». Не знать пути к цели на каждом шагу, не испытать инструменты борьбы против любой опасности — вот что вызывает сомнения, предостережения, тревогу и даже яростное сопротивление тенденциям, честность которых не вызывает никаких возражений. Но того, кто после честного размышления знает истину и воздерживается от неё в благоразумном скептицизме, я называю тряпкой.

Вот моя идеальная цель — вот я вижу средства её достижения: какое мне дело до осторожных хамелеонов? Учёные-естествоиспытатели, экономисты, историки, географы, политики и коммерсанты могут быть сто раз правы — они не могут опровергнуть моё чувство, которое знает свои пути. Я хочу международного мира, потому что он кажется мне хорошим. Я знаю, что он будет, когда труд народа не будет больше направлен на войну, когда солдаты откажутся убивать равных себе, когда воля народа будет направлена на мир. Я хочу социализма и анархии. Я знаю, что они возможны, когда труд и потребление будут приведены в справедливое равновесие, когда порядок и миролюбие завоюют жизнь в народе, когда власть и повиновение, господство и рабство уступят место обычаю народов. Они уступят, когда стремление к свободе превратится в желание быть свободным повсюду. Я хочу, чтобы культура и искусство стали общим достоянием народов. Они станут таковыми, когда вкус лучших будет донесён до всех, когда этика масс превратится в порядочность, когда принуждение и наказание станут справедливостью и пониманием.

Но все предпосылки для мира остались невыполнеными. Народы испытывают естественное стремление к экспансии и угрожают границам своих соседей. Неповиновение, всеобщие забастовки и революции приводят к ужасающим наказаниям. Мысль о том, что хищные животные-люди смогут ужиться друг с другом в порядке и понимании, что вкус грубых масс можно переделать, что свобода когда-нибудь станет чем-то иным, кроме красивой фразы, — абсурдна и ребячлива. Сама формулировка ваших идеалов является доказательством того, насколько неизбежны и естественны все институты, против которых вы выступаете. Пожалуйста: я не прошу, я признаюсь. И я стремлюсь перенести свои чувства, которые для меня являются истинами, на чувства моих соседей. Интеллектуально холодные возражения могут быть правильными или неправильными — они отскакивают от осознания того, что хорошо и правильно. В этом и заключается суть агитации: высказать то, что субъективно истинно, повлиять на энергию других в направлении, к которому нужно стремиться. Что захочет самая сильная энергия — немногие или многие — то и будет в будущем. Сиюминутные практические эффекты не имеют большого значения. Они ценны лишь как симптомы нового духа, зарождающегося в подполье. Но новый дух возникает тайно и незаметно, медленно и гораздо позже, чем рассеивается его семя. Когда он впервые внезапно вырывается из-под земли в виде мысли, действия, произведения искусства или познания, его происхождение уже невозможно обнаружить, он действует так, как будто это само собой разумеется и всегда было цельным.

Внезапно появляется новое движение, неожиданно, казалось бы, из ниоткуда. Оно распространяется по кругу, растёт, работает, но его истоки теряются. Весь прогресс рождается незаметно, потому что он исходит от Святого Духа, он исходит от тоски и горечи прошлых идеалистов. Конечно, каждый успех идеализма выглядит иначе, чем его реклама. То, что проявляется из него в жизни людей, — это приспособление к сложившимся условиям, не более чем факторы развития. Но именно поэтому требования к миру должны быть максимально жёсткими, всегда нужно требовать максимум возможного, независимо от перспектив реализации. Только идеальное требование в самом широком смысле создаёт прогресс в узком кругу. Утопия — это предпосылка любого развития.

Развитие не имеет ничего общего с течением лет не только потому, что мы осознаем нереальность времени, но и потому, что история прошлого учит нас, что увеличение количества лет не является гарантией более высокой культуры и более глубокого человеческого достоинства. Понимание и обычаи возникают и исчезают со сменой поколений. Никогда не наступит время, когда революция будет не нужна. Тем не менее мы хотим формировать своё мировоззрение в соответствии с идеалом совершенства, и это возможно, если мы будем устремлены в будущее, которое есть вечность. И мы хотим радоваться, когда где-то из событий времени прорастает цветок, в котором мы узнаем зародыш нашей рекламы, преобразованный и разбавленный.

Вот уже полвека мы переживаем огромное социальное движение. Трудящееся человечество, то есть рабы и бесправные, пересмотрело свои притязания на участие в жизненных ценностях. Да, они осознали, на чем основано их порабощение, и поняли, что замена капитализма должна называться социализмом. Правда, пришли пропагандисты и политики, спекулянты и демагоги, и захватили идею справедливости и освобождения, превратив её в партийную программу. Правда, что инерция мысли и действия вернулась к массам и к самому глубокому проклятию живых — довольству. Но искра от священных углей Сен-Симона, Прудона, Бакунина и Лассаля все ещё тлеет под обломками, и мы, живые, не должны останавливаться в наших усилиях освободить её и раздуть в новый яркий огонь. Женщина пробудилась от позора тысячелетнего унижения как творение мужчин.

Она хочет быть человеком, иметь права и признание мужчины. Тот факт, что борющиеся женщины наших дней жаждут свободы и хотят получить права мужчин, а не права человека, не должен нас раздражать. Трудности и упрямство времени навязали женщинам мужские обязанности. Может быть, хоть раз придёт осознание того, что счастье женщины заключается не в ассимиляции с другим полом, а в освобождении от его господства, то есть в свободе женщины в любви и материнстве. Женщины, вступившие в борьбу, должны ставить перед собой высокие цели. Они должны требовать реорганизации всех социальных форм на основе материнских прав. Когда они добьются того, что ни одна женщина не будет презирать другую за то, что она мать, тогда они должны почувствовать удовлетворение от того, что их усилия и борьба не были напрасными, так же как они сами должны свидетельствовать о том, что славные женщины романтизма не зря были образцами свободной, прекрасной женственности.

Однако в последнее время мы наблюдаем первые вздохи нового движения, которое, возможно, будет призвано сделать высший анархический идеал, самоопределение человека, его гордое доверие к собственной личности, вожделением его послушных современников. Впервые молодежь организуется против власти и принуждения, против традиций и воспитания, против школы и родителей. Молодые люди хотят освободить свои шеи от ремней запретов и дрессировки. Они хотят, чтобы их признали людьми с собственными стремлениями, с собственной жизнью, которых нужно не благодарить, а требовать. С прекрасным радикализмом они стремятся к величайшим вещам: к правде в получении и отдаче, к свободе в жизни и обучении, к пространству для дыхания и становления. В молодёжном журнале «Der Anfang» много недозрелого и порой странного, но это язык молодости, это взволнованное исповедание священного, сильный революционный задор, который будоражит друзей будущего. Пусть учителя, священники и родители взорвутся от возмущения, пусть вооружатся дулами и вызовут полицию, чтобы заблокировать свободное слово в устах молодых, — ничто больше не поможет. Мысль сильнее слова, мысль высвобождена, и ничто не может её остановить. Проблема отцов и сыновей решена, её решила молодёжь. Они перешагивают через страдания стариков, как весна через засуху зимы. Испытанный «опыт» шестидесяти- и семидесятилетних обогатился вот чем: те, кто на целое поколение моложе, правы, то есть у них есть ещё одно поколение опыта. Битва молодых разгорелась. Она приведёт к победе, потому что недостатка в новой крови никогда не будет, а весёлая глупость, которая является прекрасной прерогативой молодости, всегда будет её хорошим оружием.

Вот великолепный пример того, как идеалистическая агитация работает до тех пор, пока не размываются истоки и пока внезапно, в месте, которое никто не знал, способом, который никто не предвидел, его благословение не прорастает из земли. Чего только не делали древние, чтобы сохранить свою власть над молодыми! Они запрещали и наказывали, били и лгали, они скрывали от детей тайну становления человеком, как будто всё спасение было в опасности, если мальчик узнает, что такое девочка. И вот теперь молодёжь со смехом стоит перед ними и кричит им в лицо: вам не нужно ничего нам объяснять, потому что мы давно уже такие же умные, как вы. Не надо нам ничего запрещать, потому что мы делаем то, что считаем нужным. Вам не нужно указывать нам, что делать, потому что мы больше не слушаемся вас. Мы, старшие, ещё не решились на это, как бы горячо мы этого ни желали. Но теперь мы хотим быть искренне счастливы, что видим это в младших, и хотим, чтобы те, кто придёт после нас, выросли в духе, который владеет собой и больше не терпит господства извне. Молодёжь, следующее поколение, грядущее поколение заявило о своей зрелости. Старость не имеет права поколебать её своими устаревшими, окостеневшими принципами. Будущее уверенно за молодёжью. Мы хотим доверить им наши идеалы. Если мы завоевали молодёжь, значит, мы завоевали всё: свободу и культуру, революцию и новое человечество. Молодые люди должны разрушить государства и построить мир, они должны создать социализм и культуру, они должны сделать землю пригодной для жизни духа и человеческого счастья. Мы, оставшиеся, должны довольствоваться тем, чтобы подбадривать их в поэзии и рекламе и открывать рты тем, в ком хранятся духовные блага человечества, чтобы они делали то же самое.

Художники и деятели культуры всё ещё коротают время в кругах эстетов. Они ещё не осознали, что принадлежат народу, общему сообществу, и что их творчество обретает ценность только тогда, когда находит отклик в сердцах собратьев. Дух живых должен быть в авангарде и среди последователей бунтующей молодёжи. Давайте будем агитаторами, давайте сформируем молодёжь мира, чтобы наше слово также посеяло семена новых событий и новой организации! Заткнём уши пророчествам праздных обывателей об обречённости и арифметическим аргументам практичных ворчунов! Давайте провозгласим истинность наших идеалов, невзирая на опыт и сомнения, — и мы увидим мир, построенный на красоте и общности, и — вдали от Бога и церкви — на религиозном пыле.

Перевод с немецкого. Из «Kain. Zeitschrift für Menschlichkeit», Nr. 1/1914.

https://www.anarchismus.at/anarchistische-klassiker/erich-muehsam/6390-erich-muehsam-idealistisches-manifest

by olladij

От антисионизма к антисемитизму

[Ещё для коллекции из «деды воевали», кратко и ясно, хотя и в немецком контексте. Нацист Кюнен, конечно — личность легендарная в узких кругах, но интересовать никого не должен. В общем же, текст устарел. Антисионизм сильно изменился и больше не представлен только заскорузлыми дедками из никому не интересных марксистско-ленинистских сект, переключившимися на фолклористику т.н. “Третьего мира” в отсутствие революционного пролетариата, и христианскими благотворительными НГО, маскирующими под гуманизм свой традиционный средневековый антииудаизм. Ни академический постмодернистский мусор в виде т.н. «доколониализма», ни мигрантская молодёжь, ищущая прибежища от постмодернистской зауми в тех же кондовых марксистско-лениниских и/или исламистских сектах, в коцне 90-х Бруну знакомы не были. Тут уже без литра водки и разговора о радио «Цезен» не обойтись. – liberadio]

Йоахим Брун, 1997

Сионизм является неверным ответом на антисемитизм. Но исторически он был единственно приемлемым. Все говорят о «сионизме», а не об израильском национализме. На фоне материалистической концепции нации, как мы должны оценить сионизм и антисионизмом? И почему правильно утверждать, что антисионизм — это лишь проявление левого антисемитизма?

I. Критика государственности вместо антисионизма

То, что ООН под давлением арабского и советского лагерей осудила в 1975-м году как «расистскую сущность сионизма», является сущностью государственности par excellence: однородность и гомогенизация людей в государственный народ и властный материал. Антисионизм, с другой стороны, демонстрирует столь же странное и в то же время показательное отсутствие интереса к этому уникальному процессу конституирования гражданской государственной власти ex nihilo, в беспрецедентном в истории случае догоняющего государствообразования. Словно в ускоренном режиме, основание Израиля последовало за двухсотлетним процессом первоначального накопления в Европе на коренном арабском населении, не пытаясь, однако, компенсировать высвобождение аграрных натуральных производителей промышленностью в ходе капитализации аграрной экономики. Поэтому основание Израиля представляется буржуазным филосеемитам чистейшим чудом, а левым антисионистам — жестокостью как таковой. В своём немецко-националистическом почтении и сталиноидном возмущении эти критики Израиля не хотят ничего иного, кроме как спасти свою собственную иллюзию доброго, национального или социального государства.

«Искусственность сионистского образования», которую так осуждает антисионизм в Израиле, заключается именно в том, что еврейское государство не может претендовать на ложную естественность и псевдопроисхождение ab ovo, в тени которых в Европе могла произойти трансформация абсолютистской государственности в государственность буржуазную.

Под чарами идеалистического лозунга «права на самоопределение» антисионисты рассматривают вопрос о конституции государственности так же, как до сих пор это делает любая конституционная и государственная теория: как проблему права и морали. Поэтому они предпочитают обсуждать «вопрос Гретхен» о том, являются ли евреи вообще «народом» и могут ли они претендовать на национальное право, перебирая туда-сюда критерии и так и не приходя к ответу, что политическое единство «народа» ни в коем случае не вытекает из языковых, культурных, исторических или иных причин, но из установления политической централизации, которая способна определять и утверждать границы. Критерии, которые национализм, будь то левый или правый, способен предоставить для существования народа, являются произвольными иллюстрациями уже установленного суверенного правления или движения, стремящегося к созданию государства.

Дилемма сионизма как национально-освободительного движения евреев заключается в том, что евреи должны стать «народом» и основой легитимной государственной власти, а точнее: должны захотеть, то есть создать «народ», позитивная общность которого в начале 20-го века — за исключением остатков религиозной традиции — состояла не в чем ином, как в негативе общих преследований в прошлом, настоящем и, вероятно, будущем. Общность евреев как «народа» не могла быть ни выведена из их неоспоримого единства как материала государственной власти, ни реконструирована через их несомненный синтез как субъектов экономики, ни установлена через их бесспорную связь как исповедников веры. Объективная причина их единства как сообщества преследуемых неизбежно оставалась скрытой от евреев — независимо от того, организовывали ли они себя как буржуазные или пролетарские ассимиляционисты, как буржуазные или социалистические националисты.

II. Достижения и дилемма сионизма

Теодор Герцль и отцы-основатели сионистского движения чувствовали ярость антисемитизма лучше, чем якобы научный социализм. Парадокс преследования, хотя для этого не было никаких причин, логическое противоречие, когда человек оказывается в центре социальной агрессии, хотя он ни в чем не виноват, абсурд, когда одновременно наносится удар и по капитализированным обществам Запада, и, хотя и по иным причинам, по всё ещё полуазиатским обществам Востока, хотя ничто в самом еврейском существовании ничего не предполагало, не приглашало и не оправдывало — они были не в состоянии понять этот объективный абсурд, и осознание того, что государство и капитал осуществляют внутренние противоречия своей собственной конституции под ложным, но, тем не менее, реально существующим адресом антисемитизма, ничуть бы им не помогло. Continue reading →

by olladij

Дилемма израильского анархизма (2015)

[Кстати, ещё забытая, но актуальная классика из 2015-го года, опять-таки, для коллекции. Я был охуенен, это надо признать. И признать бесприкословно. Редацкии «Нигилиста» надо отдать должное, она встала тогда на мою сторону, израильские инфоцыгане (кек, простите) отправились искать счастья в другие места. А один даже перестал быть анархиствующим петушком с деколонизаторской помойки и стал красавцем-мужчиной. Кароч, читайте на сайте оригинала комментарии. В военные действия я тогда ввязываться не стал: у людей там еврейский шансон столетней давности аргументом считается. Что с них взять? С тех пор ничего не изменилось. «Ахдут» благополучно сдулся, вместо него надулся «Компас» – такая же тусовка понаехов («нас упрекают в том, что мы понаехи из России, но на самом деле мы понаехали из Беларуси и Украины», авторы тезисов «Палливуд на службе Израиля» и «палестинский минздрав как достоверный источник информации». Эта глупость эндемична и охотно воспринимается вовне. Чекните, кто может, например, книгу Леона Поялкова «De Moscou à Beyrouth. Essai sur la désinformation» от 1983-го года и убедитесь в том, что кампания антисионистской дезинформации уже сорок лет ездит на одних и тех же клише. Иногда сделанный личной идентичностью анархизм (или любой другой -изм) разбивается о жестокую реальность и выбрасывается вместе с превратившимся в чистую идеологию анархизмом, примеры есть. Палестине поможет лишь движение за гражданские права, а для этого ей и её любителям нужно отказаться от деколониального дискурса. Всем успехов в этом начинании. – liberadio]

Мы опубликовали статью Игаля Левина, ранее выложенную на сайте Автономного Действия, хотя сама статья, признаться честно, вызвала у части редакции оторопь и своеобразное чувство отторжения. Разумеется, мы серьёзно относимся к мнению Игаля и дружественной нам анархистской группы Единство/Ahdut, и написать краткий критический комментарий к статье — было непростой задачей. Статья содержит целый ряд спорных, с нашей точки зрения, утверждений и полемических фигур, которые мы привыкли слышать, в первую очередь, от неизраильских антисемитов по всему миру, прикидывающихся левыми антисионистами и борцами за свободу не индивидов, но всегда – «народов». И тем лучше, тем почётней, если колонизатором и фашистским агрессором можно выставить осаждаемое со дня своего провозглашения государство переживших Холокост — представляющее собой единственный практический и материально весомый вывод, на который неохотно решилось так называемое мировое сообщество после подавления антисемитского фурора национал-социализма. Разумеется, ЕДИНСТВЕННО ВЕРНЫМ практическим выводом была бы социальная революция, как говорили нам пару лет назад товарищи из Ahdut; т.е. упразднение капитализма, неизбежным симптомом которого являются расизм и антисемитизм, и национального централизованного государства, самого условия возможности геноцида. Но в этом дилемма израильской государственности, этой последней буржуазной революции: трагедия человеческой эмансипации, искажённой государственной логикой, и надежда, что искра эмансипации сможет выжить хотя бы в этой форме. Дилемма, о которой ещё помнили такие анархисты как Йосеф Луден, Абба Гордин, Августин Сухи и Сэм Долгофф, которую, кажется, перестали даже осознавать современные израильские радикальные левые.

Да, всё могло быть действительно иначе. И, конечно, не благодаря «Гистардуту». Об этом свидетельствует, хотя бы, попытка Ганса Поппера в 1949 г. социологически проанализировать функционирование фактически безгосударственного сообщества «йешув» в Палестине во время британского мандата 1918-1948 гг. Предоставленное британской администрацией само себе общество успешно воспроизводило себя экономически, гарантировало защиту, культурную жизнь и образование, и старалось жить в мире с арабскими соседями. Но, в конечном итоге, возобладал государственный (следовательно, и милитаристский) принцип.

«В день, когда Палестина станет независимой от Англии и конституируется как суверенное государство, евреи Палестины будут страдать под арабами в роли национального меньшинства. Если же, наоборот, евреям посчастливиться создать свое суверенное государство, то арабы Палестины превратятся в меньшинство, угнетаемое еврейским государством. Таков непримиримый закон государств и национальных меньшинств. Конечно, потенциальному еврейскому государству, которое изгнало бы урожденных арабов, неизбежно пришлось бы вести борьбу против трех соседних арабских государств, окружающих его. Это стало бы принципом нации, вооруженной до зубов»

так пророчески писал в 1929 г. анархист Александр Шапиро. В 1929 г. ещё можно было критиковать сионистское движение и настаивать на социальной революции; после Второй мировой войны, после Освенцима, после соучастия организованного пролетариата в мировой бойне и всемирного равнодушия к судьбам тех, ради кого Освенцим и затевался, на наш взгляд, нельзя. Можно сожалеть об учреждении еврейской государственности вместе с либертарным мыслителем Мартином Бубером, сетовавшим на «деградацию» еврейской культуры до всего лишь ещё одного государственного образования рядом с другими государствами. Но абсурдно по причине этих сожалений вливаться в хор антисемитов.

«Политкорректная мягкость» по отношению к Израилю? Ни зимой 2008/09, ни летом 2014-го мы такой мягкости в «левых» кругах не припомним. Внешнеполитически Россия в прошлом году действительно заняла довольно благосклонную к Израилю позицию, интернет, как истинно отхожее место духа, был в это время полон антиизраильской пропаганды и откровенного антисемитизма.

Трагедию Накбы, «изгнание коренного арабского населения» с территории молодого государства Израиль, о которой упоминает автор, стоило бы поставить в контекст предшествующих ей антиееврейских погромов и арабско-израильской войны 1948/49 гг., когда тысячи арабов последовали призыву арабских правителей покинуть страну на время войны и, с другой стороны, опасаясь мести евреев (см. резня в Дейр-Ясине, осуждённая Хаганой); а кроме того, в контекст последовавшей за этим «еврейской Накбы» – изгнанием тысяч евреев из арабских стран. Посему, с нашей точки зрения, сравнение Накбы с «Хрустальной ночью», стилизация воззваний рабочего совета Хайфы под нацистскую листовку, обозначение единственного современного буржуазного государства на Ближнем Востоке, потенциально представляющему, согласно своему raison d’etat, прибежище для евреев по всему миру, «одним из самых страшных режимов 20-го столетия» является — проявим тут «политкорректную мягкость» к нашим оппонентам — ан-исторической глупостью. Обратимся в очередной раз к антисемитскому фурору, инсценированному летом 2014 г. на улицах многих европейских городов, как к относительно недавнему наглядному примеру: для множества европейских евреев эти выступления и возросшее с тех пор количество антисемитски мотивированных преступлений послужили сигналом к эмиграции в Израиль. И он готов, скрипя бюджетом, их принять. В этом его PR, конечно, его пропагандистский капитал, но и самая причина его основания. Continue reading →