Как-то прошли мимо liberadio траурные речи и смакование длинного послужного списка Альфредо Бонанно. Для меня лично он большой роли никогда не играл, но в определённых кругах, помнится, котировался довольно высоко. Истинные повстанцы, борцуны против современного мира, равно как и настоящие анархо-примитивисты интернета, по понятным причинам, избегают. Может быть, поэтому мне нигде в декабре 2023-го некрологи и не попадались. Может быть, я просто слишком стар уже для этого и просто не знаю, в каких кустах скрываются инсуррекционалисты на моём районе, кто знает? Да и сам Бонанно, надо сказать, был политическим ребёнком даже не 80-х, а 70-х годов прошлого столетия. Грабил вот банки, бегал от полиции, сидел в тюрьме и таки умер в возрасте 86-и лет. Где уж нам, задротам и ботаникам?
Так называемые повстанцы, при всей их провозглашаемой любви к практике, развили с годами бурную литературную деятельность, котoрой и занимаются солидарно и очень серьёзно в международном масштабе. Это та, в котрой каждому горящему мусорному баку посвящается отдельная брошюра. Об этой литературной практике можно сказать следующее: она, судя по лексику и манере письма, наследует литературе ситуационистов. Оные знали в своё время, что никого академическая левая эзотерика не заинтересует, и «марксология» производится и публикуется не ради чтения, а ради, собственно, производства и публикации. Отсюда и их цветастый язык, но на заднем плане — всегда точнейшее знание Марксовой критики товарного фетишизма и критика послевоенного европейского общества. (Но критику антисемитизма у них искать бесполезно, как будто ВМВ была простым продолжением ПМВ). Кроме того, они отчётливо понимали, что ещё никто не отправился на баррикады после подробного обсуждения на марксистском кружке трудов классиков, а философствовать, в общем-то, со времён Штирнера больше незачем. Скорее, наоборот: более надёжного контрреволюционного средства левые ещё не изобрели. Повстанцы же просто переняли язык этой агитации после того, как ситуационисты не нашли, что сказать бунтарям 68-го, и закономерно сами стали объектом изучения как марксистских кружках, так и в академических кругах. Чувственные и яркие, но содержательно довольно размывчатые их памфлеты были довольно популярны в 2010-х. Например, «На ножах со всем существующим» от Умопомрачительного самиздата; предисловие от переводчиков полностью подтверждает мои догадки.
Бонанно был не таков. Он на самом деле пытался анализировать изменяющийся капитализм на сломе веков с точки зрения его революционного упразднения. Но подобная литература, т.к. одновременно она концепируется как непосредственное руководство к действию, очень плохо старится. Мы также знаем, что прокуратура тоже очень ценила книги Бонанно: за «Вооружённую радость», к примеру, ему пришлось присесть на полтора года. Что есть, то есть (как, по слухам, говаривал Гегель), ибо кроме автобиографий Люсио Уртубии и Виктора Сержа повстанческая литература не может предложить практически ничего интересного. Но среди всего, что я читал у Бонанно, возможно, самым важным было «The Anarchist Tension», точнее, его слова о возможных последствиях (анти)политического действия: «What would have happened if one had really managed to enter the base and destroy it? I don’t know. Probably nothing, possibly everything. I don’t know, no one can tell. But the beauty of realising the destructive event is not to be found in its possible consequences». Давным-давно мы, кучка юных анархистов, пытались радикализовать студенческие протесты в Вюрцбурге против реформы образования, случайно наткнувшись на этот текст, смеялись до слёз от этого уровня анархистской «экспертизы»: «я не знаю, я не знаю, никто не может этого знать». Долгие годы это было у нас дежурной шуткой. В Бонанно мы были глубоко разочарованы, мы были глубоко разочарованы своей так называемой практикой. А слова-то были очень мудрыми! Кто в политическом действии утверждает обратное, врёт себе и своим соратникам или манипулирует ими.
Я знаю, что инсуррекционалисты, как правило, честны с собой и не скупятся с критикой своей тусовки и левого движа вообще. Я также знаю, что провозглашаемое единство теории и практики, когда мыслимое непосредственно должно превращаться в содеянное, а свершившееся — тут же становиться мыслимым, становится трамплином в инфантильную регрессию и изоляцию группы от «внешнего» общества, из которой наказывается упрямая общественная реальность, отказывающаяся подчиняться революционерам. «Почему мы поджигаем ваши ночи», как называется один известный памфлет греческих повстанцев, объясняет это не власть имущим, а человеко-овцам, fellow sheeple, не купившимся на цветастый язык анархистских листовок. Зачастую тухловатая, субкультурная псевдо-революционная практика этой тусовки ре-теоретизируется в «хаос (произвольного) разрушения ради эксперимента», как было однажды заявлено после бессмысленной оргии насилия в восточном районе Лейпцига. Мне приходилось присутствовать и при захватах пустующих домов, и при разгроме банков. Мне не жалко ни спекулянтов на недвижимости, ни окон банковских филиалов — но я видел как тусовка, воспринимающая то же самое общество, от имени которого, она якобы действует, как враждебное, третирует и провоцирует его, преследуя исключительно свои, субкультурные интересы. Интересно, что т.к. повстанчество в Германии особого развития, хотя бы даже теоретического осмысления так и не получило.
Чем старше я становлюсь, тем больше я, кажется, понимаю, что имели в виду олдскульные анархисты вроде Рикардо Флореса Магона или Густава Ландауэра, когда под революцией всегда подразумевали «регенерацию». Может, это просто старческое, кризис среднего возраста. Или нет. «Никто не может этого знать». Об этом как-нибудь в следующий раз.
Бонанно не был таким как вы.
нем.: https://dasgrossethier.noblogs.org/2023/12/bonnano-war-ein-ehrenmann/