by olladij

Миграционная политика и криминал

Торстен Фуксхубер

 

В Германии ведутся бурные дебаты по поводу всеобщего отказа от просителей убежища. Другие европейские страны также находят эту идею привлекательной. Однако те, кто препятствует легальным путям бегства, не только бросают нуждающихся в защите на произвол судьбы, но и делают себя уязвимыми для шантажа и укрепляют власть преступных группировок и режимов.

Классическая форма рэкета хорошо известна по фильмам о мафии: Банда ходит по магазинам своего района и обещает защиту от угрозы, которую предоставляет не кто иной, как они сами. Если вы не заплатите, магазин будет разгромлен до основания. Это похоже на то, как европейские государства ожидают помощь от режимов, подобных сирийскому или афганскому, чтобы избавиться от беженцев оттуда: Люди готовы платить мошенникам, лишь бы иметь душевное спокойствие. Однако, в отличие от мелких бизнесменов в фильмах, европейские государства вряд ли можно рассматривать как жертв, а скорее как пособников бандитов.

Пока талибы празднуют третью годовщину восстановления своего эмирата с помощью «закона о добродетели», который почти полностью запрещает женщинам участвовать в общественной жизни, а из Сирии приходят сообщения о том, что режим Асада продолжает произвольно заключать в тюрьмы и «исчезать» людей в больших масштабах, в Германии обсуждают общий запрет на приём беженцев из этих стран и принудительную депортацию в них. Главная цель, как утверждается, — предотвратить теракты, подобные недавнему в Золингене, в котором от рук 26-летнего исламиста из Сирии погибли три человека.

Чтобы разрешить депортацию в Сирию, необходимо вести переговоры с Башаром Асадом; там нет другой властной структуры, к которой можно было бы обратиться дипломатическим путём. Асад дорого запросит за сделку с европейскими государствами, говорит Хайко Виммен из аналитического центра International Crisis Group на новостном портале немецкой новостной программы «tagesschau»: «Вы можете представить себе много вещей, которые сирийцы имеют в списке своих желаний». Сара Вагенкнехт, председатель «Альянса Сара Вагенкнехт — Разум и справедливость» (BSW), несомненно, была бы рада выполнить, вероятно, очень важный пункт этого списка: «Я бы хотела, чтобы мы отменили экономические санкции против Сирии», — заявила сторонница политики убежища в конце августа в новостной программе «tagesschau».

Признание деспотов

Асад, несомненно, также попытается извлечь финансовую выгоду, если вернёт из Германии тех людей, которых сейчас принято считать исламистами, даже если подавляющее большинство из них бежали от его пыточного режима или «Исламского государства».

В начале первоначально ненасильственного восстания против него в 2011-м году он также освободил исламистов, находившихся в то время в тюрьмах, в рамках общей амнистии. Именно эти силы превратили «революцию, изначально направленную против Асада, в исламистскую», – говорит в интервью немецкому еженедельнику «Zeit» председатель министерства иностранных дел самоуправляемого региона Рожава на северо-востоке Сирии Ольхам Эхмед: «Если сегодня правительства попытаются передать сирийскому режиму подозреваемых в исламизме, то, скорее всего, повторится тот же сценарий». Вместо того чтобы опираться на собственные конституционные процедуры, Асаду фактически возвращают его боеприпасы: это похоже на бандитскую версию круговой экономики: сирийский режим может снова и снова отправлять таких людей в Европу, чтобы вызвать хаос в этой стране, и в конце концов забирать их обратно за определённую плату. Continue reading →

by olladij

Дэвид Торо Вик: От политики к социальной революции (1954)

Прошло уже почти десять лет после окончания войны, и ничто в этой атмосфере — давайте будем откровенны — не даёт даже скромной надежды или удовлетворения людям, желающим мира, экономической справедливости и свободы. Наше социальное состояние требует радикальных шагов, использования наших высших сил, непросчитанного риска — чтобы понять это, достаточно взглянуть на наш мир перманентной войны, столкновения государств-империй, бюрократических правительств и бизнеса, нынешней инквизиции. История, слепой импульс слепого прошлого, не спасает нас; даже в тех редких случаях, когда удаётся предпринять разумные действия в отношении великих национальных вопросов, вряд ли можно питать иллюзии, что наилучший исход разумно приблизит нас к хорошему обществу; рабочее движение не возрождается, а народ не слышит призывов подняться и изменить все это. Нужно придумать что-то другое, а радикалы в целом не слишком изобретательны.

Теперь придумать «что-то ещё, что нужно сделать» совсем не просто — особенно если не указывать кому-то другому, что именно нужно придумать! Однако можно дать приблизительное описание того, что нужно. Это тем более необходимо сделать, что, по общему мнению, нам нужны «новые направления». А бывает, что нужные направления на самом деле очень старые, почти очевидные, но так тщательно игнорируемые! А поэтому и говорить о них не возбраняется.

Воинственный пацифизм

Единственным ярким новшеством на американской радикальной сцене стала кампания гражданского неповиновения, которую вели воинствующие пацифисты, вдохновлённые непосредственно Ганди и, опосредованно, Торо. Я хочу немного рассказать об этом движении — чтобы воздать ему должную хвалу и использовать его недостатки, чтобы показать важнейшие забытые направления в мышлении американских радикалов.

Сегодня, 15-го марта, почта принесла сообщение о том, что 43 человека отказались платить подоходный налог в этом году. За последние несколько лет несколько человек были заключены в тюрьму за сопротивление призыву; до тех пор, пока её не заставили замолчать правительственные правила почтовых отделений, газета «Альтернатива» вела активную агитацию в этом направлении, как и некоторое время «Католический рабочий». Недавно многие из тех же людей, большинство из которых связаны с движением «Миротворцев», выступили с заявлением об отказе от сотрудничества с инквизицией Конгресса и подтвердили намерение пользоваться свободой слова.

По причинам, к которым мы вернёмся позже, анархисты критиковали эту программу, без сомнения, неоправданно жёстко. Из всех радикальных движений пацифизм — самое слабое в теоретическом плане, это подсадная утка. Но факт остаётся фактом: эти люди, жертвуя собой или, по крайней мере, рискуя, сделали символический жест протеста. Не все остальные сделали что-то подобное, и их «пропаганда действием» достойна восхищения, заслуживает почёта.

Но Воинствующий пацифизм не является общим методом социального действия, и его главная ошибка как раз в том, что он не видит этого. Это техника. Это то, что приходится делать некоторым людям в силу своей честности. Это практическое оружие, имеющее определённое значение. Но как очевидный факт, это не метод изменения общества.

История гражданского неповиновения наглядно иллюстрирует нашу мысль. Торо протестовал против конкретного закона, «Закона о беглых рабах», закона, который всеобщее неповиновение могло бы вывести из строя без лишних слов. В более широком смысле он рассматривал гражданское неповиновение как способ для граждан проявлять постоянную бдительность и личную ответственность по отношению к закону и правительству. Но предположим, что правительство в основе своей не является разумным, что оно было создано путём лоскутного исправления зла меньшим злом — что это будет за образ жизни, при котором сознательные граждане большую часть времени проводят в тюрьме? (Легко сказать, что в некоторых обществах свободный человек «должен» сидеть в тюрьме; но кроме как в качестве революционного лозунга это очень неприятное предположение). Или предположим, что зло — в нашем случае войны, армии и прочее — не глупый нарост на здоровом социальном теле, а часть самой ткани общества — как правительство может от него отказаться и исправить ситуацию?

Вот почему необходима социальная революция, и почему энергия должна быть направлена не на влияние на правительство, а на изменение всей системы.

Масштаб проблемы, для решения которой в Индии применялось гражданское неповиновение, также был очень узким, что заслонялось размерами страны. Вопрос заключался лишь в том, каким будет правительство Индии — британским или индийским? Экономические, коммунальные и прочие отношения оставались прежними, британским правителям оставалось только устать от нападок и позора и, наконец, придумать достаточно изящный способ уйти. (Кстати, возможно, именно то, что гандианство разделило друг от друга вопросы независимости и социальные вопросы, обернулось его неудачей).

Наша проблема в Америке, повторюсь, заключается в социальной революции. «Войны прекратятся, когда люди откажутся воевать» — только если они перестроят общество таким образом, чтобы устранить тягу к войне, необходимость в ней. Continue reading →

by olladij

Экологический кризис и восхождение постфашизма

antithesi

Экологический кризис оказывает глубокое влияние на материальные условия общественного воспроизводства, выходя за рамки «стихийных бедствий» и углубляя противоречия, присущие капитализму. Этот кризис не только проявляется в таких явлениях, как наводнения, засухи и пандемии, но и играет непосредственную роль в разжигании конфликтов, социальных волнений и массовых переселений. В дальнейшем мы попытаемся всесторонне обосновать связь между экологическим кризисом и возникновением так называемого постфашистского течения — политической и идеологической тенденции, поднимающей голову по всему миру. Постфашизм — это политическая форма преобразования массового возмущения от условий социального существования в национализм, расизм и этнокультурный конфликт, не бросающий ни малейшего вызова основным формам авторитарного либерализма. Напротив, он служит дополнением к этим формам, выступая в качестве рычага для нормализации политики, некогда считавшейся экстремальной и неприемлемой, и в то же время создавая ложного противника, который её легитимизирует.

Капиталистическая форма метаболизма между обществом и природой

Капиталистическая форма метаболизма между обществом и природой определяется тенденцией капитала к непрерывному и неограниченному расширению как самоценной стоимости. Эта тенденция неизбежно вступает в конфликт с естественно обусловленными материальными и временными условиями производства, такими как биологические циклы воспроизводства животных и растений. Однородный, делимый, подвижный и количественно неограниченный характер формы стоимости находится в прямой оппозиции к единству и неделимости продуктов природы с их качественным разнообразием, локальной спецификой и количественными пределами.

Тот факт, что капитал рассматривает каждый социально обусловленный природный предел как барьер, который необходимо преодолеть, не означает, что такое преодоление действительно возможно без нарушения локального или даже планетарного экологического баланса. Напротив, именно здесь кроется потенциал как для катастрофических изменений в локальных и периферийных экосистемах, так и для более комплексного нарушения планетарного экологического баланса. Нарушение нынешнего планетарного экологического равновесия (с наступлением антропоцена), накопление парниковых газов, загрязняющих и токсичных веществ и потенциально необратимое катастрофическое изменение климата, ведущее к уничтожению природных предпосылок для удовлетворения социальных потребностей человека, не являются неизбежными результатами конфликта между обществом и природой. Напротив, это конкретные исторические явления, связанные с преобладанием капиталистического способа производства.

Капиталистические менеджеры и эксперты начинают рассуждать о «рациональном использовании природных ресурсов», когда производительность капитала оказывается под угрозой из-за расточительных и разрушительных практик, присущих производственным процессам компаний и государств, которыми они управляют. Сюда относятся истощение обрабатываемых земель, вырубка лесов, загрязнение воды, исчерпание легко добываемых ископаемых видов топлива и редких элементов и т. д. Когда деградация окружающей среды препятствует расширенному воспроизводству капитала, например, в результате замедления роста производительности сельского хозяйства или увеличения расходов на борьбу с болезнями, связанными с загрязнением окружающей среды, и тем самым повышает стоимость рабочей силы, эти случаи деградации окружающей среды обозначаются в мейнстримной экономике как «внешние экологические эффекты» или «провалы рынка из-за отсутствия прав собственности», а также другими терминами. Эти категории в мистифицированной форме представляют собой необходимость переложить возросшую стоимость капитала на мировой пролетариат путём введения налогов на потребление и предоставления субсидий капиталистическим предприятиям на внедрение «экологичных технологий» («Зелёный курс», «возобновляемые источники энергии», «циркулярная экономика» и т. п.), чтобы, согласно пустому экономическому жаргону, «интернализировать внешние экологические эффекты». Continue reading →

by olladij

Загадка власти. О Мишеле Фуко

Манфред Дальман

Характерной чертой для мышления Фуко является его руководство для повседневной жизни, которое он составил после прочтения книги Делеза и Гваттари «Анти-Эдип»:

1. Освободите политическое действие от всей унифицирующей и тотализирующей паранойи!
2. Откажитесь от верности старым категориям негативного (таковы закон, граница, кастрация, недостаток, разрыв), которые западная мысль так долго освящала как форму власти и подход к реальности! Отдайте предпочтение позитивному и множественному, различиям, а не единообразию, потокам, а не единицам, мобильным схемам, а не системам! Верьте, что продуктивное — не оседлое, а кочевое!
3. Не думайте, что для того, чтобы быть воинственным, нужно быть печальным — даже если то, против чего мы боремся, отвратительно! Именно связь желания с реальностью (а не его уход в формы репрезентации) обладает революционной силой.
4. Не используйте мышление для того, чтобы основывать политическую практику на истине — и не используйте политическое действие для того, чтобы дискредитировать линию мысли как простое умозрение! Используйте политическую практику как интенсификатор мысли, а анализ — как умножитель форм и областей вмешательства политического действия!

5. Не требуйте от политики восстановления «прав» личности, как их определяет философия! Индивид — это продукт власти. Гораздо более необходимо «деиндивидуализировать» посредством умножения и вытеснения, посредством различных комбинаций. Группа не должна быть органической связью, объединяющей иерархизированных индивидов, она должна быть постоянным генератором деиндивидуализации. И наконец:
6. Не влюбляйтесь во власть! (из «Диспозитивы власти»)

Поскольку это нечто вроде резюме его самопонимания, я процитирую и более длинный отрывок: «Я мечтаю об интеллектуале как о разрушителе доказательств и универсалий, который распознает слабые места, отверстия и линии силы в моментах инерции и ограничений настоящего, который постоянно меняет своё место, который не знает наверняка, где он будет завтра и что он будет думать, потому что его внимание сосредоточено исключительно на настоящем; который, где бы он ни находился в данный момент, вносил бы свою лепту в вопрос, стоит ли революция усилий и каких (я имею в виду: какая революция и каких усилий), причём само собой разумеется, что ответить на него могут только те, кто готов рискнуть своей жизнью ради её совершения». (там же)

Поэтому Фуко озабочен разрушением доказательств и универсалий. Его мотив понятен: эти доказательства и универсалии — включая, например, истины и концепции, созданные в науке, — рассматриваются им как места, откуда власть осуществляет своё господство. Против этой власти, представляемой в общих понятиях, и необходимо «бороться, рискуя жизнью».

Концепция власти Фуко основывается на двух уровнях: первый уровень — концептуальный, «аналитическая сетка микрофизики власти». Речь идёт об отношении «локальных властей к общей власти», об отношении властей к их внешней стороне — телам, а также о следствиях для анализа, содержащихся в этой концепции власти: прежде всего о бессубъектности власти и о позитивизме, на котором Фуко основывает свою микрофизику власти. Второй уровень — это собственно микрофизика власти, то есть, как раньше говорили, реальный анализ буржуазного общества.

I. Микрофизика власти

Прежде всего, необходимо прояснить, что Фуко подразумевает под властью. Он свободно признает, что не знает, что такое власть. Со времён Маркса мы знаем, что такое эксплуатация, но даже понятие господства остаётся неясным, поскольку никто не знает, откуда берётся власть. Однако тот факт, что власть существует, нельзя отрицать. И, продолжает Фуко, прежде чем мы узнаем, что такое власть, мы должны понять, как она работает. Поэтому анализ Фуко всегда связан с «как» власти — и лишь во вторую очередь с её «что».

Фуко избегает дилеммы, связанной с желанием анализировать следствия, не зная общей причины, лежащей в их основе, с помощью процедуры, которая стара как сама наука. Чтобы направить исследовательскую практику, формулируется гипотеза, чтобы в процессе исследования выяснить, можно ли работать с первоначальной гипотезой, нужно ли её изменить или заменить другой. Содержание исходной гипотезы совершенно неважно. Даже высказывание о том, что основной строительный блок материи состоит из зелёного сыра, выполняет функцию содержательного руководства исследовательским процессом с точки зрения принципа критического рационализма.

Он понимает свою концепцию власти как такую конструкцию — Фуко называет это номинализмом, — а его работы призваны стать ставками во всеохватывающей игре, которая в конечном итоге должна показать, может ли человек думать так же, как он.

Таким образом, власть — это, прежде всего, не более чем имя, не более чем знак,
с помощью которого можно обозначить «сложные стратегические ситуации». Здесь, однако, следует отметить важное отличие построений Фуко от обычных научных построений; и в этом отличии кроется нечто вроде гламура, скрытого во всем несчастье его концепции власти, гламура, который делает его (в отличие от его последователей) оппонентом, дебаты с которым, безусловно, могут привести к прозрениям: Ведь в отличие от современного научного истеблишмента, он серьёзно относится к своему номинализму. Его номинализм проблематизирует отношения, которые уже давно перестали быть проблемой для науки: яблоки и груши, взятые вместе, называются фруктами — общее понятие фруктов содержит, среди прочих, конечно, яблоки и груши в качестве своих конкретных детерминантов. Но видеть в этом абстрагировании от частного к общему проблему, имеющую хотя бы отдалённое отношение к власти, к господству, к эксплуатации — это то, что наука, с тех пор как она преодолела теологическую схоластику, считает откровенно нелепым.

С другой стороны, Фуко признает, что, по крайней мере, там, где речь идёт не об общем понятии плода, а о власти, отношения между конкретными силами и их обобщением в единую власть представляют собой проблему, с которой нельзя справиться, обратившись к простой формальности абстракции.

Для Фуко власть как общее понятие — как «номинальный конструкт» — должна быть понята прежде всего как «множественность властных отношений, населяющих и организующих территорию». Археологические исследования, как он их называет, в отдалённых архивах, в ходе которых каждому событию придаётся одно и то же значение (кстати, именно здесь берет своё начало постструктуралистский произвол, основа которого, конечно, уже давно логически обоснована в товарной форме, но здесь лишь вскользь), теперь призваны реконструировать процесс, в котором отдельным властям удаётся в конце концов объединиться друг с другом в единство. В результате получается микрофизика власти, которая должна показать, что то, что считается достижениями западной цивилизации: индивидуальность, социальность, истина, наука, техника и т. д., — не что иное, как результат объединения отдельных сил в единую «стратегию власти», которая покоряет и пронизывает тело современного общества.

Прежде чем понять, как Фуко реализует эту концепцию на основе конкретных анализов, стоит указать на страдания, которым он подверг себя, когда взял концепцию власти в этой форме в качестве основы для своих «кочевых исследований». Это страдание, как и великолепие, является результатом той же последовательности, с которой он готов отстаивать свой номинализм: если общие понятия, такие как общество, государство, истина, природа и т.д., понимаются как результаты властных отношений, то вполне логично обратиться против любой теории, которая стремится концептуализировать господствующую реальность во всей её полноте. Гегельянство, например, Фуко считает фундаментальным злом западной мысли — потому что в гегелевском дискурсе (а значит, и в марксистском) власть смогла особенно эффективно сковать себя в единую стратегию. И следствие его номинализма заставляет его утверждать, что его анализу нельзя приписать единый, общий характер. Если любая общая концепция является результатом объединения отдельных сил с целью усиления и повышения эффективности власти, то тот, кто борется против этой общей власти, должен отказаться от любой теории, от любого общего дискурса вообще. Следовательно, для Фуко потребность в теории всё ещё принадлежит системе, «которой достаточно». Continue reading →

by olladij

Тем временем на британском анархо-фронте…

Моды приходя и уходят, жизнеспособные движения начинают процессы самоочищения от авторитарных и опортунистских элементов, которые к анархизму, ни к феминизму, ни к левому движу, вообще отношения не имеют. Судя по всему, найденный памфлет всё же является продолжением дискуссий, инициированных «Against the Anarcho-Liberalism». Это, с одной стороны, отрадно. С другой — за столько лет уровень дискуссии (и даже уровень вражды) можно было и подтянуть с «ууу, мы суровые рабочие анархи, а вы пидорасы плюшевые». Чуть не передал привет Миколе Дзядку, но удержался, в тюрьме человек сидит. Лучше письмо ему напишите, что ли. А вот книнжовому «новому правому» Бученкову, например, можно. Да и либо «cocks in frocks», либо «soft cunts», но лучше — ни так, ни эдак. Аргументировать, можно лучше, даже если оппоненты кажутся недоступными для рациональных аргументов. Речь не суть о них, сколько о других участниках, участницах, свидетелях и свидетельницах конфликта. А конфликт, как это часто бывает, поколенческий.

Придёт время, и левые избавятся от реакционной рекуперации посредством хайдеггеризма в левом обличье (на жаргоне liberadio – «козы-дерризы») и исламизма. Придёт время и псевдо-левые как функция этого ебанутого общества найдут себе другой симптом позднекапиталистической иррациональности, на котором они будут пытаться въехать в средние эшелоны государственных и корпоративных иерархий. Этот аспект зачастую остаётся за кадром русскоязычных дебатов между квир-активистами и косплеерами радикального феминизма: в «странах развитого капитализма», простите мне этот архаизм, выдохшийся англо-саксонский либерализм и превратившаяся в зомби европейская социал-демократия уже на протяжение двух, если не трёх десятилетий подменяют политику на благо большинства ультра-морализованным символическым человеколюбием и политикой идентичностей в пользу разнообразных меньшинств. (Отсюда и недавние антимигрантские погромы в Британии, и успехи правосеков в Западной Европе и Скандинавии, кстати). Эта общественная тенденция привела в последние годы в левый движ множество людей, которым там не место и для которых этот движ служит лишь средством для карьерного продвижения. Всё это не имеет никакого значения на постсоветском пространстве за исключением, может быть, каких-то активистских организаций на европейских грантах. Вот эти все тусовочные скандалы, интриги и расследования скалируйте на европейский левый движ всех цветов и оттенков и вы получите примерное представление о состоянии его «душевного» здоровья. Конечно, кто топит в актуальных условиях на постсоветском пространстве по мужски-рабочистским причинам против «алфавита с плюсиком», тот ебаный людоед, т.к. добровольно выполняет задания своего правосеческого эстеблишмента. Кто топит за «алфавит с плюсиком» в этих наших разлагающихся Европах — выполняет задания своего «прогрессивного» эстеблишмента и превращает левую в предбанник государства, сиречь — полезный идиот. Эсктраполируя заокеанские culture wars на свои реалии учитывайте это, или будете сражаться с ветряными мельницами.

Короче, кому как не анархистам высказаться на эту тему? Смотрите, в общем, сами, дискуссия открыта и заткнуть её не получится: Continue reading →

by olladij

Маргиналии к теории и практике (1969)

[Вероятно, продолжение размышлений о соотношении теории и практики, обрисованных в «Пораженчестве», которое, как известно, не о пораженчестве. Отчаянные иррациональность и бессмысленность студенческих протестов 1968-го года, которые описывает Фёдор Визегрундович, отчётливо напоминают регресс захватов университетских кампусов во имя «палестинского дела» в США и Европах. – liberadio]

Теодор В. Адорно

1

Насколько вопрос о теории и практике зависит от вопроса о субъекте и объекте — объясняется при помощи простого исторического размышления. В то самое время, когда картезианское учение о двух субстанциях ратифицировало дихотомию субъекта и объекта, практика впервые была представлена в поэзии как сомнительная из-за её напряжённых отношений с рефлексией. При всем своём рьяном реализме чистый практический разум так же беспредметен, как и мир, становящийся для мануфактуры и промышленности лишённым качеств материалом для обработки, который, в свою очередь, нигде не легитимирует себя, кроме как на рынке. Хотя практика обещает вывести людей из замкнутости на себя, сама она всегда была замкнутой; поэтому адепты практики неприступны, объектоцентричность практики подорвана a priori. Можно, конечно, спросить, не является ли всякая доминирующая над природой практика, всё ещё мнимой практикой в своём безразличии к объекту. Она также наследует свой иллюзорный характер от всех тех действий, которые продолжают использовать старый насильственный жест практики. С первых дней его существования американский прагматизм справедливо обвиняли в том, что он присягает существующим условиям, провозглашая своим критерием практическую полезность знания; нигде больше практическая полезность знания не может быть проверена. Но если теория, которая занимается Общим, если она не должна быть напрасной, в конечном счёте прикована к своей полезности здесь и сейчас, то с ней происходит то же самое, несмотря на веру в то, что она избегает имманентности системы. Теория избежала бы этого, только если бы сбросила с себя столь угодно модифицированные прагматистские оковы. У Гёте Мефистофель проповедует ученику, что вся теория суха; это предложение с самого первого дня было идеологией, обманом на счёт того, сколь мало зелени на древе жизни, которое посадили практики и которое дьявол на одном вдохе сравнивает с золотом; сухость теории, со своей стороны, служит функцией лишённой качества жизни. Не должно существовать того, с чем нельзя справиться; даже мысли. Субъект, отброшенный назад, отделённый от своего Другого пропастью, не способен к действию. Гамлет — это на столько же предыстория индивида в его субъективной рефлексии, на сколько и драма индивида, парализованного в действии этой рефлексией. Самовыражение индивида по отношению к тому, что не похоже на него, ощущается как неадекватное ему, и он не может его реализовать. Чуть позже роман (как литературная форма) описывает, как индивид реагирует на ситуацию, которую неправильно называют словом «отчуждение» — как будто в доиндивидуальную эпоху существовала близость, которую невозможно ощутить иначе, чем посредством индивидов: животные, по словам Борхардта, представляют собой «одинокое сообщество» — с псевдоактивностью. Безрассудства Дон Кихота — это попытки компенсации выходящего из под контроля Другого, феномены реституции в психиатрических терминах. То, что с тех пор считалось проблемой практики, а сегодня вновь встаёт перед вопросом о соотношении практики и теории, совпадает с потерей опыта, вызванной рациональностью вечно тождественного. Там, где опыт блокируется или вообще перестаёт существовать, практика оказывается повреждённой, а значит, желанно, искажённо, отчаянно переоценённой. Таким образом, проблема практики переплетается с проблемой познания. Абстрактная субъективность, в которой завершается процесс рационализации, может, строго говоря, делать так же мало, как и трансцендентальный субъект, которому можно приписать то, что ему приписывается — спонтанность. Поскольку картезианская доктрина о несомненной определённости субъекта — и описывающая её философия кодифицировали исторический итог, констелляцию субъекта и объекта, в которой, согласно античному топосу, только неравный может распознать неравного, — практика приобретает некую иллюзорную черту, как будто она не пересекает пропасть. Такие слова, как «суета» и «суматоха», очень точно передают этот нюанс. Иллюзорная реальность некоторых практических массовых движений 20-го века, ставшая самой кровавой реальностью и всё же находящаяся по сенью не вполне реального, иллюзорного, имела свой час рождения, когда впервые прозвучал запрос на поступок. Если мышление ограничивается субъективным, практически применимым разумом, то Другое, ускользающее от него, коррелятивно относится ко все более бесконцептуальной практике, не признающей никакой меры, кроме самой себя. Буржуазный дух, столь же антиномичный, как и поддерживающее его общество, объединяет в себе автономию и прагматическую враждебность к теории. Мир, который стремится быть просто реконструированным субъективным разумом, должен постоянно изменяться в соответствии с тенденцией к экономической экспансии, но при этом оставаться тем, что он есть. В мышление купируется то, что его затрагивает: особенно теория, которая хочет большего, чем реконструкция. Необходимо создать такое понимание теории и практики, которое не разделяло бы их так, чтобы теория становилась бессильной, а практика — произвольной, и не порывало бы с исконно буржуазным приматом практического разума, провозглашённым Кантом и Фихте. Мышление — это делание, теория — форма практики; обманчива лишь идеология чистоты мышления. Оно имеет двойственный характер: оно имманентно детерминировано, строго и в то же время является необходимым реальным способом поведения посреди действительности. В той мере, в какой субъект, мыслящая субстанция философов, является объектом, в той мере, в какой он попадает в объект, он также заранее практичен. Однако иррациональность практики, которая всегда одерживает верх — её эстетическим архетипом являются внезапные случайные действия, через которые Гамлет реализует задуманное и терпит при реализации неудачу, — неустанно возрождает видимость абсолютной разделённости субъекта и объекта. Там, где объект обманным путём выступает перед субъектом как нечто абсолютно несоизмеримое, коммуникация между ними становится добычей слепой судьбы. Continue reading →

by olladij

Одиннадцатое сентября и глобализация антисемитизма

Программная речь по случаю открытия конференции Лондонского центра изучения современного антисемитизма (LCSCA) 13 сентября 2022 года в Лондоне

Маттиас Кюнцель

Доброе утро, дорогие друзья.
Меня зовут Маттиас Кюнцель, я нееврейский политолог и историк из Гамбурга, Германия. Тридцать лет назад я начал изучать нацистскую идеологию, особенно антисемитскую, чтобы понять, как мог возникнуть Освенцим, и чтобы понять, как мои собственные родители смогли полюбить Гитлера, когда они были молоды.

Затем наступило 11-го сентября (2001). Этот теракт произошёл почти ровно 21 год назад. Каждый достаточно взрослый человек сможет вспомнить ужасающие кадры: отчаянные лица за окнами Всемирного торгового центра; простых служащих, падающих навстречу смерти.

Преступники заставили сотни пассажиров самолётов участвовать в собственном самоубийстве, чтобы уничтожить тысячи других на своих рабочих местах — это действительно чудовищное, возмутительное преступление. Норман Герас, британский философ, назвал его «преступлением против человечества».

Так же, как раньше я стремился понять идеологию нацистов, теперь я хотел понять идеологию исламистов. Я хотел знать: какие идеи подтолкнули группу, возглавляемую Мохаммедом Атта, к действиям?

Я получил ответ, когда в 2002-м году в Гамбурге состоялся первый суд над одним из членов группы Атты. Мне посчастливилось быть знакомым с журналистом агентства Reuters, который присутствовал и вёл записи на этом процессе. Позвольте мне процитировать то, что свидетели из группы рассказали суду об Атте:

Мировоззрение Атты основывалось на национал-социалистическом образе мышления. […] Он считал Нью-Йорк центром мирового еврейства, которое, по его мнению, было врагом номер один.

Члены его группы были убеждены, что евреи спровоцировали Вторую мировую войну. Они «верили во всемирный еврейский заговор».

Усама бен Ладен, лидер «Аль-Каиды», разделял это мнение. Позвольте мне привести цитату из его «Письма Америке» от ноября 2002-го года:

Евреи взяли под контроль вашу экономику, через неё они взяли под контроль ваши средства массовой информации и теперь контролируют все аспекты вашей жизни, делая вас своими слугами и добиваясь своих целей за ваш счёт.

Здесь бен Ладен выстраивает оппозицию между «злыми евреями» и «добрым американским народом». Его ненависть к США основана на убеждении, что «евреи» контролируют страну и используют её в своих еврейских и израильских целях. Таким образом, мы видим: хотя 11-е сентября было направлено против США, мотивом акции была антисемитская ненависть. Continue reading →

by olladij

G. Maximow: Aus welcher Perspektive soll man die russischen Erfolge und den Kampf gegen den Nazismus betrachten (1943)

Grigori Maximow

Wir freuen uns über die russischen Siege mit der gleichen Intensität, mit dem wir unter den ständigen russischen Niederlagen litten und erkrankten, die unser Land in den Horror der Zerstörung und des Hungers gestürzt und seine Bevölkerung in die steinzeitliche Lebensbedingungen versetzt hatten.

Wir freuen uns über diese Siege von nicht weniger als patentierte und chauvinistische Patrioten, die die Vergangenheit in die Gegenwart holen und in die Zukunft projizieren. Die Vergangenheit in der Gegenwart ist Reaktion, die Vergangenheit in der Zukunft ist Obskurantismus. Wir sind an die Vergangenheit gebunden, wir wachsen aus ihr heraus, aber unser Wachstum ist eine Negation der Vergangenheit, eine Vorwärtsbewegung, keine Ruhe. Die Freude dieser Patrioten ist nicht unsere Freude. Wir freuen uns über russische Siege, nicht weil wir russische Patrioten sind, sondern weil wir Patrioten der russischen und weltweiten Freiheit, der Gleichheit, des Wohlstands und der Menschlichkeit sind, die in der Vergangenheit der russischen werktätigen Massen leider nicht vorhanden sind. Wir freuen uns also über Siege, nicht weil wir die Traditionen der Newski-Suworow-Kutusows schätzen, die jetzt in Russland wiederhergestellt werden – die verabscheuungswürdigen, sklavenhalterischen Traditionen -, wir werden sie bereitwillig auf die Müllhalde der Geschichte werfen, wo sie zu Recht sein sollten, sondern weil jeder Sieg die Schrecken des Krieges beendet und die Chancen für den Triumph der Nazi-Barbarei in Russland und in der Welt verringert.

Verschweigen wir nicht, es wäre unklug, es zu verheimlichen, dass wir Russen unter den russischen Völkern aufgewachsen und groß geworden sind, Freud und Leid mit ihnen geteilt haben und es daher ganz natürlich ist, dass wir die Freuden und Leiden der Russen viel lebhafter und schärfer empfinden und erleben als andere. Aber wir trennen sie nie von der Weltfreude und dem Weltleid aller werktätigen Massen. Wir vergessen nie, dass das russische Wohlergehen und die russische Freiheit nur durch die weltweite Freiheit und das weltweite Wohlergehen gesichert werden können.

Die Vorhut kann noch so gut bewaffnet sein, sie wird sterben, wenn die Armee schlecht bewaffnet ist. schlecht bewaffnet ist. Russland, wie auch jedes andere Land für sich, ist nur eine kleine Einheit einer großen Armee, deren Name Menschheit ist.

Unser Beobachtungspunkt ist kein nationaler Wachturm, sondern ein internationaler Gauri Sankar. Von dieser Höhe aus betrachten wir die Ereignisse des modernen Krieges, den wir, obwohl wir an ihm teilnehmen, weiterhin als ein verbrecherisches Vergehen der herrschenden Klassen beider Kriegsparteien betrachten, das nicht nur dem Urteil der Geschichte, sondern vor allem dem Urteil der Lebenden, dem Urteil der Zeitgenossen, unterliegt. Der deutsche Nationalsozialismus, auch wenn er vom Rassismus gereinigt ist – in dieser Form würde er noch mehr Anhänger haben -, ist eine schreckliche Reaktion, die die staatliche Sklaverei zu errichten sucht. Diese Reaktion ist die abscheulichste, bösartigste und gefährlichste, weil sie, aufgeladen mit der Idee der Weltherrschaft des „auserwählten Volkes“, die dynamischste, aggressivste ist. Sie begnügt sich nicht mit der Versklavung der Masse des deutschen Volkes, sie will die lokalen Grenzen überschreiten, sie will die ganze Welt erfassen, sie physisch versklaven und geistig aushungern durch Gewalt, Krieg, Zerstörung, Hunger, Grausamkeiten, vor denen alle Abscheulichkeiten der geschichtlichen Vergangenheit, einschließlich des Katholizismus, verblassen und unbedeutend werden. Der Sieg dieser Reaktion bedeutet das Ende aller Freiheit, außer der Freiheit der Versklavung und der Vergewaltigung der arbeitenden Massen und der „minderwertigen Ethnien“; der Sieg dieser Reaktion bedeutet die Aussetzung des Fortschritts für Hunderte von Jahren, die Herabsetzung der Kultur auf, die wir mit so viel Arbeit und Mühsal erreicht haben, auf das Niveau der kirchlichen Kultur der Epoche der ungeteilten Herrschaft des Katholizismus; der Sieg des Nazifaschismus bedeutet die Verwandlung der Menschheit in eine Herde und Verwandlung der Welt in einen Viehhof, der von von Fachleuten der angewandten Tierhaltung betrieben wird. Continue reading →

by olladij

G. Maximow: Die Freiheit erfordert den Sieg (1942)

Grogori Maximow

Vorbei ist das Tosen der russischen Schmelzwasser, die Flüsse kehrten zurück in ihre Ufer. April – die Zeit der Frühjahressaat sauste vorbei. Vorüber ist auch Mai, der „gib-dem-Pferd-das-Heu“ Monat, und bedeckte das Land mit einem grünen Teppich. Die Heumahd naht. Die Heumahd des Todes. Mit einer Sense, die nie abstumpft, mit einem blutigen Wirbelwind wird sie über die grenzenlosen russischen Felder fegen, wird sie mit Leichen besäen und mit blutigem Regen besprenkeln… Es wird üppige Sprösslinge geben. Aber was für welche und wer wird sie ernten?..

In der gesamten russischen Geschichte, mit Ausnahme der Tatareninvasion, gab es noch nie gab es ein so dringendes und zwingendes Bedürfnis nach einem Sieg wie jetzt. Und noch nie seit der Zeit Batu Khans stimmte der Sieg über den Feind so vollständig mit den Interessen des Volkes überein wie jetzt. Seit jenen fernen Zeiten hat das russische Volk in keinem Krieg so sehr das Recht gehabt, eine so klare und eindeutige Antwort auf Lermontows Frage zu geben wie jetzt:

Ich dachte: arme Menschen!

Was wollen wir? Der Himmel klar,

Darunter Platz genug für alle.

Nur unablässig und vergebens

Kämpfen wir. Wofür?

Für unsere Freiheit und die der ganzen Welt!

Aber gleichzeitig hat das Volk in seiner gesamten Geschichte noch nie das Regime und seine Gefolgsleute so sehr und zu Recht gehasst wie jetzt. Dies stellt in der heutigen Zeit die größte Tragödie der Weltgeschichte dar, eine Tragödie, die der Feder von Aischylos und Sophokles würdig ist. Von der weiteren Entwicklung dieser Tragödie hängt sehr vieles ab: Das Schicksal der russischen und der weltweiten Freiheit, die Richtung der geschichtlichen Entwicklung der Menschheit – entweder wird sie regressiv, geht zum Neo-Feudalismus, zur staatlichen Leibeigenschaft zurück, oder sie wird fortschrittlich, evolutionär sein, vorwärts gehen – zu Bakunin‘schen Freiheit mit Sozialismus und Sozialismus mit Freiheit.

Das ist es, was jetzt auf allen blutigen Schlachtfeldern entschieden wird, vor allem auf den russischen. Continue reading →

by olladij

G. Maximow: Die revolutionäre Verteidigung (1941)

Der deutsche Angriff auf Russland überraschte alle durch seine Plötzlichkeit und machte vielleicht vielleicht noch mehr Eindruck als der am 23. August 1939 geschlossene Freundschaftspakt zwischen Stalin und Hitler. Wenn der Freundschaftspakt zwischen den beiden Vertretern der jüngsten Reaktion eine „unerwartete Überraschung“ war, so ist der Krieg im Gegenteil eine „erwartete Überraschung“. Alle, mit Ausnahme der Lakaien und Papageien des Kremls, die in kommunistischen Parteien organisiert sind, betrachteten den Krieg zwischen den beiden despotischen Regimen als unvermeidlich, aber sie dachten logischerweise, dass er sofort nach Hitlers siegreichem Krieg im Westen ausbrechen würde; sie glaubten, dass Hitler einen Angriff auf Russland nicht riskieren würde, solange ihm im Westen die Hände gebunden waren. Diese Annahmen basierten erstens auf Hitlers eigener Erklärung, dass Deutschland Kaisers Fehler nicht wiederholen würde: Es würde keinen Zweifrontenkrieg führen. Zweitens würde ein Angriff auf Russland eine vollständige Blockade Deutschlands bedeuten und es der Hilfe berauben, die es von Russland erhalten hatte: Öl, Brot, Mangan usw. Drittens würde der Krieg gegen eine noch so schlechte russische Armee eine sehr große Kraftanstrengung, eine gigantische Verschwendung von Material und Personal bedeuten; außerdem, so leicht der Krieg auch zu gewinnen sein mag, würde er zu einer totalen Störung des deutschen Transportwesens, zur Zerstörung der Produktion, z.B. des Erdöls, führen und die Landwirtschaft der Ukraine in ein völliges Chaos stürzen, dessen unvermeidliche Folge eine schreckliche Hungersnot wäre. Unter solchen Bedingungen wird es bei allem organisatorischen „Genie“ der Deutschen mindestens ein oder zwei Jahre dauern, um das Zerstörte in einen Zustand wenigstens sichtbarer Ordnung zu bringen und ohne Hindernisse die notwendigen Nahrungsmittel, Mineralien, Erdöl und andere Rohstoffe zu bekommen. In der Zwischenzeit würden England und Amerika nicht tatenlos zusehen, im Gegenteil, die britische Luftwaffe, die auf keinen soliden Widerstand stößt, würde die industriellen und strategischen Zentren Deutschlands und der eroberten Länder zerstören; die anglo-amerikanische Industrie, die die unerwartete Atempause nutzt, würde eine rasende Produktion von Flugzeugen, Panzern, Geschützen und allen anderen militärischen Ausrüstungsgegenständen entwickeln, was unweigerlich zur Niederlage Deutschlands ungeachtet seiner Erfolge im Osten führen würde.

Die elementare menschliche Logik verlangte, dass Hitler und seine Generäle die Eroberungen konsolidierten, die ruinierte Wirtschaft Europas in Ordnung brachten, eine neue Wirtschaftsordnung errichteten und die Politik der Zugeständnisse an Stalin und seine von den Großmachtfantasien besessene Oprichnina fortsetzten und von Russland alles erhielten, was unter den gegebenen Bedingungen möglich war. Aber die Logik der Diktatoren ist keine einfache menschliche Logik. Die Wege der diktatorischen Logik sind unergründlich, sie ist kapriziös und irrational: Der Angriff auf Russland ist nun eine vollendete Tatsache. Die grandiosen Schlachten von Menschen und Maschinen finden an einer zweitausend Meilen langen Front statt, Hitler siegt bis jetzt, aber dieser Sieg trägt in sich alle Zeichen eines Pyrrhussieges: Jeder Sieg Hitlers, sofern die russische Armee erhalten bleibt, bringt ihn der unvermeidlichen Niederlage näher, wenn nicht im Osten, so doch im Westen. Hitlers Angriff hat alle Pläne Stalins, dieses genialen Mannes mit dem Herzen eines Tigers, dem Hirn eines Huhns und den Gewohnheiten eines Schakals, zunichte gemacht und die Verbrecherhaftigkeit seiner Außenpolitik offenbart.

Seine Außenpolitik war unendlich naiv und daher lange Zeit ein Rätsel, denn niemand hätte einem großen Staatsoberhaupt eine solche Naivität zugestehen können. Nachdem er sich jahrelang in den Außenministerien des anglo-französischen Imperialismus herumgetrieben und sich erniedrigen lassen hatte, was im Spanischen Bürgerkrieg seinen Höhepunkt erreichte, änderte Stalin abrupt den Kurs seiner Außenpolitik: Er wandte sich dem schlimmsten Feind der Freiheit, des Sozialismus und der Arbeiterklasse, Hitler zu. Diese Wendung beruhte auf dem Wunsch, Europa und Asien zu beherrschen, der Stärkste zu sein.

Stalins Berechnungen waren sehr einfach. Sie liefen darauf hinaus, nicht nur eine oder zwei Fliegen mit einer Klappe schlagen, sondern ein Dutzend auf einmal. Der Pakt vom 23. August 1939 war der Akt des Abdrückens, gefolgt von einem wundersamen Schuss, der ein Dutzend fette Kaninchen auf einmal töten sollte – ein europäischer Krieg, der nach und nach zu einem weltweiten Krieg wurde. Stalin triumphierte und rieb sich genüsslich die Hände: „Ich habe sie gut hereingelegt!“

In der Tat ist alles so gelaufen, wie geplant, als wäre es nach Noten gespielt worden, und mit einem gewissen Maß an politischer Kurzsichtigkeit könnte man sich hämisch freuen, triumphieren und sich für Peter den Großen und den Supergroßen halten. Continue reading →