[Оказывается у нас всё ещё есть внимательные читатели и читательницы, посылающие в наш адрес проклятия и обвинения в не пойми чём. Это приятно. Им и всем прочим — этот забавный текст, которому лет, наверное десять, не меньше. Этакий отказ от позитивной коллективной идентичности, который — к ней же, по сути, и возвращается. Забавней был, наверное, только знаменитый «Антинемецкий катехизис». Но, конечно, всё равно не такой забавный как вот этот ППЦ. – liberadio]
«Антинемцы» – это, в первую очередь, этикетка, наклеиваемая на людей, которые всё ещё действуют окружающим на нервы постоянно задаваемым вопросом: как они относятся к категорическому императиву, призывающему к свержению всех условий, в которых человек является угнетённым, эксплуатируемым существом. Люди, которых так именуют, соглашаются с этим обозначением настолько, насколько им верно выражается, что они не подчиняются царящей исторической забывчивости и настаивают на том опыте, что пусть и не воплотимые на фундаменте рыночной экономики, но, по крайней мере, всё ещё сохраняемые в вирулентной форме обещания общества без принуждения безвозвратно утрачиваются, когда капитал организуется в своей «немецкой» форме. Думать и действовать «по-антинемецки», следовательно, означает защищать политические формы опосредования и репрезентации в обществе и государстве, которые основываются на разделении свободных и равных владельцев товаров с одной стороны и ориентированных на всеобщее благо граждан государства с другой против тех, кто стремится к упразднению этого разделения в авторитарном «народном государстве», субъекты которого не зависят ни от чего, кроме государственных подачек. Тот, кто не прилагает к себе этикетку «антинемца» в этом смысле, тот, по меньшей мере, недооценивает опасность, разумеется, не ограничивающуюся только лишь Германией и её гражданами, а распространённой по всему миру «Немецкой идеологии». Её историческая основа заключается в том, что на её счету не только «обычные» капиталистические эксплуатация и властные отношения, не только имманентные для капитала войны и вписанный в самую его основу антисемитизм. Oна делает возможным существование идеологии, историческим и эмпирически неопровержимым элементом которой является тот факт, что немецкая версия взаимоотношений государства и общества почти что тотально осуществила уничтожение человечества в двух мировых войнах в целом и геноцидальный антисемитизм в частности. В существовании государства Израиль проявляется практическое и эмпирическое возражение против исторической тяги к уничтожению, присущей Немецкой идеологии. Отношение к этому государству служит важным критерием тому, где именно проходит граница между немцами и «антинемцами».
Несмотря на то, что антинемецкая критика идеологии обоснована исторически, она отказывается от типичного левого стремления обратиться к истории, чтобы обнаружить там подходящее для себя политическое течение. «Антинемец» позволяет себе подчинить примату разума и исторические процессы. И в этом смысле он отбрасывает этикетку «антинемца»: он знает об иррациональности партийной и кружковой, предотвращающей свободное мышление программатике и теории. Поэтому он решительно осуждает всякую попытку создать какую бы то ни было позитивную идентичность на названии «антинемцы» – неважно, исходит она изнутри или снаружи. То, что актуально считается «антинемцами», состоит всего лишь из группы отдельных людей, которые, и об этом нельзя, да и не стоит умалчивать, разделяют определённый набор идей.
Помимо уже выше названных к ним относятся и некоторое биографическое сходство некоторых товарищей постарше: они отвергли превращение остатков движения 68-го года в «Зелёную партию» после того, как оставили позади себя трудовую теорию стоимости и политический сталинизм, ленинизм и троцкизм. Oни настаивали на необходимости упразднения государства, денег, политики и нации. Oни не поддержали глупости, например, Фракции Красной Армии по снабжению партийной программы «Зелёных» ореолом революционного насилия. Pадовались, когда, по крайней мере, какая-то часть левых под лозунгом «Никакой Германии больше!» сопротивлялась спектаклю немецкого воссоединения, но догадывались уже тогда, куда всё это приведёт: как впрочем и всегда, эти левые не сделали никаких практических выводов из провозглашаемых ими добрых намерений и оказались вполне «немецкими», т.е. действовали и мыслили во имя другого, более лучшего «народного государства» Германия. «Антинемцам» пришлось, в конце концов, доказывать и этим левым, что продолжающие жить в их среде антисионизм и антиамериканизм, их филоисламизм являются ни чем иным, как современными вариантами исконного немецкого антисемитизма. А антинационалистам им вскоре пришлось объяснять, что в понятии нации существуют различия, по причине которых равное отношение ко всем нациям в критике является теоретически и практически совершенно ошибочным.
Так называемый сегодняшний «антинемец» уже давно знает, что между критикой стоимости, государственности и идеологии не может быть ни малейших различий, они — одно и то же. Он знает, что развитие левой теории, зеркальное отражение левой практики, за исключением Критической теории, со времён конфликта между Марксом и Бакуниным находится в состоянии застоя. Таким образом, не должно удивлять, что к основам антинемецкой критики помимо Критической теории Адорно, Хоркхаймера и других относятся и влияния, восходящие к теориям, чьи авторы, вроде Зигмунда Фрейда и Ханны Арендт, едва ли когда-то считались левыми. Даже такие реакционные апологеты «немецкого пути» как Карл Шмит, например, содействуют пониманию реальных процессов капиталистического воспроизводства больше, чем какая-либо истинно левацкая теория со времён Маркса. Кроме того, среди «антинемцев» также существует согласие, что хайдеггеризм любого толка, возможно, за исключением определённых моментов у Сартра, подлежит беспощадной критике — даже если это мышление, например, в виде постструктурализма распространилось в академической среде как кажущееся безобидным модное веяние. Хайдеггеризм со всеми своими ответвлениями является философским основанием Немецкой идеологии.
«Антинемец» по определению столь же мало вписывается в культурные или академические круги, как и в политические — чем он ни в коем случае не гордится. Он весьма об этом сожалеет. Но он настаивает на том, что критика лишь тогда чего-то стоит, если она ничему не обязана кроме разума. Поэтому он в спорных вопросах занимает личную позицию, т.е. изначально отказывается от позиции стоящего над всем существующим и чётко разделяющего преимущества от недостатков эксперта в надежде, что реальность всё-таки опровергнет его и его опасения. Он не прощает теоретикам, когда их теоретические построения оборачиваются искажением различий между жертвами или палачами или даже размыванием границ между ними, когда они прячут ответственность субъекта за царящие условия за, якобы, историческими, экономическими, систематически-структурными или просто антропологическими закономерностями. Он по характеру негативен — на что выдрессированное на позитивное мышление общество едва ли отвечает любовью. Упрёки в притязании на абсолютную истину, в высокомерности, т.е. в том, что он не озабочен «проблемами опосредования», ему так же привычны, как и знание, что болтовня академических дискурсов не имеет совершенно никаких последствий для освобождения человека из нечеловеческих условий.
«Антинемец» не стесняется иногда соглашаться с самыми настоящими консерваторами, когда они, по каким бы то ни было причинам, вынуждены поступать верно, т.е. когда они противостоят Немецкой идеологии и защищают существование Израиля. «Антинемец» твёрдо знает, что он коммунист, и ему всё равно, если левые упрекают его заключении пакта с классовым врагом, когда он поддерживает и хвалит войну США против Ирака в частности и против исламо-фашистского террора в частности (и критикует, когда она ведётся не достаточно решительно). В конце концов, он делает это по причине собственной заинтересованности, т.к. он знает, как и всякий левак, кстати (только они этого не признают), что его выживание как критика и коммуниста зависит от того, чтобы Немецкая идеология не возобладала над либеральной.
При всём этом он, конечно, не разделяет государственного фетишизма, до сих пор довлеющего над самыми различными формами народных фронтов и политики левых объединений: т.е. отодвигания борьбы за коммунизм, чтобы «сперва» заняться воплощением буржуазных свобод и равенства (как будто они уже не воплощены двести лет назад в капиталистических метрополиях в единственной форме, в которой они вообще возможны на фундаменте капитализма). Требовать от права и, тем самым, от государства создания справедливого общества всегда было и остаётся непростительной глупостью — ни государство, ни право не могут быть использованы как инструменты для установления невластных отношений. Так, например, наблюдаемые сегодня во Франции последствия антидискриминационных законов показывают в уже который в истории раз к чему приводит государственный фетишизм: собственно, к тому, что субъекты больше не понимают себя и друг друга как свободных и равных, конкурирующих друг с другом граждан государства, а как членов достойной защиты культурной общности, т.е. считают себя якобы преследуемым «немецким» меньшинством. В условиях повсеместно реализованного буржуазного права борьба с неизбежно продолжающимся в капиталистическом обществе дискриминациями должна происходить не в форме законов, а там, где она в условиях формально равных и свободных правовых отношений и происходит: в политических и частных отношениях. И там она должна быть направлена, в пеpвую очередь, против этнических, религиозных и расовых самоопределений субъектов. Защита вынужденного Просвещением отделения гарантирующего при помощи правовых институтов воспроизводство капитала государства, которое организует равные для каждого гражданина права и обязанности, не взирая на их реальные различия, от общества, в котором эти различия могут и должны реализовываться, потому и является одним из важнейших пунктов антинемецкой критики. Это институциональное разделение служит одной из немногих гарантий против «немецкого» снятия капитала на своём собственном основании, которая не должна быть упразднена именно до того момента, пока коммунизм не завершит предисторию человечества — не говоря уже о том, что только так критика обладает политическим пространством для агитации.
Посему «антинемец» сегодня не вполне уверен, может ли коммунизм сегодня быть «левым», да и должен ли вообще. Это — один из открытых вопросов, о которых ещё предстоит поспорить. Но не может быть никакой дискуссии о том, что неотъемлемым качеством разума является борьба с существующей иррациональностью с тем прагматизмом, который оправдан исторически и ориентируется на реально существующие властные отношения. Т.е. таким прагматизмом, который делает возможным переработку нового опыта и совершенно отличается от того, что, по сути, определяет левую политику в её практическом забвении: из идеологической слепоты постоянно делать те же самые неверные шаги, да ещё и выдавать это за прогресс на пути к социализму.
По этой причине антинемецкий критик отвергает конструктивность; он решительно требует противоположного, он стремится к разрушению засевших глубоко в голове и чувствах фетишей государства, денег, нации и культуры — при учёте исторически обусловленных различий и неравенств во властных отношениях. Но при этом он не вступает в диалог с людьми, которые принципиально не отстраняются от людей, считающих евреев или, что то же самое, сионизм ответственным за несчастья других людей. Также он критикует готовность к переговорам с такими людьми, которые, прежде чем они самоопределятся в виде граждан государства и субъектов рынка, хотят быть признанными членами религиозной или этнической группы. Т.к. всякая критика фетишизма наталкивается на агрессивный отпор, «антинемцу» приходится провоцировать, хочет он того или нет. Он не провоцирует ради провокации, в чём его постоянно подозревают, он держит перед критикуемым зеркало, демонстрирующее, что действия и мысли того являются результатом чужих интересов, а не собственной рефлексии. При этом он не останавливается ни перед кем: рабочий и безработный являются жертвами той же иллюзии, что и капиталист — и в не меньшей степени. «Антинемец» отказался от исконного левацкого заблуждения, что необходимо создаваемое капиталом обнищание масс, их ненужность для капитала предопределяют их выбор разумного действия. Происходит как раз противоположное: эти массы переходят на сторону Немецкой идеологии, если только государство и политика не закрывают им этот путь. И подобно тому, как правые популисты бегут у них впереди, левые апологеты этих масс — от No Globals до старых и новых социал-демократов — бегут им вслед. Коммунизм же, напротив, опирается ни на что иное, как на осознанное действие индивидов, которых тошнит от возможности вести счастливую жизнь только тогда, когда большинство людей вынуждены влачить недостойное существование под ярмом принудительного труда. В противном случае — это просто не коммунизм.