Пришлось в принудительном порядке вдруг полюбить Китай. Если компартия завалится на своём актуальном курсе, то последствия будут драматическими для всего мира (думаю, так можно сказать, хотя, чем дело кончится, как обычно никто знать не может). Так что, если кому интересно, то прошу –
CHINA LABOUR NEWS TRANSLATIONS
ASIA MONITOR RESOURCE CENTRE
CHINA LABOUR BULLETIN
Это так, среди прочих.
Торстен Мензе
Палатки разобраны, площади пусты. Протестные лагеря, неделями украшавшие города Испании, большей частью исчезли. Двенадцать недель назад в знак солидарности с массовыми демонстрациями в более чем 60 городах были захвачены центральные площади и переоборудованы под палаточные городки нового протестного движения.
Democracia Real Ya (Настоящая демократия сейчас!) и #spanishrevolution были лозунгами этого нового движения. Революции, как и ожидалось, не произошло, теперь и движение исчезло из городских ландшафтов. Многие лагеря были добровольно закончены в конце июня, последние были разобраны полицией в начале июля.
«Движение М-15», названное в честь 15-го мая, день первых массовых протестов, однако, ещё не закончилось. 19-го июля, в европейский день действий против так называемого «Евро-пакта», в Испании снова вышли на улицы почти миллион людей. В конце июля «марш возмущённых» в Мадриде завершился демонстрацией нескольких тысяч людей. До того группы активистов целый месяц разъезжали по отдалённым уголкам Испании и посетили более 300 деревень, чтобы выслушать проблемы сельского населения. Оные были записаны в манифесте, который был передан парламенту. В то же время в столице состоялся первый «Социальный форум движения М-15», на котором 300 участников изо всей Испании дискутировали о дальнейшем развитии протестного движения. С тех пор в Мадриде снова стоит небольшой лагерь, в этот раз на Прадо. Continue reading
Эрик Лорсен
[…]
Дисциплинируя государство
[…] наиболее удивительный факт за последние несколько лет – то, что государство само, кажется, стало объектом жёсткой критики для тех самых элит, которые его контролируют. Два года назад всё, что мы слышали, было об ужасном хаосе, в который нас ввергли банки. Теперь же всё, что мы слышим в корпоративных СМИ – как расточительным правительствам нужно перейти к кризисным бюджетам, урезать социальные службы, разбить профсоюзы и выплатить по долгам, чтобы предотвратить банкротство. И это несмотря на то, что главной причиной их бюджетных дефицитов являются не пенсии для стариков, а коллапс сбора налогов по причине глобальной рецессии. Мы в первый раз услышали об этом в начале 2010-го года, когда странами, на которые совершались нападки, были мелкие нации вроде Греции, Италии и Ирландия. Теперь мы слышим то же самое о более крупных формированиях, таких как Великобритания, Франция и США.
Примечательной тенденцией, о которой много не рассказывали, было то, что ведущие финансисты стран “большой двадцатки” собрались в октябре, чтобы обсудить как оживить Международный Валютный Фонд. МВФ бездействовал и потерял большую часть своего влияния после того, как Аргентина, Россия и страны Восточной Азии предприняли шаги для окончания своей зависимости от фонда, но вдруг обрёл новую жизнь, когда кризис разразился в Греции. Так, G20 выделили ему ещё больше денег и заявили, что им хотелось бы, чтобы МВФ играл новую роль – роль полицейского, дисциплинирующего страны, которые не содержат свои бюджеты в порядке и не избавляются от таких ненужных мелочей как пенсии и социальные службы. Это включает страны всех размеров, даже самые большие. Ещё не ясно, как G20 переформирует МВФ, но понятно, что цель в том, чтобы использовать его для того, чтобы отдельные правительства с этого момента следовали Вашингтонскому консенсусу ещё более тесно.
Давайте поставим это в контекст. Важно помнить, что государства, в современном смысле, никогда не существовали сами по себе. Начиная с самого их появления в эпоху Возрождения, они всегда существовали как взаимно поддерживающие части одной системы, сначала посредством дипломатических альянсов и сетей полиции, армий и торговой кооперации, позднее – посредством таких организаций как ООН, МВФ, Мировой Банк, Международная Торговая Организация, Варшавский Договор и НАТО. Государства нуждаются друг в друге, чтобы выжить. Огромные финансовые институты являются частью этой системы, ибо служат кредиторами для различных государств. Сегодня, экономический кризис ослабил отдельные государства. Финансовые силы, которые обычно выглядывают из-за трона, получают более явный контроль. И так, система государств всё более сплачивается и становится более дисциплинирующей. В то же самое время, связь между правительством и бизнесом продолжает размываться. Валютные фонды и центральные банки, самые важные государственные институты современного капитализма, организованы таким образом, что превосходно отражают желания и мысли банков коммерческих. Одной из самый важных тенденций последних нескольких декад является то, что центральные банки полечили большую политическую независимость, сократив объём контроля, которым могут обладать над ними выборные члены правительства.
То же самое происходит и в других частях корпоративного сектора. Наибольшими лицемерами или наибольшими дураками на политической арене сегодня являются консерваторы “малого правительства”, утверждающие, что верят в то, что государство может отказаться от всякого вмешательства в экономику, кроме охраны собственнических прав. Факт тот, что государство и капитализм связаны сегодня более, чем когда-либо, поскольку в таких критических областях как энергетика, аграрный бизнес, транспорт и, конечно, оборона, бизнес зависит от поддержки правительства, правовой защиты и даже защиты физической для того, чтобы существовать и приносить прибыль.
Роль одного отдельного государства, США, развивается по двум примечательным новым путям, оба из которых могут быть сведены к последствиям террористических аттак 11.09.2001. Continue reading
Элементы критики государства, включающие в себя гимны Гегеля
Франц Шандл (Streifzüge Nr. 49, 2010)
Вопрос, чем является государство, чрезвычайно важен. Наше видение должно быть ещё раз обобщено и отточено в некоторых моментах. Конечно, всё это бегло и не может заменить всеобъемлющего исследования. И ни в коем случае речь не идёт о систематическом подходе, но, всего лишь, о «вылазках».
Георг Вильгельм Фридрих Гегель рекомендует в §274 (на самом деле, §272 — прим. перев.) своей «Философии права», как минимум, славословие: «Поэтому государство следует почитать как нечто божественное в земном и понимать, что если трудно постигнуть природу, то ещё бесконечно более трудно постигнуть государство». От этой аффирмации мы хотим отчётливо дистанцироваться. Предаться в руки Господа не является нашей целью, а как раз наоборот. Но осторожно: быть против капитализма, разрешено быть каждому и каждой, но выступать против государства, т. е. быть врагом государства, всё ещё считается преступным намерением.
Буржуазный характер
В наших предыдущих исследованиях мы определяли политику как обобщение, а государство как общее буржуазной общественности. «Политика как буржуазное обобщение служила тому, чтобы создать из общественного беспорядка порядок, который и может выступать как обособленное общее». «Т.е. государство действует над всеми классами в смысле капиталистической формации, он не является учреждением буржуазии, но учреждением всех капиталистических отношений. Эту разницу следует всегда держать перед глазами, когда речь идёт о буржуазном государстве. Буржуазное государство — это не государство буржуазии, а государство капитала. Буржуазное означает, что государство устанавливает и вынуждает своих граждан к их ролям обладателей товаров в свободе и равенстве». (Франц Шандл, Смена курса на тонущем корабле. Государство и его исторические границы, Streifzüge 1/2000)
Так, государство и политика являют собой две стороны одной взаимосвязи. «Понятие государства предполагает понятие политического», пишет Карл Шмитт (Понятие политического, 1932). А Никлас Луман считает: «Государство становится точкой референций универсализации политики. Добрая воля подтверждается приверженностью к ‘ценностям`. (Никлас Луман, Политика как общество, 2000) И они правы.
Буржуазный характер государства не подлежит сомнениям, но как классовое государство понять его нельзя. Буржуазное следует расшифровывать как касающееся общественной формации, категория эта не может быть зарезервирована за определённым классом производственных отношений. Разумеется, государство зачастую представляет классовые интересы (и в особенности, буржуазные!), но не это, во-первых, описывает его сущности, а во-вторых, это касается не только буржуазии, но и всех «зависимых» классов, слоёв и фракций.
Перестал понимать смысл (или посыл — как угодно) любимой некоторыми борцунами и борцунихами с капитализмом картинки, встречающейся в природе либо под кодовым названием «Capitalism kills», либо «Capiltalism ™». Той, где один схематичный человечек целит другому такому же в башку из пистолета. Типа, продвинутые активисты и активистки объясняют с её помощью дремучим народным массам всю деструктивную и антигуманную сущность капитализма. Типа вот:
Но до меня не доходит. Что это за твари и почему одна целит другой в кругляшок башки из пистолета? Зачем нахуй? Шо это, вообще? Агит-картинка, кажется, ещё более тупая, чем криво переведённый стенсил «Too many cops / too little justice».
Стенсил хоть был честно запорот двоечниками-антифа и тру-онорхыстами, страждущими, видимо, ещё большего количества судей, прокуроров и тюрем.
Но «Capitalism kills», кажется, не был даже зачат в присутствии мыслительных процессов. Возможно, это просто я постепенно пропил мозг. Буду благодарен помощи в этом вопросе и мудрым разъяснениям.
Эмма Голдмэн
Умы людей в смятении, т.к. кажется, что качается самый фундамент нашей цивилизации. Люди теряют веру в существующие учреждения, а наиболее сообразительные понимают, что капиталистический индустриализм работает против целей, которым он, якобы, служит…
Мир не уверен в выборе путей выхода. Парламентаризм и демократия переживают упадок. Спасение усматривается в фашизме и других формах «сильного» правительства.
Борьба противоположных идей, происходящая сейчас в мире, включает общественные проблемы, требующие немедленного решения. Благоденствие индивида и судьба человеческого общества зависят от правильного ответа на те вопросы. Кризис, безработица, война, разоружение, международные отношения и т.п. – среди тех проблем.
Государство, правительство с его функциями и властью, является сейчас объектом живого интереса для каждого мыслящего человека. Политическое развитие во всех цивилизованных странах принесло этот вопрос в дом. Должны ли мы иметь сильное правительство? Предпочтительнее ли демократия и парламентское правление, или фашизм того или иного толка; диктатура — монархическая, буржуазная или пролетарская — является ли решением для болезней и трудностей, навалившихся сегодня на общество?
Иными словами, лечить ли нам болезни демократии ещё большей демократией, или мы должны разрубить гордиев узел народного правления мечом диктатуры?
Мой ответ: ни то, ни другое. Я против диктатуры и фашизма, равно как я против парламентских режимов и так называемой политической демократии. 
Нацизм справедливо называют атакой на цивилизацию. Эта характеристика применима также и ко всякой форме диктатуры; в самом деле, ко всякому угнетению и принудительному авторитету. Ибо что такое цивилизация на самом деле? Весь прогресс, в сущности, был расширением свобод индивида с параллельным сокращением авторитета, наложенного на него внешними силами. Это подходит как к сфере физического, так и к политическому и экономическому существованию. В физическом мире человек дошёл до того предела, когда он подчинил силы природы и заставил их служить ему. Примитивный человек вступил на дорогу прогресса, когда он впервые зажёг огонь и так победил тьму, когда он заковал ветер и обуздал воду.
Какую роль играл авторитет или правительство в человеческом стремлении к улучшению, в изобретении и открытиях? Вообще никакой, или, по крайней мере, никакой полезной. Это всегда был индивид, который создавал каждое чудо в этой сфере, и обычно супротив запретов, преследований и вмешательств авторитетов, человеческих или божественных.
Подобным же образом, в политической сфере путь прогресса лежит во всё большем удалении от авторитета племенного вождя или клана, от князя и короля, от правительства, от государства. Экономически, прогресс означал всё большее довольство для всё большего количества людей. В культурном плане, он обозначал результат всех других достижений – большую независимость, политически, умственно и психически.
Вызовы, возможности, перспективы
Габриэль Кун
Анархистское движение по всему миру набрало такую силу, какая не приходила к нему с начала 20-го века. Кризис марксизма ответственен за это так же как и целый ряд новых социальных конфликтов (атипичные формы занятости, изменения климата и т.д.), равно как и относительно сильно анархистское движение в США, которое, возможно, ироничным образом вдохновляет по всему миру из-за гегемонии американской культуры.
Говоря в целом, самым большим вызовом для анархистской политики остаётся тот же самый, который был всегда: собственно, найти ответ на вопрос, каким образом можно преодолеть государство и капитал, или как можно создать сообщества, которые на основе равенства и солидарности сделают возможным свободное индивидуальное развитие. Соответствующие дискуссии характеризуют анархистское движение уже давно и будут и в дальнейшем.
В рамках этой статьи этот вопрос не решится. К тому же, я считаю, что соответствующие ответы могут возникнуть лишь из анархистской практики. В этом смысле мне хочется обратить своё внимание здесь прежде всего на вызовы, которые касаются самого анархистского движения – вызовы, за которые ответственны большей частью мы сами и которые оставляют нам относительно большую площадку для действий.
При этом я думаю о тех противоречиях, которые возникают в движении с эгалитарными и антиавторитарными претензиями, являющегося большей частью мужским, белым и коренящимся в средних классах развитых промышленных стран. Это верно не только современного анархистского движения, но и части его истории. Практически все известные представители анархизма были белыми мужчинами (такие исключения как Луиза Мишель, Люси Парсонс, Вольтарина де Клер или Эмма Голдмэн скорее подтверждают правило) и большая часть из них происходила из социально и экономически привилегированной буржуазии или даже из аристократии. Это верно интернационально — возьмём, к примеру, Михаила Бакунина и Петра Кропоткина — как и в немецко-язычных странах — и тут происходят двое самых известных представителя, Густав Ландауэр и Эрих Мюзам, из буржуазных семей. Корни анархизма в развитых индустриальных обществах издавна подчёркивались его марксистско-ленинистскими критиками, которые оговаривали анархизм как «феномен (мелкой) буржуазии». Я не думаю, что эта критика касается сути анархизма (иначе я не стал бы выступать за это движение), но она касается болезненного момента, нуждающегося в само-критичном анализе.
Позвольте представить один из продуктов полураспада неприкаянной провинциальной “сцены” – новый бложек, посвящённый интеллектуальным упражнениям на тему спонтанных бунтов. Размышления и комментарии ведутся на английском и немецком языках. Особенно рекомендуется долбоёбам-правдорубам и другим феерическим персонажам, оставляющим, к примеру, на Индимедии подобные замечания:
“Восстание” ваххабитов и мелких торговцев. То что АДА и интересует.
Позвольте, liberadio процитирует кое-что:
Так что, прошу любить и жаловать: In the absence of truth.
[От себя добавим, что за исключением некоторых развлечений у нас всё на самом деле грустно, но выброс на эту тему будет, возможно, позже. Stay tuned.
Or not.]
Эрнст Лохофф (1998)
[Эрнст Лохофф — публицист, живёт в Нюрнберге. Один из издателей журнала «Krisis».]
К началу 20-го века люди были едины в ожидании, что прогресс и разум будут определяющими в грядущей секулярности. Формирование современного товарного общества понималось как процесс постепенной демифологизации и безостаточной рационализации всех отношений. Социалистическая оппозиция хотя и провозглашала, что лишь освобождение из-под капиталистической власти даст возможность полностью развернуться рьяно празднуемому ею потенциалу рациональности. Культурно-консервативные голоса, в свою очередь, скорбили по всему тому, что исчезало в их глазах с «расколдовавынием мира». Оба течения, тем самым, ни в коем случае не сомневались в прогрессистско-оптимистическом видении, а всего лишь варьировали его.
Истинный ход истории жестоко опроверг это предположение. Столетие целевой рациональности и технологической возможности оказалось столетием высвободившейся иррациональности, массового помешательства и до сих пор невиданных разрушения и бесчеловечности.
На вопрос, почему оптимистические предсказания дедов не сбылись, внуки и правнуки, если они вообще считают царящее безумие проблемой, дают прежде всего, один ответ: молниеносная рационализация и взрывоподобный прирост технических и социальных средств не сопровождалось соответствующей рационализацией общественных целей. Человечество, поэтому, похоже на ватагу пятилетних, которые со дня на день начинают использовать для своих гонок не трёх-колёсные велосипеды, а гоночные автомобили, а для ковбойских игр — не палки, а автоматическое оружие и атомные боеголовки.
Как бы правильно ни было говорить вместе с Гюнтером Андерсом об «асинхронности человека с его производственным миром» и выявлять различия между царящей повсеместно рациональностью целей и отсутствующей рациональностью смысла, столь же неверным было бы, однако, буквально понимать расхождение «делания и представления» и «знания и совести» как отставание последнего. За иррациональностью современности ни в коем случае не стоит на заднем фоне продолжающаяся жизнь каких-либо пещерных инстинктов и упорства биологического субстрата. Сколь часто модерн оказывался убийственным, в деле участвовали каждый раз истинно современные представления, позиции и идеологии. Проблема не в том, что универсальный процесс рационализации обошёл стороной сферу смысла и цели и остался неполноценным; более того, процесс рационализации сам обладает тёмной, иррациональной стороной. Где современность затапливается, якобы, «архаичными» элементами, речь идёт каждый раз о чём-то вроде вторичной, созданной самой собой «постоянной архаичности». (По этой причине, кстати, я считаю и термин «варварство» малополезным, даже эвфемизмом. В вопросах жажды убийства и ярости разрушения настоящие варвары были в сравнении с западной цивилизацией просто маленькими мальчиками).
Этот приговор относится и к главе в истории современного товарного общества, которая менее всего хочет приспосабливаться к самомнению апологетов западного рыночного общества и демократии: к национал-социалистическому уничтожению евреев. Холкост не только потому вписывается в историю становления товарного общества, что он был создан при помощи современных средств; и «антисемитское объяснение мира» следует понимать как специфический продукт современности. (На том, что современный антисемитизм как по сути, так и терминологически строго отличается от традиционной ненависти к евреям, настаивала ещё Ханна Арендт в своей книге «Элементы и истоки тотальной власти»). Более того, антисемитическое безумие указывает непосредственно на иррациональность самой фундаментальной формы общества, а тем самым — и на тёмный центр современного общества товара.
[Думал было выдать чего-нибудь такого свеженького, живого, интересного. И взгляд liberadio пал на опус автора такой модной у леваков, но унылой товарообразной утопии как Parecon – Майкла Альберта: Anarchism?! На поверку же интеерсных и актуальных мыслей там оказалось мало, и быть бы этому достаточным оправданием, но liberadio напрочь отказывается дискутировать или даже полемизировать в терминах “good anarchism / bad anarchism”. Короче, Парекон он и есть Парекон, ничего тут уже, видимо, не поделаешь. Однако! Положение наше хотя и безнадёжное, но не столь серьёзное. Посему внемлите! Upd: Вывалю ещё раз текстом. Ссылка на файл в коцне. – liberadio]
Пролог к после-лeвой анархии
Прошло уже почти полтора десятилетия со времени падения Берлинской стены. Семь лет с тех пор, как Боб Блэк прислал мне манускрипт своей книги «Anarchy after Leftism», опубликованной в 1997-м году. Более четырёх лет с тех пор, как я попросил (издателей) Anarchy Magazine поучаствовать в дискуссии о «пост-левой анархии», которая была полностью опубликована в зимнем выпуске журнала (№48). А также один год с тех пор, как я написал и издал «Post-Left Anarchy: Rejecting the Reification of Revolt», увидевшую свет зимой 2002 — 2003 в 54-м номере журнала Anarchy: A Journal of Desire Armed.
Можно по праву спросить, что было достигнуто введением термина и началом дебатов в анархистских и, более того, радикальных кругах, кроме создания новой темы для споров в анархистской и левацкой прессе, на интернет-страницах и в email-рассылках? В ответ я бы сказал, что реакция продолжает расти, а обещание пост-левой анархии заключается в том, что окажется всё более светлеющим будущим.
Одной из самых сложных проблем современного анархизма была постоянная фиксированность на попытках возрождения борьбы прошлого, как будто с 1919-го, 1936-го или, лучше, 1968-го годов ничего значимого не произошло. Отчасти — это последствие долго царившего среди большинства анархистов анти-интеллектуализма. Отчасти — это результат исторического заката анархизма в виду победы большевистского государственного коммунизма и (само-) поражения Испанской революции. И отчасти это потому, что подавляющее большинство самых влиятельных анархистских теоретиков, таких как Годвин, Штирнер, Прудон, Бакунин, Кропоткин и Малатеста, жили в 19-м и начале в 20-го столетия. Пробел в развитии анархистской теории со времени возрождения движения в 1960-х годах может быть сегодня заполнен любой новой и адекватной формулировкой теории и практики, которая окажется достаточно сильной, чтобы положить конец застою и связать творчество большинства современных анархистов так же, как это делали формулировки Бакунина или Кропоткина в 19-м веке.
Начиная с 1960-х годов, вначале ничтожно малое, но с того времени постоянно растущее, анархистское движение подвергалось влиянию Движения за гражданские права, Пола Гудмэнна, SDS (движения Студентов за Демократическое Общество), йиппи, движения против войны во Вьетнаме, Фреда Вудворта, марксистских Новых Левых, Ситуационистского Интернационала, Сэма Долгоффа и Мюррея Букчина, движений вокруг одной темы (анти-расистского, феминистского, анти-атомного, анти-империалистического, экологического, за права животных и т.п.), Ноама Чомского, Фредди Перлмана, Джорджа Брэдфорда / Дэвида Уотсона, Боба Блэка, Хаким Бея, Earth First! и глубинной экологии, нео-язычества и нью эйдж, движения против глобализации и многих других. Но всё же все эти различные влияния на протяжении последних сорока лет, как анархистские, так и не-анархистские, не смогли сделать значимым какой-либо вдохновляющий синтез критической и практической теории. Некоторые анархисты, в особенности Мюррей Букчин и Love and Rage Project, пытались сплавить чрезвычайно разнообразное и идиосинкразическое анархистское движение в совершенно новое движение с общей теорией и потерпели в этом крах. Я бы сказал, что в нашей актуальной ситуации этот проект обречён на поражение, неважно, кто пытается это сделать.
Альтернатива, за которую выступает пост-левый анархистский синтез, всё ещё создаётся. На неё не может претендовать ни какой теоретик или активист, потому что это проект, витавший в воздухе задолго до того, как он начал становится конкретным комплексом предложений, текстов и интервенций. Те, кто пытался развить синтез, находились, с одной стороны, под влиянием классического анархистского движения до Испанской революции, и нескольких наиболее многообещающих интервенций, развитых с 60-х годов. Самые важные теории включают в себя критику повседневной жизни и критику Спектакля, критику идеологии и морали, промышленной технологии, труда и цивилизации. Способы интервенции фокусируются на конкретном применении прямого действия во всех аспектах жизни. Вместо того, чтобы стремиться к созданию институциональных или бюрократических структур, эти вмешательства нацелены на максимальную критическую эффективность с минимальным компромиссом в постоянно изменяющихся сетях действия. Continue reading