Отличная байка из серии «деды воевали» и «доступно о вреде алкоголя». Местных без надобности задирать, конечно, никогда не надо, но в целом — одобряю и уважаю.
Вот я, допустим, давно уже «пивных марафонов», так называемых Kastenlauf, не видел, хотя это типично баварское развлечение и популярно в студенческих кругах. Ни к тому, ни к другому я давно уже отношения не имею. Тем не менее, делается это так: команды по два человека бегут примерно пять километров с полным ящиком пива и пытаются самостоятельно и оперативно пить его на бегу. Блевать и намеренно проливать пивас нельзя, закусывать и ссаться в штаны сводом передающихся из поколения в поколение священных правил эксплицитно не возбраняется (видимо, чтобы лишний раз не останавливаться). Спорт, конечно же, летний. Да, угасают традиции, зумеры не понимают и не ценят… Надeюсь, АдГ наведёт порядок в этом плане и спасёт великую немецкую культуру от гибели.
В самые тяжёлые времена изгнанческой жизни часто бывало всё же довольно весело — разумеется, только в тех случаях, когда мы были настолько счастливы, что не помирали с голоду. Мы не горевали. А попав в безвыходное положение, мы вспоминали девиз Шеффильда: «короткая, но весёлая жизнь». Но кому шла на ум мысль о смерти? Never say die! Ни слова о смерти! И весело же было — чем хуже было положение, тем веселее становились мы; против донимавшей нас бедности было одно средство – смех! Кто предаётся мрачным мыслям, тот попадает в их власть и становится их добычей. Но от звонкого, весёлого смеха горе бежит, как чёрт, заслышавший пение петуха.
Это — рецепт, который я рекомендую всем; он сохранит свои действия, пока существует мир никогда мы так много не смеялись, как в то время, когда наши дела обстояли особенно скверно.
И чего, чего только мы не вытворяли при нашем бесшабашном веселье!
Случалось, что мы возвращались к нашим студенческим проделкам. Как то вечером явился «в город» из своего уединения в Highgate Эдгар Бауэр, знакомый с Марксом ещё из Берлина и бывший с ним в хороших отношениях, несмотря на «Святое семейство» (Die Heilige Familie). Он предложил совершить Bierreise – «пивную поездку». Проблема заключалась в следующем: требовалось зайти в каждую пивную, расположенную между Oxfordstreet и Hampstead Road`ом, и выпить что-нибудь; при огромном количестве кабачков в этой части города, даже при самом малом количестве выпиваемого — это являлось весьма нелёгкой задачей. Но мы бесстрашно принялись за дело и благополучно добрались до конца Tottenham Court Road. Ефь из одной зады раздавалось громкое пение: мы вошли и узнали, что это клуб Old Fellows – общество, имеющее во всей Англии свои отделения с больничными и похоронными кассами — справляет свой праздник. Мы познакомились с некоторыми «участниками празднества»; они приняли нас, «чужих», с английским гостеприимством и тотчас пригласили в одну из комнат; в лучшем расположении духа последовали мы за ними и заговор перешёл, конечно, на политические темы (что мы — немецкие изгнанники — было сейчас же замечено); и благородные английские мещане, желавшие доставить нам удовольствие, сочли своим долгом рьяно бранить немецких князей и русских юнкеров. «Русские» юнкера должны были, вероятно, означать прусских. Россия — Russia и Пруссия — Prussia в Англии очень часто смешиваются, и основанием этого служит не только сходство в названиях. Некоторое время всё шло хорошо: мы должны были часто чокаться, произносить и выслушивать тосты.
Но тут вдруг случилось нечто неожиданное. «Патриотизм» – болезнь, которая постигает умного человека только за пределами его отечества. Ибо на родине всегда — столько гнусного, что каждый, кто только не страдает параличом мозга и искривлением позвоночника, застрахован от этого политической «падучей»; болезнь эта называется также шовинизмом и джигоизмом: всего опаснее она тогда, когда одержимые ею смиренно опускают глаза с именем Бога на устах.
«В Саксонии хвалю я Пруссию, а Пруссии — Саксонию» сказал Лессинг; вот это и есть разумный патриотизм, стремящийся исправить недостатки на родине указанием на совершенства — действительные или мнимые — за границей.
Я очень рано использовал это лессинговское выражение и единственными побоями, полученными мною в молодые годы, я обязан припадку патриотизма, который случился со мной за границей.
Это было в Швейцарии. Когда однажды в «Häfelei», в Цюрихе, не в меру поносили Германию, я вскочил и сказал: «Вместо того, чтобы бранить Германию, вы должны радоваться её несчастью: ему одному обязана Швейцария своим существованием, ибо как только в Германии, также, как в Италии и Франции, произойдёт основательная перестройка, этой самостоятельности придёт конец: немецкая Швейцария сама собой отойдёт к Германии, французская к Франции, итальянская к Италии!» Этот состряпанный мною прогноз политики будущего был в достаточной степени нелеп; но это происходило в «безумном году», и мой патриотизм был уязвлён. Речь моя не встретила особого сочувствия: это я мог заметить по мрачным физиономиям слушателей; мне очень горячо возражали; разговор постепенно прекращался… Тем временем стало уже поздно, и я отправился домой. У пристани, недалеко от моей квартиры, ко мне внезапно приблизилось несколько фигур, и я не успел оглянуться, как мне подставили ногу; я упал на землю и, прежде чем поднялся, получил пару сильных ударов кулаком: после этого нападавшие убежали. Я так и не узнал, кто они были, но я ни минуты не сомневался в том, что причиной этой неожиданной для меня взбучки послужила моя патриотическая речь в «Häfelei». И теперь в Лондоне у этих честных Old Fellows я попал вместе с моими, лишёнными отечества, спутниками в совершенно такое же положение. Эдгар Бауэр, задетый за живое каким-то словом, не смолчал и стал высмеивать английских снобов. Маркс произнёс с энтузиазмом хвалебную речь в часть немецкой науки и музыки: «Ни одна другая страна не произвела на свет таких музыкантов, как Бетховен, Моцарт, Гендель, Гайдн; англичане, у которых нет совсем своей музыки, стоят, в сущности, далеко ниже немцев, которым только несчастные экономические и политические условия мешали проявить себя в великой практической работе; вообще же, немцы окажутся впереди всех других народов». Я никогда не слышал от него такой плавной речи. Я, со своей стороны, в сильных выражениях заявил, что политической строй Англии ни на волос не лучше германского (при этом пришлись очень кстати Урквартовские словечки); едиснтвенная разница заключается в том, что мы, немцы, сознаём всю негодность нашего политического строя, а англичане этого не сознают; из чего следует, что мы, немцы, в высокой степени превосходим англичан своей политической интеллигентностью.
Физиономии наших друзей становились мрачными, точь-в-точь как тогда в «Häfelei»: а когда Эдгар Бауэр выдвинул ещё более тяжёлую артиллерию и стал говорить об английском лицемерии (Cont), в компании послышалось сперва тихое, а потом и громкое: «прокляты чужестранцы!» (damned foreigners). Раздались угрозы, разгорячились головы, в воздухе замелькали кулаки — и мы были достаточно благоразумны, чтобы избрать благую часть и совершить не без трудности довольно почётное отступление.
На этот раз с нас было довольно нашей «Bierreise» (пивного путешествия), а чтобы несколько перебеситься, мы пустились в перегонки, пока Эдгар Бауэр не споткнулся о кучу щебня. «Ура, идея!» и вспомнив бешеные студенческие проделки, он схватил камень :трах-тарарах! – газовый фонарь разлетелся вдребезги. Глупость заразительна; Маркс и я не отстали: мы разбили четыре-пять фонарей! Было около двух часов утра, улицы были пусты. Однако, шум обратил внимание полисмена, который быстро и решительно дал сигнал своим коллегам в участок. Тотчас же раздались ответные сигналы — положение становилось критическим. К счастью, мы быстро сообразовались с обстоятельствами; местность нам была знакома. Мы бросились вперёд — три-четыре полисмена преследовали нам на небольшом расстоянии. Маркс развил такую скорость, которой я вовсе не подозревал в нём, и только после нескольких минут дикой скачки удалось нам свернуть в боковую улицу, а там прошмыгнуть через «аллею» (проходной двор между двумя улицами); мы оказались в тылу у полисменов, потерявших наши следы и находились теперь в полной безопасности; наших примет у полисменов не было, и каждый из нас без дальнейших приключений добрался до своего дома.
В Марбурге подобное похождение не окончилось так благополучно ни для моих товарищей, ни для меня; там меня тоже сначала не поймали, но потом мне пришлось основательно пострадать. Здесь, в Лондоне, где такие выходки немецких студентов совершенно непонятны, дело приняло бы гораздо более серьёзный оборот, чем где-нибудь в Марбурге, Берлине или Бонне: и я должен сознаться, что, когда я проснулся на другое утро — вернее в полдень, – я был в высокой степени рад тому обстоятельству, что нахожусь в своей комнате, а не в каком-нибудь лондонском участке вместе с членом «Святой фамилии», Эдгаром Бауэром и будущим творцом «Капитала», Карлом Марксом.
Мы постоянно смеялись, когда вспоминали об этом нашем ночном похождении.
Из «Воспоминания о Марксе», Одесса, 1905 г.