22-го мая 2013 г. в английском городке Вулвич был жестоко убит солдат британской армии Ли Ригби. Двое напавших на него молодых людей, Майкл Адеболаджо и Майкл Адебовале, сбили его на машине, после чего они вытащили его на проезжую часть и убили ножами и мачете. С места преступления они скрываться не стали, а объясняли прохожим свои мотивы и заставляли снимать их на мобильники. По словам нападавших, варварское убийство Ригби было актом мести за военную агрессию Запада в исламских странах.
На данный момент содеянным успели ужаснуться все представители власти, СМИ и простые граждане. Среди высказавшихся по поводу одного из самых громких «терактов» на британской земле раздавались и голоса, вызывающие, ну, как минимум, недоумение. (Мы не имеем в виду духовного наставника убийц, Омара Бакри Мохаммеда, его высказывания об убийстве были вполне предсказуемыми). Так, видный литературовед и марксист Терри Иглтон, вероятно, высказал на страницах The Guardian то, что вертелось и всегда вертится в подобных случаях на языке многих европейских левых и либералов.
Да, внешняя политика Запада и, якобы, ответ на неё… Для Иглтона военные действия в Ираке и Афганистане являются замалчиваемыми общественностью и СМИ причинами для этого нападения и, очевидно, что и для всех других подобных терактов или, скажем, просто убийств. И именитый марксолог Иглтон вместо критического анализа произошедшего, можно сказать, с разбегу бросается в любимую ловушку левых, подставленную теоретизацией. Он пытается понять и объяснить, и этим действительно оправдывает убийц Ригби. Примеры его отдают дешёвой риторикой и притянуты за уши. Пишет ли он так всегда или только в этот раз, для непривередливой либеральной публики The Guardian?
Почему же о западной внешней политике нельзя даже говорить вслух? Скорее всего, это происходит потому, что комментаторы и ведущие путают совершенно разные понятия и считают, что объяснить – значит простить. Они уверены в том, что те, кто указывает на погибших в Ираке и Афганистане, пытаются окольными путями оправдать людей, недавно убивших солдата возле казармы.
Думают ли они в точно таком же ключе, если речь заходит о преступлениях Гитлера или Сталина? Допускают ли они, что историки, которые пытаются докопаться до истоков фашизма, втайне сочувствуют нацистам, а все, кто пытается исследовать причины возникновения Гулага, пытаются оправдать его создателей?
Не будем подробно останавливаться на таком историке европейского фашизма как Эрнст Нольте, который глубоко копал с той лишь целью, чтобы показать, что фашизм играл свою историческую роль в свою эпоху и был, вместе с двумя мировыми войнами, её закономерным элементом. Согласно Нольте, фашизм был своеобразным проектом модернизации и, ни много, ни мало, адекватным ответом буржуазных обществ на угрозу большевизма. Как видно, можно действительно «глубоко копать», поднимать невероятное количество фактов и, тем не менее, ничего не объяснить, оставаясь при этом верным реакционной программе — переводу вины за две мировые войны и планомерное уничтожение целых народов с немцев на кого угодно, да хоть и на эти же самые народы. Пусть это будет лишь примером тому, что историки бывают всякие. Вопрос, на самом деле, ставится немного иначе: можно ли понять и объяснить паранойю и манию величия Сталина? Можно ли рационально понять и объяснить расово-биологическое безумие нацистов, их желание умереть, которое превосходило лишь желание убивать? А их (и всех их антисемитских последователей с тех пор) фантазии о мировом еврейском заговоре, породившем одновременно и американских банкиров и большевистские орды?
Тут мы подходим к самому интересному аспекту рационального объяснения явлений по сути своей иррациональных, тут как раз и раскрывается задача теоретизирующего разума: вернуть иррациональное в мир разумного, т.е. действительно «простить» и «оправдать».
Когда несколько лет назад экономику западных стран, в буквальном смысле, ставили на колени, эти действия были частью абсолютно рационального проекта, проталкиваемого банками. Его причиной было стремление к увеличению прибыли – рациональный мотив, в котором нет абсолютно ничего безумного или непостижимого.
Что, скажите на милость, рационального в капитализме, в этой системе, производящей несметные богатства и ввергающей массы людей в нищету и варварство, в этом «процессирующем противоречии», основывающем создание прибавочной стоимости на эксплуатации человеческого труда и пытающегося его же, насколько возможно, вытеснить из производства? В этом перманентном кризисе, разбазаривающем природные ресурсы? Когда, даже с точки зрения формальной логики, противоречия успели стать «рациональными»? (Помнится, сразу под названием «Капитал» стоит и подзаголовок: «Критика политической экономии», а не «рациональная теория капитала». Дочитал ли Иглтон «Капитал» до подзаголовка?) Или — если вернуться к теме зверского убийства в Вулвиче — насколько рациональна религиозная нетерпимость, насколько рационален джихад? Едва ли предки Терри Иглтона в Англии, подвергавшейся налётам эскадрилий нацистских бомбардировщиков, задавались такими праздными вопросами как «обладают ли эти нацисты разумом младенцев или белок?».
Внешняя политика Запада… Которая из них, кстати? Которая свергла Саддама, помогла свергнуть Каддафи и вернула в некоторые провинции Афганистана хотя бы некое подобие цивилизации, когда своевольных женщин, по крайней мере, больше не забивают камнями? И которая теперь своим невмешательством допускает бойню в Сирии? Она тоже была бы достойна актов личной мести? Или та, которая здоровается за ручку с правителями государств Персидского залива, этого рассадника и спонсора ваххабизма и джихадизма? А может быть даже та, которая руками бежавших из разгромленной Германии нацистов насаждала в арабском мире антисемитизм или помогала душить социальные движения в Латинской Америке? Тоже европейский экспорт-продукт. О какой «внешней политике» говорят все эти праведные и здравомыслящие Иглтоны?
И да, судя по всему, для тех, кто убил Тео ван Гога в ноябре 2004 г., кто устроил теракты в Лондонском метро в июле 2005 г., как и для Мохамеда Мера, убивавшего французских солдат и еврейских школьников в марте 2012 г., или для братьев Царнаевых, устроивших взрывы в Бостоне в апреле сего года, политика – не самый важный мотив действий. Эти сподвижники джихада, в большинстве случаев, вырастают и связываются с исламистскими группами и проповедниками уже в Европе. И причины их обращения, как выразился бы, может быть, Эрих Фромм, в бегстве от свободы — симптом распада буржуазной цивидизации, которая успешно смогла отразить революцию и давно уже упёрлась в свои собственные границы. В исламе же, там, где он принимает политическую форму, коллективное бегство от свободы является чуть ли не первым пунктом политической программы. Родственники убитой в Берлине в 2005-м году Хатун Сюрючу, восставшей против нравов курдской диаспоры и своего брака по принуждению и хотевшей жить свободно 23-летней девушки, тоже могли бы много рассказать о слишком уж либеральных нравах и сексуальной распущенности в Европе, и что жить так, де, нельзя… Это лишь одно из так называемых «убийств чести», которые являются традицией и в европейской мусульманской диаспоре (не говоря уже о мусульманских странах). Не думаю, что Иглтон прислушивался бы к мотивам убийц Хатун так же внимательно, как к мотивам убийц солдата Ли Ригби.
Эта статейка Терри Иглтона – лишь очередное доказательство деградации европейских левых, их капитуляции перед таким выродком стареющего капитализма как политический ислам. Левые страстно желают покаяться и расплатиться за жизнь в «благодатной» европейской метрополии, построенной на эксплуатации «третьего мира», но предпочитающих делать это делами и телами других: телами жертв «рациональных» джихадистских терактов и недобровольных жителей мусульманских государств.
Как можно было заметить, на серьёзное понимание эксплуатации университетские марксологи не способны. Альянс левых с радикальным исламом (который чуть ли не новый ленинизм, единственно способный бросить вызов декадентскому мировому капитализму — см. «Освобождение ислама» Гейдара Джемаля, к примеру) вызывает , в лучшем случае, только оторопь: от периодических акций в духе Мави Мармара или бойкота израильских продуктов до держания антисемита (и, конечно, пламенного антиимпериалиста!) Ахмадинеджада и представителей Хизболлы за ручку такими светилами теории и практики как Уго Чавес и Ноам Чомски. Стремление Иглтона найти в варварском и напоминающем в своём нарциссическом нигилизме «шоу» Андерса Брейвика убийстве Ригби «рациональное зерно» напоминают реакцию Кэтрин Эштон, главной представительницы ЕС по международным связям, которая тут же нашла ответственных за бойню во французской школе «Оцар ха-Тора», устроенную Мохамедом Мера. Нетрудно догадаться, что это была политика Израиля в Газе.
Хочется подчеркнуть, что liberadio не испытывает особенно тёплых чувств ни к британской армии, ни к какой-либо армии вообще. А также liberadio не приветствует нео-расистских концепций этно-плюрализма и не собирается защищать мифические «иудео-христианские ценности» от чужеродного ислама. Не все противники ислама — нам союзники. Так, критикам христианства пришлось бы подружиться с Варгом Викернесом и прочим языческим сбродом… Но закрадывается подозрение, что «диалектика Просвещения», о которой писали Адорно и Хоркхаймер, уже давно отразилась и на тех, чьей исторической задачей было нести Просвещение и свободу человечеству, и анти-просвещение давно уже говорит их устами. Хотя от начитанных идиотов, коими является подавляющее большинство университетских марксологов, иного ожидать не приходится.
Эта статья Иглтона служит лишь замечательным примером деградации после-военных левых в Европе, проявившейся с Шестидневной войной (1967) в Израиле, когда, по меткому замечанию Жана Амери («Widersprüche», 1971), левые установили, что «еврей» – может быть не только уродливым трусом, но и марширующим римским легионером, и отказали Израилю даже в моральной поддержке, и усилившейся с распадом Восточного блока и атаками на Мировой Торговый Центр в Нью Йорке в сентябре 2001-го года.
Zugegeben, das Vorhaben, einen historischen Überblick über „den polnischen“ Anarchismus zu liefern, ist widersprüchlich in vielerlei Hinsicht: nicht nur, weil es praktisch unmöglich ist, ein so großes Thema in Kürze und unverzerrt darzustellen. Zum Einen ist die Darstellung der anarchistischen Bewegung ohne den Kontext der bürgerlichen Revolutionen und anderer sozialistischer Strömungen widersinnig; zum Zweiten – was soll schon an diesem Anarchismus „polnisch“ sein? So wie Bakunin und Proudhon ihre Rolle darin gespielt haben, spielten viele Vertreter*innen der polnischen sozialistischen Bewegung ebenfalls wichtige Rollen in der Geschichte des europäischen Sozialismus. Dieses Land (welches Land wäre das eigentlich in der Föderation von Königreich Polen und Großfürstentum Litauen?) mit einer langen republikanischen Tradition wurde zwischen den reaktionärsten Staaten des damaligen Europa zerrissen, daher mussten viele polnische Sozialist*innen entweder ins Exil (vorzugsweise ins schweizerische oder ins französische) oder sich der deutschen/österreichischen oder russischen Bewegung anschließen.
Абсурдным образом устаревшая форма хозяйствования стабилизировалась в фашистских режимах первой половины 20-го столетия и ужас, который необходим, для её поддержания, многократно увеличился, хотя её бессмысленность открылась взгляду. Одновременно с управленческими полномочиями ещё раз утвердились и удушливый порядок частной сферы, партикуляризм интересов, давно устаревшая форма семьи, право собственности и его отражение в характере. Но с нечистой совестью, с довольно беспомощным осознанием неправды. Всё, что некогда было в буржуазности хорошего и пристойного, независимость, упорство, предусмотрительность, осторожность, развращено до самых своих глубин. Ибо в то время как буржуазная форма существования отчаянно консервируется, экономические её предпосылки исчезли. Приватное полностью превратилось в привативное, чем оно в тайне всегда и было, а к упрямому настаиванию на собственных интересах примешивается ярость от того, что их всё-таки больше уже нельзя соблюсти, что всё могло бы быть иначе и лучше. Буржуа потеряли свою наивность а стали из-за этого злыми и упрямыми. Заботливая рука, всё ещё ухаживающая и заботящаяся о саде, как если бы он уже давно не стал «земельным участком», но в страхе отгоняющая незнакомых и незваных гостей, уже является той же рукой, которая отказывает беженцам в убежище. Как подвергающиеся объективной опасности власть придержащие и их свита полностью обечеловечелись субъективно. Так, класс приходит в себя и делает разрушительный ход мира своим собственным. Буржуа продолжают жить как грозящие бедой призраки.
