Archives

by olladij

Макс Неттлау: Россия и социализм

(Russland und Sozialismus; Из: Die Internationale, декабрь 1930)

Мы все выросли со штормами революционных событий в России. Все пережили третье наводнение, смывшее царизм, многие вторую волну 1905 года, которая его подкапывала, и самые старшие – героический штурм 1881 года, когда, как минимум, верхушка русского здания власти, царь, был настигнут судьбой 13-ого марта 1881 года. Я всё ещё вспоминаю последующее утро, когда мой отец разбудил меня со словами: «Ты всё спишь, царя убили», и я, будто выстеленный из пушки, выпрыгнул из кровати и затанцевал от радости. Затем он рассказал мне, как в 1855-ом, при известии о смерти императора Николая у каждого как камень с сердца упал, а из истории революции я вскоре узнал, какие надежды вызвала смерть Александра Первого в России, восстание и вскоре мученическую смерть или тридцать лет Сибири для самых лучших в стране, декабристов 1825 года.

Так же переживали мы Тургенева и Достоевского, Толстого и Горького, Бакунина и Кропоткина, и почитали бесчисленных жертв революции, Софью Петровскую и всех прочих. Мы знали русских товарищей в изгнании во всех достойных движениях, серьёзных и способных, а вне-российская Европа располагала Кропоткиным большую часть его жизни, более сорока лет, и Бакунина более двадцати пяти, в расцвете своей деятельности.

Это странно, что сознание того, что царизм рухнул и в огромной России более тринадцати лет социализм располагает неограниченной властью, даже сознание, что вообще в какой-то стране социализм добился абсолютной свободы действий, не осчастливливает нас каждый час так, что мы не помчались сразу же в эту страну, чтобы самим увидеть желанный социализм, жить им, присоединиться к нему, т.к. для социализма верны слова, что всё принадлежит всем – Tout est a tous!, как писал Кропоткин, а вся Земля есть наше отечество (The world is my country, to do good is my religion – Мир моё отечество, творить добро – моя религия, как многие повторяли за Томасом Пэйном). Почему мы не делаем этого, почему мы ощущаем, что Россия в её настоящей форме кажется такой холодной, смертельно чужой и враждебной, как когда-то безвольно подчинявшаяся царю Россия, и почему наша единственная мысль о жертвах, которых умело приносит новая Россия подобно старой, такая жестокая и беспощадная сегодня, как и вчера и во времена Ивана Грозного в 16-ом столетии. Continue reading →

by olladij

К критике национального бреда и его недостаточной критики

национализм – прямое следствие “свободы, равенства и братства”

Часто товарищКи, придерживаются по национальному вопросу, как им самим кажется, равноудалённой и справедливой позиции «чума на оба (или больше) ваши дома», а на самом деле впадают просто в беззубую «антинациональную» абстракцию. Эта псевдо-радикальная абстракция мешает им замечать — хотя бы мысленно, если уже не в радикально-вербальных резолюциях — разницу между страной-аргессором и страной подвергшейся нападению, между более либеральным и пригодным для анархистской работы режимом и менее либеральным и, следовательно, менее благоприятным для анархистской деятельности. Можно назвать это сферическим антинационализмом в вакууме. В этой самой радикальной абстракции все кошки оказываются серы. По выражению Сэма Долгоффа, для некоторых его анархиствующих современников и современниц не было практически никакой разницы победили бы в Испании республиканцы или франкисты — капиталистами были и те и другие. (1) Оборотной стороной непонимания национального вопроса у другой категории радикалов является представление, что можно либо цинично мобилизировать априорно данные национальные чувства масс для достижения неких либертарных целей, либо просто наивное отмазывание своего национализма демагогией по схеме «любовь к родине – на национализм» и «у всех – своя идентичность и культура».

Дискуссии о нации, национализме, народе, этниях и прочей чепухе являются старинным спортивным развлечением в радикальной левой, и убедительно слезть с этого спортивно-дискурсивного туриника она так до сих пор и не смогла. Дискуссии о национализме структурно схожи с дискуссиями о государственной власти: они колеблются ориентировочно где-то между спором Густава Ландауэра, мол, государственность суть призрак в человеческих головах, и Эриха Мюзама, мол, да, конечно, призрак, но вооружённый до зубов и реально лишающий свободы и расстреливающий людей, и «реально-политической» позицией Фридриха Энгельса (и Ленина, а так же всех их верных последователей вплоть до Пауланцаса и Негри), мол, это – нейтральный надобщественный инструмент, которым могли бы однажды воспользоваться и хорошие парни и девчонки в общечеловеческих целях. Так же и с национальной идентичностью и «неотвратимым роком» этнической принадлежности: описания их колеблются от субъективного мнения и добрососедских отношений, выдуманной новыми жрецами религиозной идеи для порабощения трудящихся масс (2) до нейтрального антропологического фактора, попадающего под руку либо левым, либо правым политиканам.

Внесём же ясность в этот вопрос или хотя бы постараемся расчистить поле критики в более-менее тезисной форме. Личная или коллективная национальная (само)идентификация неразрывно связана с государственностью и товарно-рыночными отношениями. И то и другое обладает своей собственной динамикой: сказав А, придётся сказать и Б. (3)

Continue reading →

by olladij

Фурия разрушения. К критике понятия терроризма

Герхард Шайт

[Интересный текст, поднимающий вопрос о революционном насилии, о разнице между «террорoм» и «террорoм», о Гегеле и Фихте, о RAF и государстве Израиль, о сказочном антиимпериализме и любителях и любительницах мира, научившихся любить иранскую атомную программу. Спорно, но правды в последней инстанции вам тут никто не обещал, да ведь? – liberadio]

Кто стесняется говорить о Зле в политике, т.к. это звучит как-то несерьёзно, тот говорит о терроризме. Это производит впечатление компетентности, но тем не менее служит той же цели: установить гармонию там, где её нет — гармонию сил Добра, объединившихся в борьбе против терроризма. Ради этой цели понятие служит общим местом для всякого насилия, которое исходит не от государства, но преследует политические цели. Какие это цели, об этом не говорится.
Так всё-таки можно обозначить, насколько рэкитирская (1) власть — непосредственное принуждение и личностная зависимость в форме политических банд — заступает на место государства. Но становится неясным то, что та монополия на насилие, утверждающая право, сама некогда произошла из власти рэкитиров и их терроризма. (2) Способность политического суждения, различающая между государствами, не забывая при этом, что все они — говоря вместе с Гоббсом — являются «чудовищами», должна также доказать свою способность и в случае с террористическими организациями — в зависимости от того, являются ли они преданными приверженцами разрушения во время кризиса накопления капитала или противостоят ему в какой-то определённый момент.

Феноменология террора

Кто говорит о терроризме, обычно ставит разрушение, соразмерное лежащим вне его целям, и «annihilation for the sake of annihilation, murder for the sake of murder» (E. L. Fackenheim) на одну ступень. Различия между якобинским террором и антисемитским погромом, убийством определённых политиков и вдохновлённым исламизмом массовым убийством понимаются как второстепенные.
Таким образом, понятие оказывается легитимным ребёнком теории тоталитаризма. В то время как эта теория уравнивает национал-социализм и сталинизм, её отпрыск очевидно не допускает различий между насилием как политическим средством и насилием как самоцелью. При помощи его сегодняшнее буржуазное общество скрывает своё террористическое происхождение в былых революциях, которые ещё называли ужас, распространяемый ими, по имени. La terreur начался со штурмом Бастилии: с отменой монополии на насилие и разделения армии и мирного населения посредством вооружения масс, из которых возникли разные террористические группы и благотворительные объединения, называвшиеся братствами, политическими клубами и sociétés populraires. Соперничество этих банд восторжествовало над разделением власти: «свобода» и «равенство», т.е. эмансипация индивидов из сословных рамок и примитивных сообществ, смогли стать предпосылкой «братства», т.е. непосредственного принуждения и насилия, которое они применяли как в своих собственных рядах, так и против друг друга. (Ибо жаргон «братства» не делает различий между необходимой помощью и политическим принуждением). Эта бурная гражданская война политических банд, однако, стала настоящей революцией государства, т.к из террора банд родилась не только новая монополия на насилие, но и этот суверен мог быть потенциально призван на помощь каждым как гарант свободы и равенства.
Это и было тем, что восхищало Гегеля в терроре: что он является предпосылкой буржуазного общества. Причём немецкий философ понимает результаты войны банд как негативную волю духа: «Только тогда, когда она что-то разрушает, эта негативная воля обретает чувство своего существования; оно, кажется, подразумевает достижение некоего позитивного состояния, например, всеобщего равенства или всеобщей религиозной жизни, но на самом деле оно не желает позитивной реальности этого, ибо оно тут же создаст некий порядок, некое отстранение как от учреждений, так и от индивидов; но из отстранения и объективного определения, из их уничтожения эта негативная свобода и черпает своё самосознание. Так, то, чего она, якобы, желает, само по себе лишь его абстрактное представление и воплощение, может быть только фурией разрушения». Фанатизм террора, таким образом, желает «абстрактного, никакого расчленения; там, где проявляются эти различия, она видит их в противоречии к своей неопределённости и упраздняет их. Поэтому народ во время революции снова разрушает учреждения, которые были созданы им самим, поскольку всякое учреждение противоречит абстрактному самосознанию равенства». Посему для Гегеля времена террора являются неизбежной стадией духа, в преодолении которой воплощается истинная идея — буржуазное право. Само преодоление кажется неизбежным, как таковое оно уже заложено в самом понятии: «Я не просто хочу, я хочу чего-то. Воля, желающая (…) только абстрактно-общего, не хочет ничего и поэтому не является волей». Continue reading →

by olladij

Тезисы о кризисе

Подруги и друзья бесклассового общества

1.

Социально-революционная оппозиция существующему не зависит от биржевых курсов. Условия жизни, обозначившиеся для широких масс в капиталистических центрах в ходе кризиса, для подавляющего большинства глобального пролетариата уже давно являются повседневностью, и для служащей в метрополии, которая должна отсидеть свой короткий век за окошком в банке, есть хорошие причины для бунта. Но развитие биржевых курсов может помочь создать ситуацию, когда оппозиция существующему перестаёт быть делом нескольких, остающимся без последствий, а практической деятельностью многих. Она углубляет пропасть между действительным и возможным и заставляет проступить контраст между стоимостью и потребительской стоимостью ещё более ясно, например, в образе американского полицейского, патрулирующего в пустующем доме, чтобы удостовериться, что его разорившиеся обитатели действительно выехали и теперь влачат существование под мостом или в одном из множества новых палаточных городков. Общество, в котором вооружённая государственная власть заботится о том, чтобы дом не выполнял своих человеческих целей, является очевидно сумасшедшим, и как только пролетариат увидит в образе этого полицейского сущность общества, история может принять непредвиденный оборот.

С другой стороны, это исторический факт, что последний крупный кризис 1929-го года помог свершиться контрреволюции в её самой концентрированной форме и вылился в фашизм, мировую войну и массовое уничтожение. Поэтому сегодня, пока капитал невольно трудится над тем, чтобы продемонстрировать актуальность капитала ценой собственной гибели, среди его противников царит, скорее, страх перед катастрофой, чем надежда на революцию. Ход 20-го столетия столь драматически лишил Марксову кризисную теорию как теорию революции силы, что едва ли захочется противоречить Карлу-Хайнцу Роту, когда тот предостерегает от ставок на «ускорение и углубление кризисной динамики», т.к. «автоматика кризиса и революции опровергнута… самое позднее, с окончания Великой Депрессии прошедшего века». Continue reading →

by olladij

Г.Ландауэр: “Французские синдикалисты”

Из: “Der Sozialist”, 01.06.1909

Французские синдикалисты потерпели тяжкое поражение, от которого они ещё долго не оправятся. Не поражение в борьбе; такое поражение можно быстро компенсировать; тот, кто чувствует себя достаточно сильным, уже имеет право бороться и снова будет бороться, даже если первая, вторая и третья попытки окажутся неудачными; и, разумеется, такое поражение было бы почётным. Французские синдикалисты, однако, потерпели позорное поражение, заключающееся в том, что они годами откусывали больше, чем могли прожевать, что они теперь сразу же после стачки почтовиков объявили всеобщую забастовку и много ещё чего другого, и что, когда дошло до дела, из всего этого не вышло совершенно ничего.

Это было жестокой расплатой за тактику, которую мы могли наблюдать на протяжение многих лет: тактику видимости, стремящуюся любой ценой вывести на боле боя массовое движение или хотя бы создать иллюзию этого. Continue reading →

by olladij

Козёл в огороде. Исламистское наступление и реакция Запада

Матиас Кюнцель

[Mы предлагаем вашему вниманию такую вот позицию по терактам в Париже. В ней много странного: ни слова о том, что именно с так называемого Запада многих людей тянет в ИГ (а уж адорнит Кюнцель мог бы задаться вопросом почему именно его хвалёное «Просвещение» обращается в свою противоположность — именно поэтому дихотомии «иранское варварство — Запад» быть не может ); ни слова о том, почему вдруг «Запад» должен образумиться; ни слова и о прочих джихадистах, о Боко Харам или отрядах аш-Шабаб. В Париже бойню устроили не они, ну и любителя «свободного мира» Кюнцеля они, видимо, не интересуют. И тем не менее: Иран, наш друг и помощник в борьбе с глобальным и локальным терроризмом — это дикий ад. Вот давеча кто-то на фейсбуке предлагал обращаться с ИГ как с нормальным государством и таким образом его «цивилизовать», пригласить в ООН, там, в ОПЕК, чай, кофе, потанцуем… И мы получим на выходе Иран. Тут Кюнцель прав. – liberadio]

В позапрошлую пятницу в Париже произошёл жуткий теракт, совершён он был исламистами, которые насмешливо дали нам понять: “Вы любите жизнь, мы – любим смерть”.

На сегодняшний день это – самая жестокая исламистская бойня на европейской земле. Она была направлена против всех, кто собирался насладиться жизнью в пятничный вечер, против любителей и любительниц музыки, футбольных болельщиц и болельщиков, против посетителей и посетительниц баров и ресторанов.

За кажущейся бессмысленностью скрывается отчётливая концепция, которую Айман аль Завахири, шеф аль-Каиды, описывал следующим образом: “Слепой террор несёт врагу наибольший ужас при относительно небольших потерях для исламистского движения”. Лучше всего, де, теракты, в которых погибает как можно больше гражданских: “Это распространяет среди народов Запада наибольший страх. Это язык, который они понимают”.

И в самом деле. Две недели спустя после бойни страх и шок правят повседневной жизнью, а страх заразителен. В стране свободы царит чрезвычайное положение, демонстрации запрещены, атмосфера запуганности. Победили ли террористы?

Незадолго до 13-го ноября уже было совершено одно покушение на французскую savoir vivre – и хотя это было только выходкой, но весомой в символическом смысле. После 14-го ноября иранский президент Хасан Рохани собирался посетить Французскую республику и её президента. Именно Рохани, и как раз Францию! После бойни в Париже он отменил запланированный государственный визит. Ещё во время подготовки встречи произошёл протокольный конфликт: Рохани к недоумению принимающей стороны заявил, что он не будет участвовать в каких-либо торжественных банкетах, на которых будет выпит хоть один бокал вина.

Неслыханное требование Рохани напоминает цель террористов: они хотели превратить Париж во второй Тегеран. В этом городе a priori запрещены все приятные вещи в жизни, которые люди намеревались пережить в тот пятничный вечер, и на которые исламисты отреагировали кровавой бойней: женщинам нельзя посещать стадион, когда играют мужские команды, музыкальные мероприятия с зажигательными ритмами строжайше запрещены, неженатые пары отправляются с улицы в тюрьму, открытых ночных заведений и баров нет. За бокал вина в Тегеране положено 80 ударов плетью и тюрьма; после третьего раза грозит казнь. Об этих казнях мы едва узнаём хоть что-либо, т.к. Тегеран, в отличие от Исламского государства (ИГ), не документирует их и не выставляет на youtube. Continue reading →

by olladij

Simone Weil: „…ein wenig Wärme auf dem Metall“

aus «Fabriktagebuch und andere Schriften zum Industriesystem» von Simone Weil, edition suhrkamp, FfM, 1978

Simone Weil (3.2.1909 – 24.8.1943) war französische Philosophin, Syndikalistin, die 1935/36 sich “unters Volk” gemischt hat, in den spanischen Bürgerkrieg gezogen ist, während des 2. Weltkrieges für die französische Exil-Regierung gearbeitet hat. Dem breiten Publikum ist sie aber eher als christliche Mystikerin bekannt, was nicht für das breite Publikum spricht. – Anm. liberadio

(S. 25f) Offen gesagt, dieses Leben ist für mich ziemlich schwer. Um so mehr, als die Kopfschmerzen nicht die Freundlichkeit hatten, mich zu verlassen, um das Experiment zu erleichtern – und an Maschinen mit Kopfschmerzen zu arbeiten, ist qualvoll. Nur Samstagnachmittag und Sonntag atme ich auf, finde ich mich selbst wieder, erwerbe ich von neuem die Fähigkeit, in meinem Geist Ideenstücke zu bewegen. Die schmerzliche Versuchung, der man in einem solchen Leben sich widersetzen muss, ist vor allem die, nicht mehr zu denken. Man fühlt, dass es das einzige Mittel ist, nicht mehr zu leiden. Zunächst nicht mehr moralisch zu leiden. Denn diese Situation löscht automatisch Revoltegefühle aus: seine Arbeit mit Ärger tun hieße, sie schlecht auszuführen und sich zum Hungertod zu verurteilen; und außer Arbeit gibt es niemanden, den man beschuldigen könnte. Chefs gegenüber kann man sich nicht erlauben, dreist zu sein, und überdies geben sie dazu häufig nicht einmal Anlass. So bleibt vor dem eigenen Los kein anderes Gefühl als Trauer. Man ist versucht, ganz einfach aus dem Bewusstsein alles zu verbannen, was nicht zum vulgären und täglichen Kleinkram gehört. Außerhalb der Arbeitsstunden auch physisch in einen Halbschlaf zu versinken, ist eine große Verlockung. Für die Arbeiter, denen es gelingt, Kultur zu erwerben, empfinde ich eminente Achtung. Oft sind sie stark, das ist richtig. Immerhin müssen sie eine Menge auf dem Kasten haben. So wird es mit dem Voranschreiten der Rationalisierung immer seltener. Ich frage mich, ob man dies auch bei den Angelernten findet.

Trotz allem halte ich aus. Und ich bedauere keine Minute, mich in dieses Experiment gestürzt zu haben. Ganz im Gegenteil, ich bin unendlich glücklich, wenn ich daran denke. Aber, komisch genug, ich denke nur selten daran. Ich habe eine fast unbegrenzte Anpassungsfähigkeit, die mir zu vergessen erlaubt, dass ich eine in der Arbeiterklasse herumreisende Studienrätin bin, so dass ich mein jetziges Leben führen kann, als wäre ich seit je dafür bestimmt (und in einem gewissen Sinn trifft das sogar zu), als müsste es immer dauern, als wäre es mir durch eine unmenschliche Notwendigkeit auferlegt und nicht durch meinen freien Entschluss. Continue reading →

by olladij

За социализм кооперативов! (1950)

Гельмут Рюдигер

[Очередной текст и, пожалуй, последний от «синдикалиста-ревизиониста» Рюдигера. Забавный такой социализм. Описывается лишь таким выражением: найдите логическую наёбку и то, о чём в тексте не говорится, но что, судя по всему, является его «духовной» предпосылкой. Впервые опубликовано в журнале Die freie Gesellschaft. Monatsschrift für Gesellschaftskritik und freiheitlichen Sozialismus, Nr. 2, 1950. Enjoy! – liberadio]

Существуют различные определения социализма. Общим в них является то, что социализм стремится к экономическим отношениям без эксплуатации. Социализм стремится реализовать солидарные формы жизни; солидарность не должна ограничиваться только отношениями между производителями и потребителями. При этом мы подразумеваем под солидарностью не сотрудничество между владельцами средств производства и наёмными рабочими, а между равными и свободными производителями — т.е. экономику без собственнических монополий, которая гарантирует всем желающим трудиться доступ к индивидуальному и коллективному владению средствами производства.

То, что превращение всех людей в рабов государства не может рассматриваться как социализм, разумеется само собой. Социализм может быть построен лишь на свободном сотрудничестве; распределённые между всеми тружениками ответственность и право принятия решений составляют его сущность. Государственный социализм, а правильнее говоря — государственный капитализм не имеет с социализмом ничего общего; равно как и демократическая политика, рассматривающая рабочего только как объект патриархальных социальных реформ.

Современная социальная политика и социал-демократические стремления действовать уравнивающе при помощи социальной и налоговой политики, тоже не являются социализмом. Конечно, это прогресс по сравнению с ранним капитализмом: свобода произвола и эксплуатации владельцев капитала и средств производства ограничены, созданы определённые социальные гарантии. Прибавим к этому вмешательство в формирование капитала, сферу кредитования и рыночную экономику, о размахе которых ведутся споры между либерализмом и социал-демократией; в принципе, социально-политическая линия признаётся сегодня во всех демократических странах всеми партиями, а всеобщее развитие постепенно происходит, пожалуй, в этом направлении; крупные организации рабочего движения, по понятным причинам, придерживаются этой политики. Шагом дальше в этом направлении являются национализации в Англии, Франции и т.д., ведущие практически к переходу в государственную собственность.

Эта политика, однако, существенно ничего не меняет в капиталистическом порядке. Она не создаёт принципиально новых отношений между рабочими и средствами производства, не основана на социалистическом сотрудничестве, не отменяет монополии на собственность. Вместо этого, вместе с этой тенденцией возникает новая опасность. Предпринимаются попытки изменить при помощи бюрократического вмешательства распределение прибыли от производства в пользу наёмных рабочих; в первую очередь, государство накладывает руку на значительную часть доходов своих граждан, урезает прибыли и распределяет полученный средства согласно социальным нуждам или вкладывает их в социальные учреждения. Конечно, бюрократия государства и прочих общественных органов при этом невероятно разрастается. Массы людей становятся всё более зависимыми от социал-бюрократии и государственных организмов. Несмотря на демократические контрольные инстанции — значения которых, не смотря на критическое отношение к чисто политической демократии, мы не отрицаем — человеческое общество может под знаком этих изменений приблизиться к определённым формам тоталитаризма и внутри демократических государственных систем. Continue reading →

by olladij

Антимилитаризм как тактика анархизма, 1907

Пьер Рамю, 1907

Анархисты и широкое движение за мир

Как анархисты, т.е. мужчины и женщины, стремящиеся к безгосударственному состоянию общественного мира и усматривающие лишь в его основании рассвет истинного, человеческого культурного периода, мы радостно приветствуем то, что обсуждение так называемых проблем мира, разоружения, мира во всём мире получило международное значение и признание. Ибо мы усматриваем в этом случайное соглашение с нашими идеями и устремлениями. В то время как в стане друзей мира значительно разнятся мнения по поводу выполнимости, временных и материальных условий отказа от милитаризма, в среде анархистов было слышно лишь одно: Безусловное отрицание милитаризма, безусловное стремление к его полному упразднению! Мы, те, которых презирают и преследуют, кого властители и угнетатели обзывают «убийцами», «врагами общества», мы, который постоянно представляли единственной ведущей войну в обществе силой — мы всегда были и всегда будем в согласии с нашими идеалами человеческого счастья, человеческой свободы, апостолами мира; и если мы ведём войну, войну, к которой нас вынудили, то мы, в более глубоком смысле, делаем лишь то, что должны делать все так называемые друзья мира, но что делаем только мы с необходимой для этого энергией: мы, анархисты, ведём войну не против истинных апостолов мира, как это делает государство со всей его лживой жестокостью; мы ведём войну нашего просвещения лишь против разжигателей социальной и милитаристской войны. Мы боремся лишь против этой военной организации, в остальном же мы живём в мире со всеми людьми, если только они не соучаствуют в грабеже привилегий сегодняшнего общества и в тираническом учреждении внутри общества, в государстве.

Но мы не собираемся утаивать одного: наш антимилитаризм является особым  антимилитаризмом и отличается от антимилитаризма буржуазии, насколько она тоже выступает против милитаризма, от антимилитаризма социал-демократии тем, что он обладает совершенно иным пониманием, отличной от их целью. Как мы сможем увидеть в ходе этого доклада, до сих пор существовало два вида антимилитаристского действия, и лишь анархисты добавили к этим данным и сегодня ещё фундаментальным формам третью, собственно, анархистский антимилитаризм.

Не-анархистское понимание антимилитаризма видит в войне жестокость, грубость и зверство человека и людей, существующие ради себя и посредством себя. Образ общества, основания нашей экономической жизни отступают, обделяются вниманием буржуазных любителей мира. Они мечтают о мире, как пророки религии мечтают о наступлении тысячелетнего царства. Они не видят в современном обществе и его экономических основаниях ничего создающего войну и в ней нуждающегося, и, более того, верят, что войны начинаются из-за отрицательных качеств того или иного индивида, той или иной категории индивидов. И если в последним они не так уж и неправы, то всё равно остаётся вопрос — каковы мотивы и поводы, делающие ту или иную категорию людей шовинистами, осознанными или не осознанными, расчётливыми или слепыми потворниками войны.

У тех же друзей мира, которые причисляются к радикальным партиям общественной жизни — т.е. от либеральных течений до лево-либеральных социал-демократов — на первый план выступают другие моменты. Если буржуа обращается только против отдельных индивидов, в которых он видит шовинистов и разжигателей войны, то эти партии вполне признают экономические причины войны. Они понимают и её неизбежность и достаточно ясно видят лживость «миролюбивой» буржуазии. Вот только они принадлежат к стремящимся к власти и силе тенденциям в современной жизни государства. Таким образом, они не могут заметить причину зла в существующей форме государства. Смена государственной власти всегда означает лишь одно: правящий класс смещается и другой класс занимает место за штурвалом государственной власти. Каждая из этих стремящихся к власти партий в мыслях уже мнит себя добившейся правления. И тогда они хотят, в этом заключается их обещание, посредством правового регулирования чётко определённых условий войны, посредством реформирования армии и её усовершенствования, равно как и ограничением на оборонительные войны, придя к государственной власти как партия, упразднить современную войну.

В то время как буржуазные друзья войны, тем самым, ожидают упразднения войны от благих постановлений могущественных государственных мужей, вельмож и личностей — стоит только вспомнить ликование этих кругов о высказываниях русского одичавшего царя, – другие, радикальные и социал-демократические друзья мира и «антимилитаристы» лелеяли надежду на упразднение войны при помощи государственной машины, её механизма. Хотя они и не верят в возможность исправления актуальных представителей власти, но сами считают, что они лучше и будут действовать иначе, когда они придут к власти.

Это — лишь расширенная версия первого. Факт же тот, что оба направления в своих практических предложениях соприкасаются довольно близко и интимно. Третейские суды, международное право, голосования о возможности войны в народе или в законодательных учреждениях и т.п. – всё это предложения, которые признаются и теми, и другими. Буржуа, собственно, надеется на способность к исправлению государственного мужа, социал-демократ — давайте рассматривать его ради аргументации как политически крайнего радикала — надеется на способность к исправлению государственной системы. Более логичным, возможно, оказывается буржуа, ибо с одной стороны, инициатива отдельного человека способна повлиять на многое, с другой стороны — государственная система состоит из составляющих её людей. Нелогичны оба, т.к. оба придерживаются мнения, что власть уничтожит проявление своей собственной сущности: войну. Continue reading →

by olladij

Эпоха постструктурализма

Йорг Финкенбергер

1
Можно yзнать многое, но всё же не достаточно много об эпохе, если быть знакомым с философами, царствующими в ней. И наоборот, есть, по крайней мере, шанс, что из критики определяющих эпоху философов можно развить критику, которая будет верна для всей эпохи и сделает возможными перемены.

В наше время, помимо позитивизма, главенствует ещё одно учение, которое стыдливо обозначается постструктурализмом; развившееся из предшествующего ему учения структурализма, от которого оно в конце 1960-х отчасти отошло, и которое отчасти ведётся им дальше. Суффикс «пост-», как кажется, употребляется всегда, когда нужно обозначить опосредованную в разрыве последовательность, когда нельзя точно определить в чём заключается разрыв, а в чём — последовательность.

Школа критики идеологии, как мне кажется, до сих пор предоставила только фрагментарную критику, которая бы соответствовала своей цели; может быть, из презрения к философии, не имея для этого презрения причин. Тем временем, постструктурализм распространяет своё влияние как эксплицитная университетская философия, что ему чрезвычайно хорошо удаётся; как будто он был некогда создан именно для того рода удобных академических вводных курсов, имеющих своей целью представить себя учащимся как метод, которым нужно овладеть, а не как загадку, которую необходимо разрешить.

Возможно, даже имя вводит в заблуждение; некоторые пользуются словом «постмодернизм», которое едва ли означает больше. Постструктурализмом называют течение, которое, исходя из структурализма, однажды было вынуждено расширить границы этого течения посредством восприятия ряда других учений; и которое доказало этим свою способность, в своём роде, переварить другие течения. Эта способность делает его, в определённом смысле, химерическим; в его программу входит не ограничиваться никакими программами; его метод — это нечто, что может показаться систематическим произволом; системой, по собственному утверждению, он не обладает. Критика должна рассмотреть его происхождение: в том методологическом повороте, предпринятом различными философскими школами в начале 20-го столетия, совершить который они были вынуждены не без определённых причин. Continue reading →