Theodor W. Adorno: Opinion Delusion Society (1961)

[Taken from “Critical Models: Interventions and Catchwords”, Translated by Henry W. Pickford, Introduction by Lydia Goehr, Columbia University Press, New York, 2005. I just leave it here for the improbable case someone will need it in a disputation against some conspiracy theorists. – liberadio]

Despite its several meanings, the concept of public opinion is widely accepted in a positive sense. Derived from the philosophical tradition since Plato, the concept of opinion in general is neutral, value-free, in so far as opinions can be either right or wrong. Opposed to both these concepts of opinion is the notion of pathogenic, deviant, delusional opinions, often associated with the concept of prejudice. According to this simple dichotomy there is, on the one hand, something like healthy, normal opinion and, on the other, opinion of an extreme, eccentric, bizarre nature. In the United States, for instance, the views of fascistic splinter groups are said to belong to the lunatic fringe, an insane periphery of society. Their pamphlets, whose body of ideas also includes ritual murders and The Protocols of the Elders of Zion despite their having been conclusively disproved, are considered “farcical.” Indeed, in such products one can scarcely overlook an element of madness, which nevertheless is quite likely the very ferment of their effect. Yet precisely that should make one suspicious of an inference habitually drawn from the widely held idea: namely, that in the majority the normal opinion necessarily prevails over the delusional one. The naive liberal reader of the Berliner Tageblatt between the wars thought no differently when he imagined the world to be one of common sense that, although troubled by rabid extremists on the right and the left, nonetheless must be right in the end. So great was the trust in normal opinion versus the idée fixe that many elderly gentlemen continued to believe their favorite paper long after it had been forced into line by the National Socialists who, cleverly enough, retained only the paper’s original masthead. What those subscribers experienced when their prudence toppled over night into helpless folly as soon as things no longer followed the approved rules of the game should have made them critically examine the naive view of opinion as such, which depicts a peaceful and separate juxtaposition of normal and abnormal opinion. Not only is the assumption that the normal is true and the deviant is false itself extremely dubious but so is the very glorification of mere opinion, namely, of the prevailing one that cannot conceive of the true as being anything other than what everyone thinks. Rather, so-called pathological opinion, the deformations due to prejudice, superstition, rumor, and collective delusion that permeate history, particularly the history of mass movements, cannot at all be separated from the concept of opinion per se. It would be difficult to decide a priori what to ascribe to one kind of opinion and what to the other; history also admits the possibility that in the course of time hopelessly isolated and impotent views may gain predominance, either by being verified as reasonable or in spite of their absurdity. Above and beyond that, however, pathological opinion, the deformed and lunatic aspects within collective ideas, arises within the dynamic of the concept of opinion itself, in which inheres the real dynamic of society, a dynamic that produces such opinions, false consciousness, necessarily. If resistance to that dynamic is not to be condemned at the outset to harmlessness and helplessness, then the tendency toward pathological opinion must be derived from normal opinion.

Opinion is the positing, no matter how qualified, of a subjective consciousness restricted in its truth content. The form of such an opinion may actually be innocuous. If someone says that in his opinion the new faculty building is seven stories high, then that can mean that he heard it from someone else but does not know exactly. Yet the sense is completely different when someone says that at all events in his opinion the Jews are an inferior race of vermin, as in Sartre’s instructive example of Uncle Armand, who feels special because he detests the English. Here the “in my opinion” does not qualify the hypothetical judgment, but underscores it. By proclaiming his opinion—unsound, unsubstantiated by experience, conclusive without any deliberation—to be his own, though he may appear to qualify it, simply by relating the opinion to himself as subject he in fact lends it an authority: that of a profession of faith. What comes across is that he stands behind his statement with heart and soul; he supposedly has the courage to say what is unpopular but in truth all too popular. Conversely, when confronted with a convincing and well- grounded judgment that nevertheless is discomfiting and cannot be refuted, there is an all too prevalent tendency to disqualify it by declaring it to be mere opinion. A lecture on the hundredth anniversary of Schopenhauer’s death a presented evidence that the difference between Schopenhauer and Hegel is not so absolute as Schopenhauer’s own invectives would indicate and that both thinkers unwittingly converge in the emphatic concept of the negativity of existence. A newspaper reporter, who may have known nothing about Hegel other than that Schopenhauer reviled him, qualified his account of the lecturer’s thesis with the addendum “in his view,” thus giving himself an air of superiority over thoughts he in fact could hardly follow, let alone evaluate. The opinion was the reporter’s, not the lecturer’s: the latter had recognized something. Yet, whereas he suspected the lecturer of mere opinion, the reporter himself had for his own benefit already obeyed a mechanism that foists opinion—namely, his own unauthoritative one—on his readers as a criterion of truth and thereby virtually abolishes the latter. Continue reading

“Печенье – сразу смерть!” О фильме “Кролик Джоджо” (2019)

Добрался и до “Кролика” по книге Кристины Лёненс “Птица в клетке”. Не смотря на тематику, невероятно добрый и весёлый фильм (правда, не всегда). Вдаваться в подробности не стану – становиться бесплатным приложением к продуктам индустрии культуры никогда не собирался. Но думаю, что лучшего способа объяснить благосклонной публике феномены коллективного нарциссизма, вытеснения и антисемитизма, чем такой псевдо-детский фильм, нет. Откуда-то надо начинать.

Действительно, воображаемый друг Гитлер, “непосредственно всобщий немец”, как говорил Йоахим Брун – именно то, что нужно, когда в стенах твоего собственного дома живёт заклятый воображаемый враг и предмет тайного обожания – еврейская девчушка. Только она настоящая. В диалогах сплошной психоанализ:

– Расскажи мне всё про евреев!

– Хорошо. Мы – как вы, только люди.

Или:

– Я просил нарисовать, где живут евреи. А это – глупая картинка моей головы.

– Да, именно там я и живу.

А во фразе: “Печенье – сразу смерть!” – заключается самое элементарное и ёмкое определение революционного материализма в духе Критической теории. Чтобы понять – почему, придётся посмотреть фильм.

Zart wäre einzig die gröbste Kritik

Es ist ganz notwendig, auf andere Seiten von Adorno hinzuweisen als die Scholaren und die Orthodoxen, die immer nur die Schokoladenseite des Meisters vorzeigen. Mit Fragen, die sich (bei) eingehender Beschäftigung einstellen, kann begonnen werden.

Hat Adorno nicht Erich Fromm angeschwärzt beim ökonomisch-administrativen Chef der Frankfurter, bei Max Horkheimer, und zwar als Verräter an der Psychoanalyse? Und warum? Weil Fromm, auf der Grundlage der Psychoanalyse, eine analytische Sozialpsychologie entwickelt hat, die die Kritische Theorie instandgesetzt hat, die sozial-psychologische Vermittlung zwischen ökonomischen und politischen Sachverhalten zu untersuchen, im Blick auf Faschismus und Nazismus?

Dass Benjamin in den 30er Jahren ein armer Hund war, der nicht wusste, wie er die Miete auf sein Appartement in Paris bezahlen sollte und wie sich vor Hunger schützen – Adorno, in der Emigration in den USA im Mutterschoß von Horkheimer sitzend, wusste das. Aber mit gewaltigem Aufwand an Rationalisierungen – im psychoanalytischen Sinne dieses Terminus – hat er ihm erklärt, er solle seine Gedankenfreiheit gegenüber ihm und Horkheimer nicht durch das Annehmen von Honorierungen seiner Arbeit aus den Mitteln des Instituts infragestellen. Warum diese Inhumanität und Absurdität?

Herbert Marcuses große philosophische Interpretation der Psychoanalyse – Eros und Kultur, später noch einmal erschienen als Triebstruktur und Gesellschaft – konnte nicht in die Schriftenreihe herausgegeben werden, die das Institut nach dem Zweiten Weltkrieg begründet hat. Warum?

Was für eine Kälte war das, mit der Adorno sich 1967 im Briefwechsel mit Herbert Marcuse dafür entschuldigt hat, dass er die Polizei gegen seine Studenten zur Hilfe rief, weil sie eine Besetzung des Instituts vorhatten? Marcuse hat ihm dahingehend beschieden in seiner Antwort, dass die Teilnahme von kritischen Intellektuellen an Aktionen wie Institutsbesetzungen und Demonstrationen aus dem inneren Kern der Kritischen Theorie heraus, den jeweiligen Umständen entsprechend, eine Forderung der Theorie selber sein kann, und vor allem, dass er, Marcuse, jene Kälte bei sich jedenfalls nicht feststellen könne und daher nicht – wie von Adorno behauptet – „wir alle“ sie hätten. Könnte es sein, dass es sich hier um ein ganz persönliches Problem des Meisters gehandelt hat, das er rationalisiert hat als ein allgemeines, als Fortsetzung der Kälte in der Gesellschaft im einzelnen?

Die Beispiele mögen genügen, um eine Konsequenz zu ziehen: Kritik ist auch hier eine Bedingung dafür, weder schülerhaft noch orthodox, sondern autonom und kreativ mit Adornos Person und Werk umzugehen. Kritik ist, mindestens eine, angemessene Weise, der historischen Kritischen Theorie die Ehre zu geben.

Helmut Thielen, „Warum die Blue Jeans schwarz geworden sind. Nachrufe auf den Zeitgeist der ‚Postmoderne‘“, Berlin 1998

«Майн кампф» и реальность ложных проекций с историческими и актуальными примерами

[Внезапно обнаружил, что тут нет моей статьи двухгодичной давности. Пусть будет для коллекции. Поправил кое-что, опечатки, которые заметил (писал тогда, кажется, в онлайн трансляторе), ссылки. В общем, вот – liberadio]

Небезызвестный двухтомник «Майн Кампф» за авторством Адольфа Гитлера увидел свет в печатной форме в 1925-26-м годах. Гитлер надиктовал свой opus magnum своему верному соратнику Гессу, прибывая в довольно мягких условиях заключения после незадавшегося «пивного путча». Труд является отчасти пафосной автобиографией непризнанного художника, закалившегося в адском пекле Первой мировой войны и узревшего несправедливое устройство мира. Другая часть «Майн кампф» — собственно, и есть размышления на тему устройства и переустройства мира.

В январе 2016-го года министерство юстиции федеральной земли Бавария снова разрешило к публикации эту, скажем так, исторически значимую для самочувствия национального коллектива книгу. За два месяца с тех пор книга снова стала бестселлером и была продана в количестве примерно 24 тысяч экземпляров. Скандал? И да, и нет. Книга была издана исследовательским институтом, снабжена более чем тремя тысячами сносок, пояснений и комментариев, распухла до двух тысяч страниц и продаётся далеко не во всех книжных магазинах. А там, где продаётся, она продаётся по немаленькой цене в 59 евро.

Т.е. для национально сознательнных «карланов с заточками» книга просто стала нечитабельной и должна потерять в бесконечных критических комментариях всё своё «волшебство». По крайней мере, на это надеялись издатели. На самом же деле, хранить, читать и торговать «Библией гитлеризма» всё это время было вовсе не запрещено; рынок антиквариата был полон нелегальными фотокопиями и экземплярами, напечатанными до 1949-го года. А согласно решению суда, экземпляр «Майн кампф», изданный до провозглашения государства ФРГ её конституции противоречить не может. Continue reading

Богохульство и наука

Об упразднении преподавания религии в школах и теологии.

Феликс Ридель

С тех пор как отчаянное желание людей иметь защищающие и справедливо карающие родительские фигуры породило богов, всякий желающий освободиться от этой регрессии наказывался смертью. Т.к. верующие и сами едва верили в фантастические рассказы о сотворении мира и чудесах, они ненавидели неверующих и карали их ещё на этом свете при помощи яда, публичных сожжений и плети. На том свете грозят адские мучения, в которых особенно радостно купается ислам, христианство и буддизм отстают лишь ненамного.

Сегодня детей на занятия по религии гонит не страх перед смертью или муками ада, а, скорее, страх перед ассоциирующейся с одиночеством индивидуальности. Жестокими считаются теперь неверующие родители, на время урока религии вырывающие ребёнка из коллектива класса. Современные христиане больше не защищают на полном серьёзе седобородого “отца небесного”, но всего лишь смутное чувство, что “что-то такое есть”. Такие ощущения, которые можно толковать как воспоминания о симбиозе матери и ребёнка, сочетаются с утверждением, что верующие более способны на чувства, чем атеисты.

Чтобы и сегодня продолжать защищать христианскую иллюзию от таких оскорбительных наук как астрономия, биология и психология, христианство совершает категориальную ошибку: оно просто идентифицирует неразрешённые загадки с богом. Вот только: ужасающий изначальный взрыв не писал Библии, равно как и чёрные дыры не разговаривают с людьми. Самой главной загадкой природы для человека является смерть. Согласно популярному объяснению религиоведения, религия утешает человека о неизбежном. А посему она необходима и к ней следует относиться с уважением. Но Эпикур, довольно осторожно объявивший богов хотя и не нереальными, но бездейственными и незначительными, своим опровержением существования души лишил смерть присущего ей ужаса куда более эффективно, чем любое явно инфантильное представление о рае: “Пока мы есть, её нет; а когда она приходит, мы исчезаем”. Continue reading

Руководство к борьбе – The working class has its own foreign policy

Weltcoup

[Мы публикуем безусловно заслуживающий внимания текст, хотя не со всеми предпосылками и выводами мы согласны. В свете актуальных событий в Сирии он, может быть, не совсем актуален. Просвечивает-таки последняя надежда на разум в истории и его верного агента – пролетариат, которая, на наш взгляд, погибла, самое позднее, где-то в системе лагерей Аушвица и Гулага; педагог Гегель и тому подобный марксологический пафос, да и ислам заслуживает более дифференцированного рассмотрения, хотя основной темой статьи и не является. Нет, мы не понимаем, почему после Аушвица можно рассуждать о пролетариате и революции, как будто ничего не произошло. Авторы настойчиво напоминают нам об окончании Первой мировой, мы напоминаем об окончании Второй мировой. Спор, возможно, эзотерический, но и революционный пролетариат — метафизика ещё та. – liberadio]

I.

Наш мир, буржуазный мир, является одной большой «лужей крови, грязи и идиотизма», как однажды провозгласили сюрреалисты. С тех пор ничего не изменилось. Последний прорыв варварства в форме наступления божьих воинов «Исламского государства» (ИГ) снова показывает нам это со всей отчётливостью. Их операции увенчались основанием халифата — маяк и знак для всех исламистов, что джихад окупается и может быть успешным. Мы не хотим тут подробней останавливаться на исламе и его фашистском обострении, исламизме, и отсылаем читателей и читательниц к замечательным работам Хартмута Крауса, исходя от которых это явление должно исследоваться дальше, дабы разработать теоретические предпосылки его уничтожения. (1) Нас больше интересуют позиция Запада и реакция коммунистической левой на последние события. Непосредственной причиной для написания этого текста послужила сдача курдского города Кобани мясникам ИГ благодаря невмешательству Запада. Мы опасаемся, что исламистские бойцы устроят бойню выживших курдов, если город достанется им.

Основную вину за то, что такая фашистская формация как ИГ вообще могла утвердиться и расширить свою власть, несут, на наш взгляд, Запад и, в особенности, США. Но в совершенно не в том смысле, в котором это утверждают анти-американисты, очерняющие как раз самые прогрессивные интервенции США. Напомним ещё раз: летом 2012-го года Обама грозил бомбардировками, если армия Асада применит боевые газы против повстанцев, что затем и случилось. После того, как была перейдена эта красная линия, США своих угроз не выполнили: вероятно, потому что прогнулись под Россию — важнейшего, помимо Китая, защитника режима Асада. Запад предал повстанцев и освободил тем самым место реакционной, принадлежащей «суннитскому блоку» и враждебной Ирану арабской буржуазии, которая занялась поддержкой исламистов в сирийской гражданской войне. Это было началом кровавого восхождения ИГ.

Полу-серьёзные действия созданной ныне некоторыми западными государствами и реакционными арабскими режимами коалиции против ИГ пользуются далеко не полным военным потенциалом этим сил. Воздушные удары до сих пор носили скорее «стратегический», чем «тактический» характер, как было недавно озвучено. Это, наверное, должно означать, что они не подразумевались как прямая и эффективная поддержка актуально сражающихся против ИГ сил. И как раз Демократический Союз Сирии (сирийское крыло Рабочей Партии Курдистана), принимающий на себя всю мощь исламистских ударов, не получает вообще никакой поддержки. Самая прогрессивная, секуляристская и наименее патриархальная из всех сражающихся с ИГ групп отдана, тем самым, на растерзание.

И вообще, никто никуда не торопится. Мартин Демпси, главнокомандующий штаба армии США, заявил, что армия готовится к затяжной, длящейся несколько лет войне (2), в которой должны участвовать прогрессивные части антиасадовской оппозиции, для чего будут нужны от двенадцати до пятнадцати тысяч солдат. Эти прогрессивные оппозиционеры, по большей части, уже мертвы, преданы Западом и перемолоты армией Асада и исламистами. Так как планируемое США войско против ИГ должно обучаться в Саудовской Аравии, следует, скорее, опасаться, что от этого выиграют какие-нибудь «умеренные» исламисты, как это и происходило до сих пор.

И если планируется долговременная коалиция против ИГ, можно рассчитывать и на то, что это будет, выражаясь осторожно, шатким предприятием с неопределённым исходом. Кто собирается действовать долгосрочно, тот должен быть в состоянии мыслить стратегически; а это — способность, которой сегодня у буржуазии уже практически нет, как метко подметил Ги Дебор в своих «Комментариях к Обществу спектакля». (4) Мы указываем также на замечание Дьёрдя Лукача в связи с его проектом онтологии, что неопозитивизм является направляющей философской идеологией западной политики. (5) Вместо того, чтобы скомбинировать отдельные бои в соответствии с общей целью войны в особенное ведение боевых действий, отдельные бои планируются лишь тактически, без оглядки на их взаимосвязь. (6) Успех измеряется прагматически исходом отдельных сражений, что, к примеру, заставляет забыть, что бывают и пирровы победы, т.е. сражения, непосредственно заканчивающиеся победой, относительно же их положения в общей взаимосвязанности войны оказывающиеся ошибками и поражениями. Рациональное планирование и организация, ограниченная уровнем отдельного боя, оборачиваются иррациональностью на уровне тотальности войны. К этому добавляется ещё и обоснованное капиталистическим разделением труда твердолобое фиксирование на сфере военных действий при игнорировании всех прочих сфер общества.

Эта ограниченность буржуазной политики и ведения войны подтвердилась на примере военного вторжения США в Ирак в 2003-м году, которые забуксовали там в кратчайшие сроки. Сначала большая часть иракского населения, радовавшаяся свержению Саддама, поддерживала американские войска. Но т.к. оные не озаботились мыслями о том, как они будут организовывать снабжение населения продуктами питания и энергией в первые дни после вторжения, настроения населения довольно быстро переменились, что создало благодатную почву для исламистской пропаганды. Кроме того, значительной части бюрократического аппарата бааcистского режима было позволено перенять новый государственный аппарат, благодаря чему демократизация общества снизу так и не смогла начаться.

II.

Из неспособности и чёрствости буржуазии, полагающейся на элементарное лавирование и манипулирование в отдельных сражениях на основании принципов, совершенно оторванных от реальности, мы приходим в этом случае к выводу о её историческом устаревании и конце её исторически прогрессивной роли. Она может только приносить вред. Единственный класс, от которого мы ещё можем ожидать чего-то существенного, это пролетариат, когда он начнёт писать свою собственную революционную историю. Как производственный субъект общественного богатства он является живой субстанцией капиталистической формы общества, он создаёт свой продукт в форме капитала, как чужую собственность и враждебную власть, противостоящую ему. Он действует революционно, когда он прекращает подчиняться этой власти и начинает сам определять общественное производство, в ходе чего производители и производительницы теряют свою классовую форму пролетаризированных.

Утрата иллюзий и разочарование в роли буржуазии должны распространиться на всё буржуазное общество, ибо оная служит лишь персонификацией условий этого общества. Эта капиталистическая общественная формация рациональна лишь поверхностно; на самом же деле ей не достаёт рациональности или — её общественная рациональность проявляется лишь вместе с её оборотной стороной, её общественной иррациональностью. (7) Несмотря на невероятный цивилизационный прогресс и рациональную организацию отдельных общественных сегментов, она основывается на хаотичном, псевдо-естественном и слепом способе производства, на частной классовой собственности на общественные средства производства и на «атомичном отношении людей в их общественном производственном процессе» (Карл Маркс, Капитал, т.1, гл. 2). По причине неконтролируемого сознательно всеми производителями и производительницами общественного производства, условия производства принимают овеществлённую форму и проявляются в форме товаров и денег. Качества их общественной формы, которыми они обладают лишь в определённых условиях, кажутся непосредственно естественными качествами вещей, и идейным отражением этого «вещественного бытия» (там же), либо «фетишизмом, прилипающим к продуктам труда, как только они производятся как товар» (там же) мы называем идеологией, фальшивым сознанием или повседневной религией. Кто стремится к снятию и упразднению этих иррациональных форм мышления, например, таких представлений как религия, должен_должна преодолеть так же и их общественное основание, отчужденный, капиталистический способ производства: «Религиозное отражение действительного мира может вообще исчезнуть лишь тогда, когда отношения практической повседневной жизни людей будут выражаться в прозрачных и разумных связях их между собой и с природой. Строй общественного жизненного процесса, т. е. материального процесса производства, сбросит с себя мистическое туманное покрывало лишь тогда, когда он станет продуктом свободного общественного союза людей и будет находиться под их сознательным планомерным контролем.» (там же)

Антифашизм, не выходящий за горизонт существующей общественной формации, всегда является лишь беспомощным (а его действия — сизифовым трудом (8)), непоследовательным и лживым. Надежды, возлагаемые на буржуазию в борьбе с фашизмом, ограничены моральной точкой зрения, т. к. не замечают общественных оснований и движущих сил морали. Ещё Маркс критиковал это представление об оторванной от реальности, абстрактной морали: «Идея позорилась всегда, когда её отделяли от ‘интереса’». (Карл Маркс / Фридрих Энгельс, Священное семейство, или Критика критической критики) Не стоит ожидать от буржуазии, что она только по причине своей доброй воли станет действовать вопреки своим интересам и, тем самым, упразднит условия своего собственного существования. Но и наоборот: истинные и надёжные противники фашизма работают над его уничтожением не только по абстрактно-моральным, «альтруистическим» причинам, но имеют в этом свой материальный, «эгоистичный» и общий жизненный интерес — пролетаризированные могут ожидать от власти фашистов лишь наглое угнетение и усиленную эксплуатацию вкупе с самопожертвованием, пусть даже в одеждах народного или религиозного единства. (10)

Кто наивно ожидает от буржуазной цивилизации, что она по определению является антифашистской, рассматривает фашизм по отношению к существующему обществу как аномалию и неверно понимает его как сущностную противоположность этого общества. На самом деле, развитие буржуазного общества само является противоречивым, одновременно и цивилизующим, освобождающим и ввергающим в варварство, регрессивным. Маркс описывает эту диалектику современного и архаичного, переплетения цивилизации с варварством при помощи такого шокирующего образа: человеческий прогресс всё ещё походит на страшное языческое божество, желающее пить нектар из черепов убитых. (К. Маркс, Будущие результаты британского владычества в Индии) Всякий прогресс в условиях классового общества и порядка эксплуатации всегда остаётся заключённым в рамки «предыстории человеческого общества» (К. Маркс, К критике политической экономии), в этом «континууме истории» (Вальтер Беньямин, О понятии истории), постоянно возвращающемся в виде «судьбы» и «рока». Чудовищное количество людей, страдающих от нищеты актуальных условий жизни (лишения, бессилие и угнетение) оказываются, таким образом, в, своего рода, постоянном историческом «чрезвычайном положении». Для осознавшего этот факт антифашизма фашизм являет собой не просто отклонение от «исторической нормы», но качественным обострением варварской стороны буржуазного общества, разрыв с его цивилизованной формой, и найти на это революционный ответ означало бы «создание истинного чрезвычайного положения». Вальтер Беньямин связывает всё это в восьмом тезисе «О понятии истории»: «Традиция угнетенных учит нас, что переживаемое нами «чрезвычайное положение» — не исключение, а правило. Нам необходимо выработать такое понятие истории, которое этому отвечает. Тогда нам станет достаточно ясно, что наша задача — создание действительно чрезвычайного положения; тем самым укрепится и наша позиция в борьбе с фашизмом. Его шанс не в последнюю очередь заключается в том, чтобы его противники отнеслись к нему во имя прогресса как к исторической норме. — Изумление по поводу того, что вещи, которые мы переживаем, «еще» возможны в двадцатом веке, не является философским. Оно не служит началом познания, разве что познания того, что представление об истории, от которого оно происходит, никуда не годится.»

III.

Исламская контрреволюция не является внешним по отношению к Западу феноменом, ибо оба покоятся на одном и том же основании: классовой власти и присвоении чужого труда. Кроме того, исламизм уже успел стать проблемой в западных обществах. Неверный ответ на наивные реально-политические надежды замыкает противоречивую взаимосвязь буржуазной цивилизации и современного варварства и превращает её в абстрактную идентичность, ночь, в которой все кошки чёрные, как отзывался Гегель о подобном мышлении. (12) Такое позиционирование хочет представлять чистые революционные принципы с некоей архимедовой точки, не проникая на территорию врага и не будучи вынужденным в борьбе играть по действующим там правилам. De facto, такая позиция — метафизическая, которую могло бы занять только находящееся вне мира божественное существо, которого в реальности не существует: в политическом плане она ведёт к аттантизму и индифферентности. (13)

Жалостливой позиции, т.е. позиции «возвышенной души», Маркс в отношении общественных конфликтов и столкновений никогда не принимал (14); вспомним хотя бы о его деятельности в Международной ассоциации трудящихся. Ещё в «Манифесте коммунистической партии» он высказывался о борьбе буржуазного класса: «Вообще столкновения внутри старого общества во многих отношениях способствуют процессу развития пролетариата. Буржуазия ведет непрерывную борьбу: сначала против аристократии, позднее против тех частей самой же буржуазии, интересы которых приходят в противоречие с прогрессом промышленности, и постоянно – против буржуазии всех зарубежных стран. Во всех этих битвах она вынуждена обращаться к пролетариату, призывать его на помощь и вовлекать его таким образом в политическое движение. Она, следовательно, сама передает пролетариату элементы своего собственного образования, т. е. оружие против самой себя». Т.к. буржуазия вынуждена вовлекать пролетариат в свои конфликты и вооружать его, чтобы он боролся как представитель своих частных интересов, она по возможности создаёт своего собственного могильщика. Эта возможность переворота реализуется, когда пролетариат научится использовать данное ему буржуазией оружие, перефукционировать его и применить в своих интересах. Он не возникнет вдруг как «третья сила», парящая над конфликтами своего времени, на подмостках истории, но сможет развиться только из реальных и современных противоречий и столкновений в субъект своей собственной истории. Вспомним окончание Первой мировой войны, произошедшее благодаря не героическим пацифистам и пацифисткам, а революционным выступлениям мобилизованных на войну масс, обративших своё оружие против старых господ. Вместо того, чтобы положиться на «внешние» силы, будь то буржуазные государственные аппараты или революционный пролетариат как призракединственный путь к революции ведёт через самообразование пролетариата в «класс сознания» (Ги Дебор, Общество спектакля). «Для достижения окончательной победы выведенных в ‘Манифесте’ принципов Маркс полагался исключительно на интеллектуальное развитие рабочего класса, которое должно было неизбежно развиться из совместных действий и дискуссий» (Ф. Энгельс, Предисловие к четвёртому немецкому изданию (1890) «Манифеста коммунистической партии»). К этому образованию класса пролетариат подвигается объективно, со всё большей неизбежностью, под угрозой погибели, чтобы наконец-то вырваться из «истории антагонизмов, кризисов, конфликтов и катастроф» (К. Маркс, Наброски к ответу на письмо В.И. Засулич). Оно начинается с элементарной классовой борьбы, которая естественным образом возникает из противоречий буржуазного общества, и в тенденции имеет своей целью демократическое самоуправление производителей и производительниц, революционную диктатуру пролетариата – «политическую форму, при которой происходит экономическое освобождение труда» (К. Маркс, Гражданская война во Франции). Между этой элементарной, экономической и развитой, политически-революционной формой классовой борьбы находится процесс развития с различными переходными формами (15), к которым, среди прочего, относятся различные виды политической классовой борьбы. В связи со своей революционной реальной политикой (16), к которой пролетариат будет принуждён внешней необходимостью, ему придётся использовать политическое пространство для маневра, чтобы защищать и утверждать свои постоянно недостаточные условия борьбы и цивилизационные минимальные стандарты, без которых ему было бы не вздохнуть и он не смог бы создать свою собственную «партию». Это включает и участие в «цивилизирующей миссии капитала» (против всех отсталых общественных форм), за которые нужно не упасть, а, наоборот, преодолеть их, чтобы достичь коммунистической цивилизации. Цивилизации, которая превзойдёт свою буржуазную предшественницу по объёму общественного богатства и свободе индивидов.

Коммунизм – либо модернистский, либо его нет. Главный политический враг, поэтому, был и остаётся — регрессивный антикапитализм, проявляющий себя бойцом арьергарда до-буржуазного классового общества и выступающий за возвращение к формам общности на этнической или религиозной основе, что ведёт к самоубийственной попытке повернуть колесо истории вспять. Против таких диких проектов вроде национал-социализма или исламского фашизма, создающих свои планы либо на тысячу лет или уж сразу на всю вечность, нельзя оставлять ничего не предпринятым. Они — заклятые враги как буржуазного, так и коммунистического модерна, цивилизации вообще. Там, где они до сих пор приходили к власти, они вызывали чудовищные катастрофы и уничтожали при помощи террористических средств практически всё, что существовало из коммунистического движения.

Вернёмся в настоящее: вместо того, чтобы напрасно ждать, когда власть имущие начнут вести борьбу против ИГ рационально и последовательно, существующий сегодня контингент класса сознания должен своевременно создать свою коалицию против современного варварства, вынудить, насколько это возможно, свои правительства к этой борьбе, там, где оные на это не способны, принять вызов самому. В этой связи вспоминается замечание Маркса, «что working class имеет its own foreign policy, которую совершенно не заботит, что middle class (наименование буржуазии в Англии) считает opportune» (письмо Маркса Энгельсу). А также заключительные слова «Приветствия к Международной ассоциации трудящихся»: «Когда эмансипация рабочих классов требует совместных действий различных наций, как достичь той великой цели при помощи внешней политики, преследующей пошлые цели, играющей на национальных предрассудках и разбазаривающей кровь народа и его достояния в пиратских войнах? Не мудрость правящих классов, а героическое сопротивление английского рабочего класса их преступному упрямству уберегло Запад Европы от трансатлантического плавания ради увековечивания и пропаганды рабства. Бесстыжие аплодисменты, показные симпатии или идиотское равнодушие, с которыми высшие классы Европы смотрели на резню героических поляков и на захват кавказского горного хребта Россией; чудовищные и принимаемые без сопротивления деяния этой варварской державы, чья голова находится в Санкт-Петербурге, а чьи руки в – каждом кабинете Европы, показали рабочим классам их обязанность проникнуть в тайны международной политики, следить за дипломатическими действиями своих правительств и, если нужно, противодействовать им; если их нельзя предупредить, объединиться в одновременном обвинении и сделать действенными простейшие законы морали и права, которые должны были бы регулировать отношения между частными лицами, как высшие законы в отношениях между народами. Борьба за такую внешнюю политику является частью борьбы за освобождение рабочего класса».

Как конкретно должна выглядеть эта внешняя политика против исламского фашизма, этой варварской силы — которая как раз сейчас устраивает резню курдских бойцов в Сирии под взглядами высших классов Запада, это мы пока оставим открытым. В этом тексте должны были быть сначала абстрактно обрисованы исходные позиции революционной реальной политики, как они были разработаны «партией Маркса» для пролетариата, но, странным образом, до сих пор не были замечены. Как могут выглядеть дальнейшие шаги, должно обсуждаться широкими пролетарскими массами, а не находиться в руках отдельных underdogs — в которых им никогда не суждено стать реальностью.

11.10.14

Перевод с немецкого.

(1) См.: http://www.hintergrund-verlag.de/texte-islam.html
В особенности мы обращаем ваше внимание на актуальный текст «Text
Islam in „Reinkultur“. Zur Antriebs- und Legitimationsgrundlage des „Islamischen Staates“ und seiner antizivilisatorischen Schreckensherrschaft»: http://www.hintergrund-verlag.de/texte-islam-hartmut-krauss-islam-in-reinkultur-zur-antriebs-und-legitimationsgrundlage-des-islamischen-staates.html

Мы указываем также на несистематизированные заметки Маркса и Энгельса (в письмах) и на труд Карла Августа Виттфогеля «Oriental Despotism; a Comparative Study of Total Power», 1957. См. кроме того главу «Магометанство» в Лекциях по философии истории» Г.В.Ф. Гегеля. Гегель уже тогда определил фанатизм и терроризм как качества ислама: «У магометан господствовала абстракция: их целью было торжество абстрактного культа, и они стремились к этому с величайшим воодушевлением. Это воодушевление являлось фанатизмом, т.е. воодушевлением, вызванным абстрактным, абстрактною мыслью, которая относится отрицательно к существующему. Фанатизм существен лишь в том отношении, что он опустошает, разрушает конкретное; но магометанский фанатизм был в то же время способен на все возвышенное, и эта возвышенность свободна от всяких мелочных интересов и соединена со всеми добродетелями, свойственными великодушию и мужеству. Здесь принципом было la religion et la terreur, подобно тому как у Робеспьера la liberte et la terreur». (http://filosof.historic.ru/books/item/f00/s00/z0000388/st013.shtml)

Маркс подчёркивает нетерпимость и враждебность ислама по отношению к «неверным»: «Коран и основанное на нем мусульманское законодательство сводят географию и этнографию различных народов к простой и удобной формуле деления их на две страны и две нации: правоверных и неверных. Неверный — это «харби», враг. Ислам ставит неверных вне закона и создает состояние непрерывной вражды между мусульманами и неверными. В этом смысле пиратские корабли берберских государств были священным флотом ислама.» (К. Маркс, Объявление войны. К истории возникновения восточного вопроса, http://lugovoy-k.narod.ru/marx/10/24.htm)

(2) Ещё один источник в американской армии: «Начальник штаба Рей Одиерно говорит о продолжительности до 20 лет». http://www.german-foreign-policy.com/de/fulltext/58966

(3) Классическое определение тактики и стратегии Клаузевицем: «То есть, согласно нашему разделению тактика — это учение об использовании войск в бою, а стратегия — учение об использовании сражений в целях войны». (Карл фон Клаузевиц, О войне)

(4) «…государство, в чью бюрократию надолго закрадётся значительный дефицит исторического знания, больше не может управляться с точки зрения стратегии». (Ги Дебор, Комментарии к обществу спектакля, §VII)

(5) «Всякий знает, что за последние десятилетия в радикальном дальнейшем развитии гносеологических тенденций, неопозитивизм с его принципиальным отрицанием любой онтологической постановки вопроса как ненаучного, царствовал безгранично. Причём, не только в, собственно, философской жизни, но и в мире практики. Если проанализировать теоретические мотивы политического, военного и экономического сегодняшнего руководства серьёзно, то станет ясно, что они — сознательно или нет — определяются неопозитивистскими методами мышления. На этом основано их практически неограниченное всемогущество; это приведёт, если однажды конфронтация с реальностью приведёт открытому кризису, в политически-экономической жизни вплоть до философии в самом широком смысле к великим переменам». (Georg Lukács, Die ontologischen Grundlagen [1968]. In: Frank Benseler (Hg.), Revolutionäres Denken – Georg Lukács. Eine Einführung in Leben und Werk, Darmstadt 1984, S. 266.)

(6) В полном соответствии с «противоречием между организацией производства в отдельной фабрике и анархией производства во всём обществе» (Ф. Энегльс, Развитие социализма от утопии к науке) при капиталистическом способе производства.

(7) «Однако Ratio капиталистической экономики не стал пока еще разумом как таковым, это [пока еще] разум замутненный. В определенный момент он бросает в беде истину, в судьбе которой сам принимал участие. Он не учитывает человека. Производственный процесс никогда не регулируется с оглядкой на человека, его не принимают в расчет ни экономическая, ни социальная организация — нигде человек не оказывается основанием системы. Человек как основание: не в том ли корень проблем, что капиталистическое мышление должно культивировать человека как исторически возникшую форму, оставлять его личность неприкосновенной и удовлетворять потребности человеческой природы? Сторонники такого подхода обвиняют капиталистический рационализм в насилии над людьми и прозревают явление новой общности, которая лучше капиталистического порядка сможет сохранит человеческое. Не говоря уже о тормозящем влиянии такого поворота назад, можно утверждать, что эти аргументы бьют мимо цели, мимо коренного недостатка капитализма. Он не слишком рационален, он недостаточно рационален. Свойственное ему мышление внутренне сопротивляется окончательной победе разума, берущего человека за точку отсчета.» (Зигфрид Кракауэр, Орнамент массы, http://magazines.russ.ru/nlo/2008/92/k6.html)

(8) По аналогии с мифическим образом напрасного труда, никогда не добивающегося своей цели и кружащегося в подобии вечного невроза повторений, буржуазный антифашизм обречён постоянно воспроизводить общественные предпосылки фашизма, хотя он и может время от времени одерживать над ним победу.

(9) Напомним об объединениях буржуазии с фашизмом против пролетарских революций, в первую очередь после Первой мировой войны в Германии и Италии.

(10) То, что в истории значительные части пролетариата идентифицировали себя с фашистским движением и становились его восторженными подручными, означает только, что они действовали вопреки своим собственным интересам. Но этим ещё не объяснено своеобразное притяжение фашизма, которую он оказывал на деклассированные части общества. Оно заключается, по нашему мнению, в характере антисемитизма, в убийственном основании (наци-)фашизма как «конформистского восстания» (Макс Хоркхаймер), т.е. в своеобразном заключении компромисса между потребностью в восстании против правителей и всё ещё существующим им подчинением. «Люди переживали конфликт между склонностью к бунту и тем уважением к власти, в котором их воспитали. Антисемитизм дал им возможность одновременно удовлетворить обе эти противоречащие друг другу потребности. Они могли предаться как своей склонности к восстанию в насильственных действиях по отношению к беззащитным людям, так и своей склонности к уважительному подчинению в ответ на приказы властей. (…) Неспокойная совесть масс не давала им покоя, когда они только отваживались помыслить о восстании против власти. Поэтому они были благодарны, когда могли выместить свою ярость на противнике, не решавшемся защищаться, не причиняя неудобств своим хозяевам и не вызывая на себя их гнев». (Otto Fenichel, Elemente einer psychoanalytischen Theorie des Antisemitismus. in: Ernst Simmel (Hg.), Antisemitismus, Frankfurt/M. 1993,S. 38ff.)

(11) См. также замечание Энгельса: «Всякий прогресс цивилизации одновременно является новым развитием неравенства. Все учреждения, которое создаёт возникшее вместе с прогрессом общество, обращаются в противоположность своих изначальных целей» (Ф. Энгельс, Анти-Дюринг) Маркс констатирует тот же факт как разрыв между объективным развитием общественных производственных сил и созданием богатства с одной стороны и развитием массы индивидов, с другой, но подмечает и тенденцию к снятию этого разрыва: «То, что это развитие способностей человеческого рода, хотя оно сначала и возникает за счёт большинства человеческих индивидов и целых классов людей, в конечном итоге разрывает этот антагонизм и совпадает с развитием отдельного индивида, т.е. что высшее развитие индивидуальности приобретается только в историческом процессе, в котором индивиды приносятся в жертву, не понимается, несмотря на всю бесплодность столь пафосных рассуждений, т.к. преимущества рода как в человеческом царстве, так и в царстве животных и растений всегда распространяются за счёт преимуществ индивидов, ибо эти родовые преимущества совпадают с преимуществами отдельных индивидов, которые одновременно представляют и силу этих избранных». (К. Маркс, Теории о прибавочной стоимости II)

(12) «Рассматривать некое бытие, как оно есть в Абсолютном, есть ни в что иное, как высказывание, что о нём Сейчас говорится как о Чём-то: в Абсолютном «я» = «я», однако, такого не бывает, в нём всё едино. То знание, что в Абсолютном всё едино, противопоставить различающему и исполненному или ищущему и требующему исполнения познанию, или выдавать его Абсолютное за ночь, в которой, как принято говорить, все кошки чёрные, есть наивность пустоты познания» (Г.В.Ф. Гегель, Феноменология духа, т. 3)

(13) «Одним словом, рабочие должны скрестить руки на груди и не тратить своего времени на участие в политическом и экономическом движении. Такого рода деятельность может дать им только непосредственные результаты. Как истинно верующие, они должны восклицать, презирая свои повседневные нужды: «Пусть класс наш будет распят, пусть погибнет наше племя, но вечные принципы пусть останутся незапятнанными!» Как благочестивые христиане, они должны верить словам попов, отказываться от всех земных благ и думать только о том, чтобы заслужить рай. — Подставьте на место рая социальную ликвидацию, которая в один прекрасный день совершится неведомо где, неведомо как, неведомо кем, — и обнаружится тот же обман. В ожидании этой пресловутой социальной ликвидации рабочий класс должен вести себя прилично, как стадо сытых овец; оставить в покое правительство, бояться полиции, уважать законы, безропотно поставлять пушечное мясо. В повседневной практической жизни рабочие должны быть покорнейшими слугами государства, но в сердце своем они должны энергично протестовать против его существования и доказывать свое глубокое теоретическое презрение к нему посредством покупки и чтения литературных трактатов об уничтожении государства; капиталистическому строю они ни в коем случае не должны оказывать иного сопротивления, кроме декламации о будущем обществе, в котором этот ненавистный строй перестанет существовать!» (К. Марк, Политический индефферентизм, http://www.k2x2.info/filosofija/sobranie_sochinenii_tom_18/p53.php)

(14) «Так, ничто нам не мешает, увязать нашу критику с критикой политики, с участием в политике, т.е. с реальной борьбой и отождествлять её с ней. В таком случае мы не подходим к миру по-доктринерски с новым принципом: вот Истина, падай ниц! Мы развиваем для мира новые принципы из его принципов. Мы не говорим: прекращай бороться, всё это глупости; мы хотим крикнуть тебе истинный лозунг борьбы. Мы только показываем ему, почему он, собственно, борется, а сознание — это то, что ему придётся себе присвоить, даже если ему не хочется». (К. Маркс, Письма из немецко-французского ежегодника)

(15) Исключить момент последовательности и опосредованной идентичности в этом процессе в пользу чистой непоследовательности может не только левый радикализм, но и социал-демократия: «Это распадение диалектическо-практического единства на неорганичную рядоположенность эмпиризма и утопизма, прилипчивости к «фактам» (в их неустранимой непосредственности) и чуждого современности и истории, пустого утопизма во все большей мере демонстрируется развитием социал-демократии. (…) пасность, которая нависает над пролетариатом со времени его выхода на историческую арену, а именно, что он застрянет в – общей у него с буржуазией – непосредственности своего существования, вместе с социал-демократией приобрела политическую организационную форму, которая искусственно элиминирует уже завоеванные в муках опосредствования, дабы низвести пролетариат к его непосредственному наличному бытию, где он является лишь элементом капиталистического общества, а не одновременно с этим – мотором его саморазрушения и уничтожения.» (Д. Лукач, История и классовое сознание, http://www.marxists.org/russkij/lukacs/1923/history_class/06.htm)

(16) См.: Biene Baumeister Zwi Negator: Kritik der Politik und revolutionäre Realpolitik. Fetischistische Verhältnisse sind Schweine – das Unglück muss überall zurückgeschlagen werden! in: Phase 2: 28/2008. А также: Роза Люксембург, «Карл Маркс»; и главу «Революционная реальная политика» у Дьёрдя Лукача, в «Ленин, Исследовательский очерк о взаимосвязи его идей»

К психопатологии исламиста

Кристиан Кнооп и Томас фон Остен-Закен

«Один мой друг был ранен при атаке (американской армии на
Фаллуджу — прим. автора). Его отвезли в больницу.
Когда он открыл глаза, он увидел прекрасную женщину.
Он улыбался и благодарил Бога за то, что он, наконец-то,
стал мучеником и получил в благодарность за это девственницу.
Но затем он понял, что всё ещё жив, и заплакал».
История одного тунезисйского бойца из «Монотеизм
и джихад» Заркави в Фаллудже. (1)

«Каждая иракская мать должна научить своего
ребёнка стрелять, сражаться и героически умирать».
– Государственная иракская газета Аль-Джумхуррия, 1991

После того как картины исламистской бойни в Беслане разнеслись по миру, интендант арабского спутникового телевидения Аль Джазира писал, что хотя и не все мусульмане являются террористами, но зато все террористы — мусульманами. Парафразируя это высказывание можно сказать, что далеко не все мужчины исламского мира склонны к джихадистскому мученичеству, но этот массовый феномен проявляется и становится всё более насильственным лишь в исламском мире.
Голландский режиссёр Тео ван Гог тоже стал жертвой исламистского террора, т.к. он решился публично критиковать ислам. «Человек был жестоким образом убит из-за своего мнения. Для Нидерландов это внове. В исламских странах — это нормально», писала после этого из своего укрытия Айаан Хирси (2), со-автор фильма «Submission», показ которого стоил ван Гогу жизни. (3)
Ибо этот фильм (4) однозначно оскорбляет часто упоминаемую арабскую / исламскую гордость, которая в наших краях цитируется как мотив действий каждый раз, когда в израильских школьных автобусах или на иракских рыночных площадях взрываются самоубийцы.  По поводу фотографий истязаемых женским персоналом армии США пленников-мужчин в Абу Граибе,  Süddeutsche Zeitung, к примеру, заявила, что фотографии являются «позором, который может быть смыт лишь кровью». (5)
«Преступление» ван Гога, которое должно было быть искуплено кровью, заключалось в постыдном поведении, он представил частное публике тем, что он затронул темы того насилия, которое является широко распространённой чертой исламского отношения между полами и обращается против женщин в форме «убийств чести», увечий гениталий, принудительных браков, исключения из общественной жизни. Только это повседневное насилие, в отличие от актов мученичества у террористов-смертников или резни «неверных» и  их «союзников», не предназначено для демонстрации или медиального использования, а происходит в скрытой сфере семьи.
Строгое разделение на общественное и частное в исламском мире ни в коем случае не сравнимо с известной на Западе концепцией частного, которая возникла в взаимосвязанности работы и свободного времени как организационном принципе капиталистического способа производства.
Т.к. соответствующие отношения не развились в исламском мире, или лишь в рудиментарной форме, строгое разделение на общественное и частное в исламе определяется по половому признаку: «На мужское пространство религии и политики, а также на женское пространство сексуальности и семьи». (6)
В обоих пространствах мусульманский мужчина видит себя вынужденным постоянно сохранять и отстаивать своё достоинство. Вовне, в общественном пространстве — против несметного количества, в основном, воображаемых, врагов, в частном — против демонов женской (а лучше: не-мужской) сексуальности и инстинктивности. Continue reading

Метафорический Анархизм Дядюшки Мокуса

Как-то раз, неприкаянно прогуливаясь с товарищем по предпраздничному городу, мы пересекали станцию метро по одному из переходов и заметили на мостике группу “блюстителей порядка”, наблюдающих за деловито снующими внизу людишками. Из глубин советского детства всплыл вопрос: “Что делают сыщики за кулисами цирка?” Я задумался: а откуда это, собственно? Посовещавшись, мы вспомнили. Посмеиваясь, мы пошли дальше, но где-то уже начала свербить метафора. И я стал тормошить друзей на предмет мультфильма “Приключения поросёнка Фунтика”, в надежде, что метафора в процессе таки окуклится, и что-нибудь вылупится.

Этот замечательный, выпущенный в 1986 г. мультфильм произвёл на меня сильное впечатление. Что, чёрт побери, имел в виду сценарист или режиссёр? Чему они собирались учить советских детей? Но по порядку.
В мультфильме перед нами отчётливо предстаёт капиталистический мир. Судя по всему, не современный, это видно по слабоватой урбанизации, по уровню развития техники и загрязнения окружающей среды, по слаборазвитой и ещё не совсем капитализированной индустрии развлечений, по поведению персонажей, в конце концов, которое соответствует скорее нормам начинающегося Betriebskapitalismus, описанного Максом Вебером в “Протестантской этике и духе капитализма”. Ландшафты – что-то вроде общего собирательного для центральной Европы: горы (очевидно, Альпы), мельницы, нерусские имена, ухоженные городишки с красными черепичными крышами Форма главного полицейского напоминает форму австрийских солдат Габсбургской монархии. На мой взгляд, это южные провинции Австрии/северные провинции Италии. Конечно, политическая подоплёка мультфильма ясна и не может представлять для нас особенного интереса: там, на Западе вот как плохо, там почти все жадные и злые. Но у мультфильма есть, очевидно, и более глубокий символический уровень, ведь и с положительными героями всё не так просто. Рассмотрим их, да и отрицательных тоже, поближе. Continue reading

Левые под (за)лупой доктора Фрейда

Левые любят похваляться тем, что, де, их левизна суть особое состояние ума, особый стиль жизни, вполне определённое и своеобразное, особенное состояние души (да простят меня упёртые материалисты в их рядах). То, что правые – это тоже состояние души, в этом никто и не сомневался, случай для применения фрейдистской терминологии в целях описания картины заболевания как это делали Теодор Адорно и Эрих Фромм, к примеру. Большинство взрослых людей, думаю, разделяют взгляд на экстремальную “правизну” как на нечто патологическое и отвратительное. В случае, если они этого не делают, левые обвиняют их прямо таки в той же самой патологии. (А можно ли обвинять в заболевании?) Что и не безосновательно в большинстве случаев. Но эта схема левой интервенции знакома и так всем, кто занимался этим вопросом всерьёз.

Что мы предлагаем – это подвергнуть самих левых такому же обследованию. Ибо их уверенность в своей собственной нормальности, граничащая иногда с некритичностью, в сочетании с некоторыми в высшей степени странными симптомами, которые прекрасно описаны в статье Ильи Тарасова “Оппозиционный дурдом” на сайте воронежских анархистов. Автор называет раздражителями, которые заставляют раскрыться на публике революционный психоз некоторых товарищей, скопление народа, и особенно кодовые слова, такие как имена видных государственных деятелей и названия организаций, входящих в государственный аппарат подавления, ну и универсальные формулы типа “власть”, “авторитет” и “капитал”. При этом больные впадают в возбуждение, которое и толкает их на революционные подвиги, зачастую промахивающиеся мимо цели, как “освобождение” белых мышек из лабораторий. Не стоит, однако, забывать, что психиатрия вовсе не обязательно выражает стремления к некоему универсальному эталону психического здоровья, но и охотно принимает участие в охоте общества на ведьм, которые ему не приглянулись на данном историческом этапе. Тем не менее, мы уверены, что критично взглянуть на левых есть обязанность самих же левых. Мы будем пользоваться при этом терминологией психо-сексуального развития, развитой батюшкой психоанализа Зигмундом Фрейдом. В конце концов, связь между неврозом и выбором политических пристрастий, как уже было указано выше, видна как на ладони, да и выбор различных политических движений в обществе, в одном и том же классе заставляет предполагать не просто зависимость сознания от отношения к средствам производства.

Рассмотрим же некоторые формы выбора левых политических движений, которые не всегда можно объяснить рационально, более подробно. Так в целом описывает их немецкий исследователь Самуэль Штреле в еженедельнике Jungle World.

Анальные левые Continue reading

Анархизм и политика ressentiment´a

СОЛ НЬЮМЭН

(Anarchism and the Politics of Ressentiment by Saul Newman)

«Говоря на ухо психологам, в случае если им будет охота изучить однажды ressentiment с близкого расстояния, – это растение процветает нынче лучшим образом среди анархистов и антисемитов, как, впрочем, оно и цвело всегда, в укромном месте, подобно фиалке, хотя и с другим запахом» (Ф.Ницше, К генеалогии морали. Полемическое сочинение).

1. Изо всех политических движений девятнадцатого столетия, на которые клевещет Ницше – от социализма до либерализма – он оставляет самые ядовитые слова для анархистов. Он называет их «анархистскими псами», которые бродят по улицам европейской культуры, портретом «морали стадных животных», который характеризует современную демократическую политику. Ницше видит анархизм отравленным в самом корне чумным семенем ressentiment – злобная политика слабых и ничтожных, мораль рабов. Высказывает ли Ницше здесь просто своё консервативное отвращение к радикальной политике, или он диагностицирует реальную болезнь, которая идейно заразила нашу радикальную политику? Несмотря на очевидные предрассудки Ницше относительно радикальной политики, это эссе отнесётся серьёзно к его обвинениям в сторону анархизма. Оно исследует эту хитрую логику ressentiment относительно радикальной политики и анархизма, в частности. Оно попытается сорвать маски со скрытых производных ressentiment в манихейской политике у классических анархистов вроде Бакунина, Кропоткина и Прудона. Это не делается с целью отказаться от анархизма как от политической теории. Напротив, можно утверждать, что анархизм стал бы более актуальным в современной политической борьбе, если бы был предупреждён о логике ressentiment в своём собственном дискурсе, в частности в эссенциалистских идентичностях и структурах, которые он содержит.

Рабская мораль и ressentiment

2. Ressentiment диагностицирован Ницше как состояние нашей современности. Чтобы понять ressentiment, как бы то ни было, нужно понять отношения между моралью хозяев и моралью рабов, из которых и возник ressentiment. Труд Ницше «Генеалогия морали» – это исследование о происхождении моральности. Для Ницше тот способ, которым мы интерпретируем и привносим ценности в мир обладает историей – его происхождение зачастую связанно с жестокостью и далеко от ценностей, которые оно производит. Ценность «добра», к примеру, была изобретена аристократами и высокопоставленными людьми, чтобы льстить себе, в отличие от обычных, низкопоставленных людей и плебеев. Это было чертой хозяев – «хороший», и противопоставлялась ей черта рабов – «плохой». Так что, согласно Ницше, в этом пафосе дистанции между высоко-рождёнными и низко-рождёнными, в этом абсолютном чувстве превосходства и были рождены ценности.

Как бы то ни было, уравнение хорошего и аристократического стало подтачиваться бунтом рабов в ценностях. Это рабское восстание, согласно Ницше, началось у евреев, которые учинили переоценку ценностей:

3. «Именно евреи рискнули с ужасающей последовательностью вывернуть наизнанку аристократическое уравнение ценности (хороший = знатный = могущественный = прекрасный = счастливый = боговозлюбленный) – и вцепились в это зубами бездонной ненависти (ненависти бессилия), именно: “только одни отверженные являются хорошими; только бедные, бессильные, незнатные являются хорошими; только страждущие, терпящие лишения, больные, уродливые суть единственно благочестивые, единственно набожные, им только и принадлежит блаженство, – вы же, знатные и могущественные, вы, на веки вечные злые, жестокие, похотливые, ненасытные, безбожные, и вы до скончания времен будете злосчастными, проклятыми и осужденными!”» (Ф.Ницше, К генеалогии морали. Полемическое сочинение) Continue reading