Кристиан Кнооп и Томас фон Остен-Закен
«Один мой друг был ранен при атаке (американской армии на
Фаллуджу — прим. автора). Его отвезли в больницу.
Когда он открыл глаза, он увидел прекрасную женщину.
Он улыбался и благодарил Бога за то, что он, наконец-то,
стал мучеником и получил в благодарность за это девственницу.
Но затем он понял, что всё ещё жив, и заплакал».
История одного тунезисйского бойца из «Монотеизм
и джихад» Заркави в Фаллудже. (1)
«Каждая иракская мать должна научить своего
ребёнка стрелять, сражаться и героически умирать».
– Государственная иракская газета Аль-Джумхуррия, 1991
После того как картины исламистской бойни в Беслане разнеслись по миру, интендант арабского спутникового телевидения Аль Джазира писал, что хотя и не все мусульмане являются террористами, но зато все террористы — мусульманами. Парафразируя это высказывание можно сказать, что далеко не все мужчины исламского мира склонны к джихадистскому мученичеству, но этот массовый феномен проявляется и становится всё более насильственным лишь в исламском мире.
Голландский режиссёр Тео ван Гог тоже стал жертвой исламистского террора, т.к. он решился публично критиковать ислам. «Человек был жестоким образом убит из-за своего мнения. Для Нидерландов это внове. В исламских странах — это нормально», писала после этого из своего укрытия Айаан Хирси (2), со-автор фильма «Submission», показ которого стоил ван Гогу жизни. (3)
Ибо этот фильм (4) однозначно оскорбляет часто упоминаемую арабскую / исламскую гордость, которая в наших краях цитируется как мотив действий каждый раз, когда в израильских школьных автобусах или на иракских рыночных площадях взрываются самоубийцы. По поводу фотографий истязаемых женским персоналом армии США пленников-мужчин в Абу Граибе, Süddeutsche Zeitung, к примеру, заявила, что фотографии являются «позором, который может быть смыт лишь кровью». (5)
«Преступление» ван Гога, которое должно было быть искуплено кровью, заключалось в постыдном поведении, он представил частное публике тем, что он затронул темы того насилия, которое является широко распространённой чертой исламского отношения между полами и обращается против женщин в форме «убийств чести», увечий гениталий, принудительных браков, исключения из общественной жизни. Только это повседневное насилие, в отличие от актов мученичества у террористов-смертников или резни «неверных» и их «союзников», не предназначено для демонстрации или медиального использования, а происходит в скрытой сфере семьи.
Строгое разделение на общественное и частное в исламском мире ни в коем случае не сравнимо с известной на Западе концепцией частного, которая возникла в взаимосвязанности работы и свободного времени как организационном принципе капиталистического способа производства.
Т.к. соответствующие отношения не развились в исламском мире, или лишь в рудиментарной форме, строгое разделение на общественное и частное в исламе определяется по половому признаку: «На мужское пространство религии и политики, а также на женское пространство сексуальности и семьи». (6)
В обоих пространствах мусульманский мужчина видит себя вынужденным постоянно сохранять и отстаивать своё достоинство. Вовне, в общественном пространстве — против несметного количества, в основном, воображаемых, врагов, в частном — против демонов женской (а лучше: не-мужской) сексуальности и инстинктивности.
Личная честь семьи, клана и, в широком смысле, исламской общности, уммы, являет собой самую важную и нуждающуюся в защите ценность, которой должен обладать мужчина. Она определена и регламентирована точнейшим образом, на её нарушение указывают не внутренние инстанции, вроде совести, а община, решающая о конформном поведении. Достоинство, таким образом, является не частью перенятого сверх-Я свода правил, но опосредуется коллективно и в согласии с кораническими, происходящими непосредственно от Бога предписаниями и правилами.
Эти правила отличаются во многих аспектах от тех, на которые ссылаются другие монотеистические религии. Самым явным образом это проявляется в отсутствии в Коране запрета на убийство; иначе, чем в христианстве или иудаизме, ислам не запрещает принципиально убийства других людей, но устанавливает, в каких случаях убийство разрешается. Так, и сегодня могут провозглашаться бесчисленные фатвы, одобряющие или даже ставящие в обязанность убийство маленьких детей и даже беременных женщин. (7) Многие бойни, коих в истории ислама полно, ни в коем случае не нарушают религиозных предписаний и поэтому их не нужно ни замалчивать, ни, хотя бы, оправдывать. Напротив, не только диктаторы вроде Саддама Хусейна открыто оглашали большую часть своих кровавых дел и даже называли некоторые из них по названиям сур из Корана. (8) Ибо «ни в какой иной (…) религии не обнаруживается освящённая легитимация насилия как воли бога (…), как её регламентировал ислам как интегральную составляющую часть своей идеологии в Коране и утвердил в исторической практике». (9)
«Противники убийства не имеют места в исламе», – метко заявил верховный судья Ирана Аятолла Калькали. «Наш пророк убивал своими собственными руками. Если кровопролитие необходимо для существования нашей веры, то мы тут, чтобы исполнить нашу обязанность». (10)
Не совесть (христианство) или закон (иудаизм), а шариатские правила, обязанность в понимании Калькали, определяют, что является верным, а что — нет, о чём можно, а о чём запрещено размышлять.
Соответственно, позор означает крах общественно-конформного поведения. В арабских поговорках рационализируется это очевидное отсутствие внутренней контролирующей инстанции: «Там, где тебя не знают, делай, что хочешь» и «Тайный позор прощён на две трети». Посему, позор грозит мужчине лишь тогда, когда неконформное поведение порицается обществом.
Посредством абсолютной — а сегодня, по крайней мере, ещё номинальной — верховной власти семьи в клановой структуре арабских обществ не играет совершенно никакой роли, какой семьи или рода «обвиняется» в позорящем поведении, это касается всех. Честь семьи должна быть восстановлена действиями, уничтожением собственной неконформности. А т.к. честь является чем-то внешним, то нет эквивалента христианскому покаянию, никакой ритуал не вводит тех, кто запятнал честь, снова в общину, лишь смерть или изгнание могут восстановить честь.
Общественное и приватное
Т.е., иначе, чем в процессе цивилизации в западном полушарии, который, согласно Фрейду, протекал в форме сублимации и интернализации внешнего принуждения, заповеди и запреты исламского мира остались, по большей части, внешними. Коллектив решает при помощи свода норм, произошло ли, например, оскорбление чести. Тому, кто затем не подчиняется воле общины — и зачастую мужчины, совершившие убийства чести, рассказывают, что они не были лично убеждены в вине убитого или убитой (11), а действовали по причине внешнего принуждения — грозит и самому быть изгнанным. Инстанции, не подчиняющиеся произволу отдельных индивидов, в лучшем случае, существуют в рудиментарной форме, в сфере частного, в чрезвычайных случаях, даже государство отказывается от своей монополии на насилие. Так, иракское государство, например, легализовало в 1988-м году убийства женщин по мотивам чести (12) и передало, таким образом, мужчинам членам семьи право решать, была ли затронута их честь.
И если в общественном пространстве честь определяется силой, решительностью к борьбе и властью, то в приватном пространстве как раз считающиеся нечистыми и грешными женщины служат «сосудами» или носительницами этой чести, которые не в состоянии активно защитить или сохранить свою честь. Т.к. женщины воспринимаются как пассивные, то они исключаются из действующей общины, а по словам Фатимы Мерниссис, даже из человечества: «Послание ислама (…) исходит из того, что человечество состоит только из мужчин. Женщины находятся вне человечества и даже служат ему угрозой». (13)
Оскорбляющее честь поведение, которое проявляется в частном, когда не справляются мужские инстанции конроля (а к этому относится не только секс вне или до брака, но и изнасилования; а также когда дочери отказываются дать согласие уже избранному главой семьи супругу), должно подвергнуться жесточайшим санкциям. Лишь «устранение» вредного, ибо позорного женского члена семьи снова восстанавливает общественную честь. Общественный позор и репутация семьи/племени, а не личные обстоятельства или личные чувства относительно какого-то действия провинившихся. (14)
Упрощённо говоря, частное пространство символизирует сферу «Оно», в то время как коранические или общественные заповеди и запреты — общественная репутация, – не интернализаванная в ходе истории мораль, совесть, а строгий традиционный свод правил и непосредственность коллектива, в общем, заменяют инстанцию сверх-Я.
Мужское «Я» воспринимает, таким образом, свои инстинкты как столько внешние, как и наложенный на него контроль коллектива, против которого оно не может взбунтоваться, т.к. в противном случае оно может лишиться своей чести. Родительский авторитет, прежде всего, личность отца, являет собой агентуру коллективного поведения, которая, ко всему прочему, по причине социальных и экономических изменений теряет своё значение. Понятие чести запрещает всяческий бунт против отца или других авторитетов ещё строже, чем на Западе. Это может отчасти объяснить, почему молодёжные восстания, произошедшие в других областях «Третьего мира», редко происходят в исламском мире: агрессия тут, напротив, организованно и при поддержке авторитетов направляется вовне. Жертвы приносятся ради старых мужей вроде кумира молодёжи Яссира Арафата или шейха Яссина, вместо бунта против них.
«Подобно тому, как джихад может быть навязан умме извне неверием, он так же как внутренний джихад подстерегает в виде постоянной метафизической угрозы посредством женского соблазна. (…) Опасность, которая, персонифицировавшись в женщине, постоянно подстерегает всю умму, должна быть предупреждена коллективными мероприятиями, такими как ношение чадры, лишение прав, унижение и лишение свободы». (15)
Сублимация
Сексуальность, не служащая власти, контролю и воспроизводству, т.е. не-мужская сексуальность, угрожает Я в частном пространстве, в то время как в общественном нужно бороться с другими формами сублимации и уничтожить их, в конце концов. Ибо сублимация могла бы разрушить исламское/арабское Я, которое постоянно пытается утвердиться в борьбе против своего экстернализированного Оно и столь же экстернализированное сверх-Я. Всякая форма сублимации поэтому, логичным образом, среди исламистов запрещена: музыка, литература и искусство — если они не служат восхвалению мученичества, суицидальному самопожертвованию — не говоря уже о гедонизме или сексуальности. Помимо борьбы, коллективной молитвы и идеала платонической мужской дружбы не должно существовать ничто, кроме патологической ненависти: «Мы любим смерть, вы любите жизнь».
Лишь в раю, который следует за мученичеством, желанным принесением себя в жертву, ожидает та сексуальность и удовлетворение инстинктов, которым в этом мире необходимо сопротивляться изо всех сил. Процитированный в начале очнувшийся в больнице Фаллуджи джихадист, посчитавший медсестру обещанной ему девственницей, как и многие другие, прибыл в Ирак, чтобы добраться до рая. «Сила закона тянет нас вверх, в то время как материальные вещи тянут нас вниз. Тот, кто готов к мученичеству, обладает иммунитетом против этого влечения вниз». Более ясно, чем палестинский самоубийца, чья миссия не удалась, выразить это нельзя. «Мы купались в чувстве, что вступаем в вечность. (…) В джихаде есть и другие пути. Но этот — самый сладкий». (16)
В момент мученического экстаза заканчивается борьба, Я должно возникнуть там, где было Оно, ждёт женщина, не одержимая дьяволом, приходит избавление, кажущееся на Земле невозможным. Разрушение и самопожертвование — цена, которую надо заплатить.
Тем отчаяннее нужно сражаться с дьявольским в этом мире и уничтожать всё, что грозит разложить общину. А это, в первую очередь, евреи, ибо они освобождают, по словам исламистского теоретика Сайида Кутба, «чувственные страсти от их ограничений и разрушают моральную основу, на которой строится чистая вера». Поэтому, марксизм и психоанализ тоже являются еврейскими «изобретениями». (17)
В лице евреев против всех этих сил ведётся борьба, т.к. они, в первую очередь, атакуют и грозят разложить общественное пространство, т.е. мир сверх-Я, с другой же — используют дьявольскую энергию женщины. «Хартия Хамас гласит, что женщины вообще особенно подвержены порче со стороны сионистских сил Запада». (18) Неслучайно иранский президент Рафсаджани оценивал женщин, помимо Изаиля и США, как «фактор повышенной опасности для Ирана». (19)
Джихад против евреев, их государства и Великого дьявола США обращается одновременно против «женщины, фактора опасности» и мирового еврейского владычества: «Вместе с башнями Мирового Торгового Центра должен был быть затронут и космополитический Вавилон народов, Нью Йорк, по мнению террористов – ‘великая блудница’, (…) которая своим бесстыжим материализмом и гедонизмом пронизывает и пачкает всё — и, в частности, самое интимное: человеческую сексуальность и её прообраз, женское тело». (20)
Сексуальность и любовь
Арабский психоаналитик Саниа Хамади говорит в этой связи о «жизни как о испытании страхом», лишь постоянная и поддерживаемая агрессия сдерживает распад мужского Я до избавительного поступка. (21) Насколько слабо это Я, которое может утвердиться лишь в идентичном коллективе и стремится кануть в анонимность, показывают фотографии из Ирака: фигуры в масках красуются, их личности и лица будут раскрыты (сделаются доступными общественности) лишь, когда они погибнут смертью мучеников.
Группы, в которые объединяются исламисты и которые утверждаются в принудительных ритуалах, как и все мужские объединения находятся под постоянной угрозой со стороны собственной латентной гомосексуальности, которая отвергается тем агрессивней и обращается против внешних врагов. (22) Не случайно Мохаммад Атта так явно соответствовал всем клише такой латентной подавляемой гомосексуальности (будь то феминизация мужского тела посредством удаления всех волос или параноидальный страх, что собственный труп будет омыт женщинами).
Идеал исламистской группы можно обозначить как платоническую мужскую дружбу до самой смерти, причём это представление о дружбе вполне отсылает к более древним традиционным концепциям любви и верности в исламской обществе и трансформирует их. Экономический и политический затяжной кризис, распад традиционных образов жизни (в Ираке, например, ещё в 1940-м году 70% населения жили в деревнях, сегодня — городское население составляет 75%) и комплекс неполноценности в отношении кажущейся более успешной модели Запада, сказываются не только на понятии чести, но и на представлениях о сексуальности и любви в целом.
Ещё в исламских обществах Средневековья сексуальные отношения регулировались в соответствии с социальным и политическим положением. Сексуальность практиковалась между доминирующим, свободным мужчиной и несвободными другими (женщинами, проститутками, мальчиками, рабами и рабынями, побеждёнными врагами). Именно мальчики, как «ещё-не-мужчины» были излюбленными сексуальными партнёрами, которые не теряли (затем) своей принадлежности к властной группе мужчин.
Отношения между половой и сексуальной ролями в традиционных ближневосточных обществах самым чётким образом отразились в уже упоминавшихся общественных и частных ролях. Взрослые мужчины, которые в частной сфере владеют своими женщинами и рабами, контролировали и сферу общественности. Секс с мальчиками или мужскими проститутками в частном пространстве хотя и делал их «грешниками», но ни в коем случае не умалял их общественной позиции как мужчин. Пенетрация взрослого мужчины даже может увеличить гипермаскулинность активного участника, ведь она символизирует его превосходство и власть над пассивным участником. (24)
Так, при Халифате мужчины, проникающие в гарем, отдавались рабам для изнасилования, покорённые враги насиловались ради ещё большего унижения. И сегодня в вооружённых конфликтах, как, например, в Судане, предпочитают насиловать молодых мальчиков, отчасти целыми бандами джанджавихд. (25) Вообще, педерастия на Востоке является настолько массовым феноменом, что этнолог Ингеборг Балдауф при исследованиях в Афганистане пришла к выводу, что примерно 70% мужского населения участвует в гомосексуальных действиях. (26) Изнасилования мужчин как маркировка власти, кроме того, выше среднего происходят в армии и в тюрьмах.
В то время как на буржуазном Западе любовь, сексуальность, интимность и брак рассматриваются в идеальном случае как единство (27), в исламском представлении они распадаются: любовь — это, прежде всего, часто неосуществимая тоска по женщине (или по мальчику). Она может совпадать и с интимной, но не сексуальной дружбой среди равных.
Любовь и дружба, таким образом, связаны между собой, в то время как на Западе связаны любовь, отношения и сексуальность. Соответственно, исламистская группа может чётко отделить дружбу от сексуальности и вытеснить последнюю.
Ибо единственная форма сексуальности, которая отвечает мужским представлениям о чести — это властная сексуальность, которая хотя и может допускать чувства, но должна канализировать их через утверждённую, внешнюю роль.
Гомосексуальность как выражение не-мужской сексуальности, при которой любовь и секс совпадают, а пассивность не воспринимается как позор, должна казаться исламисту, подавляющему свою латентную гомосексуальность и переносящему её на внешние объекты, постоянной угрозой его Я, с которой надо бороться всеми силами.
Для тех мужчин, которые вынуждены вести на Ближнем Востоке социально, экономически и сексуально фрустрирующую жизнь, не имея до сих пор возможности изменить её в эмансипативном направлении, открытый гомосексуалист, «голубой» в западно-буржуазном смысле, служит идеальным объектом для проекций, чтобы агрессивно изжить свои собственные отчуждённые чувства или желания.
Вина, в смысле интернализированной категории, в этом восприятии себя отсутствует, а тем самым отсутствует и самостоятельная инициатива по преодолению своих собственных недостатков. Мужчины, подобно Мохаммеду Атта соответствующие всем клише латентной гомосексуальности, знают о собственном «размужествлении», на которое указывает им их собственная фрустрированная сексуальность. Террор становится, таким образом, «взрывом запертой сексуальной ярости» и «отчаянной и патологической попыткой ре-маскулинизации размужествлённого Я». (28)
Образ мужчины
Лишь террором, который достигает апогея в самоуничтожении, можно ещё держаться за устаревшее понятие чести, можно инсценировать активность и мужественность в смысле исламской традиции.
Т.к. арабское понятие чести подчёркивает агрессивное стремление к власти, психическую силу, смелость и готовность к насилию. Дилемма становится очевидной: на протяжение десятилетий разорённые общества Ближнего Востока, которые застыли в диктатурах и в экономическом плане переживают затяжную рецессию при стремительном приросте населения, больше не предоставляют поля для применения этого понятия чести. Зачастую экономическое положение не даёт мужчинам из среднего класса возможности жениться до 30-ти лет. Исследования марокканского социолога Фатимы Мернисси показывают, что возникающая при этом сексуальная нищета так велика, что больше половины всех опрошенных ею мужчин периодически сношаются с животными. (29)
Население Ближнего Востока увеличивается вдвое каждые тридцать лет, так, в Кайро, например, в 1900-м году жили 400000 человек, сегодня их примерно 20 миллионов. Согласно статистике ООН более 50% людей на Ближнем Востоке моложе 20-ти лет, а какого-либо стабильного социального или экономического будущего для них не предвидится. Даже те, кто располагает доходом и не зависит от социальной помощи, большей частью задействованы в непродуктивном и государственном секторах. Более половины всех египтян занято в государственном секторе, т.е., прежде всего, в той раздутой бюрократии, в которой высшей ценностью считается не собственное достижение, а беспрекословная лояльность, которая и решает о дальнейшем продвижении.
Предоставленные в 2002-м году Организацией мирового развития UNDP статистические данные о странах Арабской лиги говорят сами за себя: ВВП Испании больше, чем у всех арабских государств вместе взятых. (30) Арабские экономики почти полностью ориентированы на распределение и потребление, и лишь нефтяная рента, тренсферные платежи и западные инвестиции (ещё) поддерживают их жизнедеятельность.
Поэтому о продуктивности не может быть и речи, но и традиционные занятия арабского мужчины, войны и грабительские набеги ради увеличения собственной чести и наращивания достатка, больше не существуют. Нападение Ирака на Кувейт, кажется, было последней попыткой выйти из глубокого кризиса страны военными средствами. Война также, как, например, двадцать лет назад, когда Аятолла Хомейни использовал целое поколение молодых мужчин как мучеников на иракских минных полях, больше не даёт возможности справиться с увеличивающимся числом «разгневанных молодых людей». Время подобных межгосударственных войн, кажется, отошло пока что в прошлое вместе с конфронтацией блоков и её несчётными опосредованными войнами.
Т.к. лежащие в основе исламского/арабского патриархата экономические и социальные структуры по большей части разрушились, не поспособствовав при этом постепенному освобождению женщины, как в Европе, патриархальные структуры влачат призрачное существование и коррелируют с государственной властью, также ставшей дисфункциональной.
Короче говоря, понятие чести устарело. Подавляющее большинство мужчин обречены на пассивность, зависит от государственных алиментов, у подрастающего поколения ещё меньше шансов, чем у их отцов. Кто видел в арабских городах толпы ничем не занятых молодых мужчин, сидящих на перекрёстках, но которым отказано в радостях их ровесников из Европы или Израиля, тот знаком с этой дилеммой на собственном опыте.
Исламский мужчина же не в состоянии ни поставить под вопрос это устаревшее представление о чести, которое образует ядро его структурно неудачной конституции Я, ни представляются ему какие-либо формы пригодной сублимации, таким образом, единственным выходом оказывается не сдерживаемая агрессия: «Лишь когда мир сгорает в огне, могут они счастливо ступить в огонь». (31)
Мужчины, вступающие на путь современного джихада, ни в коем случае не составляют большинства в арабском мире, но они являют собой, и это делает их такими опасными, идеальный тип, который последовательно доводит до конца элементы исламского обобществление и реакции на кризис. Отвечать исламистским апокалиптикам сочувствием к арабскому понятию — означало бы поддерживать их действия. Лишь радикальные изменения в структурах, порождающих этих мучеников, могли бы долгосрочно помочь. Это процесс описывается словом «демократизация» лишь недостаточно.
Но очевидно, что сигнал к необходимому радикальному изменению арабских обществ и образа мужчины должен произойти извне, структурные изменения изнутри надолго заблокированы. Исламистская ненависть, которую вызывает простая мысль об изменениях, и ярость, с которой в Ираке и в других странах так называемое сопротивление преследует феминисток, либералов, гомосексуалистов и других, кто подозреваются в желании лучшей и свободной жизни ещё до смерти, является, как остаётся надеяться, одновременно и выражением того, что всё больше людей на Ближнем Востоке радикально ставят под вопрос устройство своих обществ, не стремясь при этом к «делирии уничтожения». (32)
Перевод с немецкого. Источник: http://www.wadinet.de/analyse/iraq/psychopathologiedesislamisten.htm
(1) „With the Insurgents in Hideout, Foreign Arabs Share Vision“, Washington Post v. 10.11.2004.
(2) Ayaan Hirsi Ali : Der Terror hat sich festgesetzt; Zum Tod des Theo van Gogh. In: Die Welt v. 10.11.2004.
(3) Другой режиссёр, индийский мусульманин Парвез Шарма, почти ежедневно получает угрозы по схожим причинам. Его фильм «In the Name of Allah», вскоре отпразднует премьеру. Шарма описывает жизнь гомосексуальных женщин и мужчин в исламских государствах, известных своей гомофобией. Кто в исламском мире раскрывает свою гомосексуальность, рискует в худшем случае своей жизнью, в лучшем — проходит через унизительную дискриминацию.
(4) Не удивительно, что фильмы более возмущают умы исламистов, чем книги. Хотя фатва Хомейни против «Сатанинских стихов» касалась книги, она преследовала, прежде всего, политическую цель: призывом к убийству Салмана Рушида сфера влияния ислама должна была быть расширена на Европу. Иначе же книге было бы суждено остаться незамеченной. Фильмы и телевидение в обществах, которые, согласно исследованиям ООН, на 60% состоят из не умеющих читать людей, являются куда более опасным «оружием», чем печатная продукция. Их малую значимость, прежде всего, в арабском мире продемонстрировала жалкое представительство арабских государств на Франкфуртской книжной ярмарке в этом году.
(5) SZ v. 04.05.2004.
(6) Hans-Peter Raddatz: Vom Allah zum Terror? Der Djihad und die Deformierung des Westens. München 2002, S. 288.
(7) Vgl. Memri Special Dispatch v. 09.11.2004: Arabische Liberale rufen UN zu einem Tribunal zur Verfolgung von Terroristen und ihren religiösen Vordenkern auf. http://www.memri.org
(8) Направленную против иракских курдов кампанию уничтожения, во время которой прицельно применялся отравляющий газ, Саддам Хуссейн назвал по Корану «аль Анфаль».
(9) Raddatz 2002, S. 71.
(10) Zit. nach Hans Peter-Raddatz: Von Gott zu Allah? München 2001, S. 213.
(11) Runak Faraj Rahim and Hana Shwan: Statistics on Violence Used Against Women, published by Rewan Women Information and Culture Center, Suleymaniah, Kurdistan – Irak 2003, S. 34.
(12) Thomas von der Osten-Sacken und Thomas Uwer: „…keinen staatlichen Sanktionen unterworfen“; Eine Anaylse der Mängel im aktuellen Lagebericht des Auswärtigen Amtes zum Irak. Pro Asyl Veröffentlichung, Frankfurt a. M. 2000, S. 14.
(13) Fatima Mernissi: Geschlecht, Ideologie, Islam, München 1987, S 161.
(14) Насколько женщины склонны к согласительству с механизмами своего угнетения, показывает Наташа Вильтинг: «Едва ли в более выгодной позиции, чем рабыня, понукаемая раздутым мачо, второсортным патриархом: среди исламских женщин, как следовало бы ожидать, должно начаться сопротивление, но происходит обратное. Вместо того, чтобы бороться за свою свободу, в Турции, к примеру, всё больше женщин выступают за то, чтобы иметь право носить головной платок, символ их угнетения, повсюду, и требуют наказания для тех женщин, которые уклоняются от исламских предписаний…» Natascha Wilting: Psychopathologie des Islam, Bahamas Nr. 38, Berlin, S. 44. Вместе с тем всё больше женщин выступают за прекращение убийств из мотивов чести, увечья гениталий и других форм мужского угнетения, основывают дома защиты женщин и пытаются повлиять на законодательство в своих странах.
(15) Raddatz 2002, S 285.
(16) Цитируется по Nasra Hassan: An Arsenal of believers; Talking to the ‚human bombs‘. In: The New Yorker v. 19.11.2001.
(17) Sayyid Qutbd, цитируется по Gerhard Scheit: Suicide Attack; Zur Kritik der politischen Gewalt, Freiburg 2004, S. 457.
(18) Scheit, 2004, S. 457.
(19) Цитируется по Jan Goodwin: Der Himmel der Frau ist unter den Füßen ihres Mannes, Frankfurt a. M. 1999, S. 62.
(20) Gerd Koenen: Mythen des 20. Jahrhunderts; Über das Neue und Andere in Antisemitismus und Antizionismus. In: Kommune, Herbst 2004.
(21) Sania Hamady: Temperament and Character of the Arabs. New York 1960, S. 39.
(22) Ernst Simmel: Antisemitismus und Massenpsychologie, in: Ders. (Hg.): Antisemitismus. Frankfurt a. M. 1993, S. 60 ff.
(23) Di Martino und Schmitt: Kleine Schriften zu zwischenmännlicher Sexualität und Erotik in muslimischen Gesellschaften. Berlin 1985, S. 16ff.
(24) Bruce Dunne: Power and Sexuality in the Middle East. In: “Middle East Report”. Spring 1998, S. 3.
(25) Mandi Steele: Arab Masters raping boy slaves. WorldNetDaily v. 18.07.2002.
(26) Ingeborg Baldauf: Die Knabenliebe in Mittelasien: Bacabozlik. Berlin 1988, S. 11ff.
(27) Сколь мало тут идеал и реальность соответствуют друг другу, показывает недавно представленное исследование, согласно которому 40% всех опрошенных женщин в Германии имели опыт мужского насилия.
(28) Hamady 1960, S. 98.
(29) Mernissi 1987, S. 63 ff.
(30) Числа в Bernard Lewis: The Crisis of Islam, Holy War and Unholy Terror. London 2003, S. 99.
(31) Leon de Winter: Dann ergeben wir uns doch einfach! Mit Demutsgesten und Rückzugsgedanken ist den islamistischen Apokalyptikern nicht beizukommen. In: Die Welt v. 27.03.2004.
(32) 1993, S. 161. Теодор В. Адорно называет «слияние отвратительного и чудесного, делирий уничтожения» обещанием спасения фашистских агитаторов. То же касается и джихадиста. См. Theodor W. Adorno: Antisemitismus und faschistische Propaganda. In: Simmel