Синдикализм, катастрофы и кризисы

Гельмут Рюдигер

(Журнал Informationen. Sveriges Arbetares Centralorganisation. Freiheitliche Syndikalisten, немецко-язычное издание, 1955)

Недавно в обзоре положения в небольшой среднеевропейской стране один революционный синдикалист жаловался на обуржуазивание местного рабочего движения, т.е. рабочих, а не их предводителей. Положение их довольно хорошее, – как пишет автор, одна их часть живёт в относительном достатке, они больше ничего не хотят слышать о наших методах борьбы. Но времена могут измениться. Если жители наших колоний восстанут, рухнут основы нашей экономики, массы снова окажутся отброшенными в бедность и начнут тогда бороться, используя наши классические формы действия. Этот образ мысли не нов. Я встречал одного французского синдикалиста, замечательного интернационалиста и революционера, возлагавшего все свои надежды на пробуждение рабочих на одно единственное событие: на грядущий великий американский кризис. Эту надежду он разделал с господами из Кремля, но с  одним отличием: он, конечно, надеялся, что мировой кризис сметёт и российскую систему. В Швеции тоже можно слушать голоса, говорящие: у теперешней рабочей молодёжи все хорошо, но как только снова нагрянет безработица, вот тогда она очнётся и начнёт бороться. Все эти размышления содержат в себе полусознательное желание ухудшения социальной ситуации. Чисто психологически такую позицию можно понять; но с понимаемым позитивно, устремлённым в будущее синдикализмом она не имеет ничего общего.
Нам следует посмотреть в лицо некоторым новым фактам. Во-первых, современная социальная политика отказывает умиротворяющее действие. Как в более-менее социал-демократической Швеции, так и в либерально-капиталистической Бельгии страсть рабочих к борьбе ослабла. Если можно достичь дальнейших социальных и экономических улучшений реформистским путём, то их, определённо, предпочтут революционным приключениям. То, что рабочие как целое, как класс, не являются исторически-революционными в смысле известных старых теорий, можно увидеть во всех индустриализированных странах.  Лишь меньшинства придерживаются радикальной и революционной мысли. Далее: эти меньшинства тоже понимают сегодня, что политические и социальные катастрофы не вызовут неизбежного пробуждения вольнолюбивых, конструктивных инстинктов и способностей. Величайшая социальная революция нашего времени, которая в начале тоже обладала вольнолюбивыми чертами, деградировала до неслыханных форм  террора и тоталитаризма. Было одно революционное исключение, хотя этот эксперимент не мог быть доведён до конца: Испанская революция, приведшая в 1936-м году к всеобъемлющему конструктивному вмешательству масс. Эти массы воплощали те идеи, под впечатлением которых они находились на протяжение шести десятилетий революционной борьбы и конструктивного мышления. Подобных предпосылок не существует в других странах и почва для подобных тенденций исчезает в такт с социальным прогрессом и экономическими улучшениями. Но это не означает, что синдикалистская деятельность стала бессмысленной. Напротив: синдикализм — это более, чем теория об определённых формах прямого действия в развивающихся странах. В-третьих: учение об обостряющихся противоречиях и грозящих конфликтах между капиталистическими странами, а также о всё более глубоких, всё чаще возникающих опустошающих экономических кризисах, игравшее значительную роль в более старых социалистических теориях, сегодня более не подтверждается реальностью. Кремль, кстати, всё ещё строит свою стратегию на этой теории — и не только в пассивном ожидании. Его «пятые колонны» по всему миру делают всё, что могут, чтобы сохранить или создать условия, в которых тоталитарные революционеры могут ловить рыбку в мутной воде. И это они могут делать сегодня влюбойреволюционной ситуации. Они занимались этим довольно успешно даже в совершенно не-коммунистической Испании времён гражданской войны.

Continue reading

«Руки у них опустились…» Притча о демократии.

Михаэль Шаранг

Жил да был один человек, он поджигал дома, один за другим. Он был городским судьёй. Поджигателей тут же находили. Это были, как утверждалось, жители подожжённых зданий. Они представали перед судом. Они собирались, как говорили, сжечь город дотла. Так как им отрубали головы, на обвинение ответить они не могли, как не могли и заплатить судебный налог. Судья собирал этот налог тем, что присваивал себе земельные участки, на которых стояли сгоревшие дома. Вскоре ему принадлежал весь город.

Для него это не было только развлечением. Так как все знали о его преступлениях, ему приходилось прилагать много усилий для того, чтобы люди делали вид, что ни о чём не знают. Это требовало большой хитрости. Но и остальные были настороже. Каждому было ясно, что стоит только сказать правду и ему отрубят голову. Но что было бы, если бы люди собрались вместе и сказали бы правду? — думал Судья. Ведь он не мог бы казнить всех. Кто бы ему тогда готовил, чистил ему обувь и кланялся ему?

В то время часто говорили о чудесах, происходивших в соседнем городе. Издалека приходили люди, называвшиеся священниками и рассказывавшие истории о строгом, но справедливом боге, истории, которых люди не могли наслушаться. Ибо они страдали от несправедливого властителя, против которого они много раз безуспешно восставали. Теперь же они радовались справедливому богу.

Судья призвал к себе одного из священников. Он ещё не договорил, как священник уже понял его замысел. Тут же принялся он за работу. Поначалу она доставляла ему радость, так как люди собирались вокруг него и слушали его истории, которые — наконец-то — не имели ничего общего со страшной историей их города.

Continue reading

1974: Революция гвоздик в Португалии

Наша история — история поражений.

«Выразить прошлое исторически не означает узнать его “таким, каким оно было в действительности” (Ранке). Это означает удержать воспоминание таким, каким оно вспыхивает в момент опасности. Исторический материализм стремится сохранить образ прошлого, который неожиданно является историческому субъекту в момент опасности. Эта опасность влияет и на содержание традиции и на ее восприемников. Над обоими висит одна и та же угроза: стать орудием правящих классов. В каждую эпоху требуется новое усилие, чтобы спасти традицию от конформизма, угрожающего покорить ее. Мессия приходит не только как спаситель, он приходит и как покоритель Антихриста. Только тот историк сможет вдохнуть искру надежды в прошлое, который твердо знает, что даже мертвых не оставит в покое враг, если он победит. И этот враг не перестал побеждать». Так писал Вальтер Беньямин в своих «Историко-философских тезисах».

«Grandola, vila morena», «опалённая солнцем деревушка» – песня, ставшая символом и сигналом к португальской Революции гвоздик 1974-го года. Песня посвящена расстрелу крестьянской забастовки в Грандуле и была запрещена к исполнению. Автор её — либертарный коммунист Жозе Афонсу. Католическое радио, проиграв эту запрещённую властями песню в эфире ночью 25-го апреля, дало сигнал к военному перевороту, который положил конец самой продолжительной фашистской диктатуре Европы, бессмысленным и разорительным колониальным войнам в Африке.

Путч освободил дорогу всевозможным эмансипационным движениям, комитетам рабочего самоуправления, захватам фабрик и домов. Глубоко патриархальное общество встряхнулось мощным женским движением. Вышли из подполья коммунистическая партия и остатки анархо-синдикалистского движения. Но этот путч был не только началом, он был и началом конца: традиционно высокое доверие людей к военным лишило революционный импульс необходимой силы. Через пару лет эксперименты были закончены, установился либерально-демократический режим, поначалу честно продвигавший социальное партнёрство. Драматический отрезок истории страны довольно интересно описан, к примеру, у Жозе Сарамаго в «Городе слепых» и «Городе зрячих», хотя на эту тему было написано довольно много, может быть, есть авторы и поинтересней коммуниста Сарамаго.

Просто вслушайтесь в эту песню. Немаршевая мелодия, исполняемая сначала одиноким дрожащим голосом под звук шагов множества людей — именно так начинаются революции, в личном. Мы просто напоминаем жительницам и жителям России и Украины о Революции гвоздик, произошедшей 40 лет назад. Делайте выводы.

Венесуэла: Иллюзии лопнули

Бернд Байер

Система «чавизма» хотя и снизила уровень бедности, но создала экономическую и общественную катастрофу, которая, как минимум, в долгосрочной перспективе угрожает его политическому выживанию.
Не всё хорошо в стране «боливарианской революции». Даже Хайнц Дитерих, бывший советник умершего в прошлом году Уго Чавеса и автор книги «Социализм 21-го столетия», впал в сомнения. Преемника Чавеса, президента Николаса Мадуро, он назвал, согласно порталу latina-press.com, «дезориентированным дилетантом с посредственной командой», лишь «правительство национального спасения» при участии оппозиции могло бы спасти страну от гражданской страны.
Это может показаться преувеличенным. Венесуэльское правительство пока ещё контролирует полицию и армию, официальная политика «информационной гегемонии» использует государственные СМИ для пропаганды, вневедомственные отряды служат для грубых действий. Иначе, чем в 2002-м, когда демонстрации и втихую поддержаная правительством США попытка армейского путча ненадолго сместили Чавеса с поста, и иначе, чем в 2003-м, когда оппозиция пыталась парализовать нефтедобывающую промышленность, так сказать, экономическое сердце государства-рентье, правительство, кажется, в руках генералов и нефтяников.
Это, прежде всего, экономическая и социальная катастрофа, которая, по крайней мере, долгосрочно угрожает чавистской системе. «Эта тропическая wanna-be-альтернатива капитализму является мумией», пишет Рори Кэролл, автор книги «Comandante: Hugo Chávez’ Venezuela», в Observer. «Она столкнулась с экзистенциальной угрозой, не со стороны молодёжи, скандирующей на площадях лозунги, а со стороны того факта, что Венесуэла представляет собой хаотические, рассыпающиеся, нефункционирующие руины». Continue reading

Anarchismus und die nationale Frage

Herbert Maridze

[Wir dokumentieren weiterhin Bemerkenswertes aus den Diskussionen, die mensch in der anarchistischen Bewegung Russlands führte, besonders weil es wieder mal mit Tschetschenien zu tun hat. Viel klüger wird mensch daraus nicht und, zugegeben, es könnte einem/r angesichts der Tatsache gruseln, wie viel Verständnis die ansonsten sehr individualistisch geprägte ADA für die «Völker» aufbringen konnte. Desweiteren erinnern wir gerne an ähnliche Beiträge: «Anarchismus in Russland nach dem Zerfall der Sojewtunion», «Russland: Land unter Füßen» und «Den Krieg wollen nur Politiker» – liberadio]

 

Während der gesamten Menschheitsgeschichte ging die Existenz des Staates mit der Unterdrückung nicht nur des eigenen Volkes, sondern auch anderer Völker einher und gründete öfters darauf auf. Kein Wunder also, dass sozial-revolutionäre Bewegungen von den Ideen nationaler Befreiung nicht zu trennen sind. Das 20. Jahrhundert war in diesem Sinne keine Ausnahme. Es genügt, an die nicht zu widerlegende Tatsache zu erinnern, dass der Zusammenbruch der Zarenherrschaft in Russland und der Zerfall der UdSSR von einer Reihe von Aufständen gegen nationale Unterjochung begleitet waren. Es ist gut möglich, dass das Regime der Russländischen Föderation (RF) nach ähnlichem Muster vonstatten geht. Die Frage der Befreiung der versklavten Völker ist traditionell eine Überlebensfrage für den russischen Staat und von daher von besonderer Aktualität für russische AnarchistInnen.

Es scheint, die nationale Frage als theoretisches Problem würde sich der anarchistischen Bewegung nicht stellen. Der Anarchismus ist gemäß der Definition eine international(istisch)e Lehre. Immer mit den Unterdrückten gegen die UnterdrückerInnen! – mit diesem Ausruf von Makhno legte der Anarchismus seine Position zum Problem der Nationalitäten fest, sobald es zum Objekt theoretischer Überlegungen wurde. Umso aktueller stellt sich die Frage der praktischen Anwendung der internationalistischen Prinzipien in der alltäglicher Politik.

AnarchistInnen stehen nach wie vor an der vordersten Front im Kampf gegen Faschismus und Nationalismus. Es vergeht kaum eine Woche ohne neue Nachrichten über Auseinandersetzungen mit Nazis, Verteidigung von Versammlungen und Konzerten, Graffiti-Attacken. Ob mensch solche Arbeit braucht, ist eine rhetorische Frage. Sie ist unabdingbar! JedeR AnarchistIn soll nach Kräften im Straßenkampf gegen Neonazismus und mit allen Mitteln seine/ihre GenossInnen unterstützen, die diesen Kampf führen. Ist solcher Kampf ausreichend? Nein! Wenn wir nicht zu einem militanten Flügel irgendeiner liberalen oder kommunistischen Partei werden wollen, müssen wir unsere eigene nationale Politik betreiben, die auf anarchistischen Prinzipien basiert. Aber es genügt ein Blick, um zu sehen, wie langsam sich die anarchistische Bewegung an den „nationalen Rändern“ entwickelt; dass bis jetzt fast keine Arbeit mit Minderheiten organisiert wurde; und schließlich, dass die Einstellung vieler AnarchistInnen zum Krieg im Kaukasus sich gänzlich auf Antimilitarismus beschränkt. Da sieht mensch, dass die nationale Frage nicht nur nicht gelöst ist, sondern von der modernen anarchistischen Bewegung nicht ein mal gestellt wurde.

Die Nationalitätenfrage war nie eine „Hauptfrage“ für AnarchistInnen, und wird es auch nicht. Welche auch immer Formen die Herrschaft von Menschen über Menschen annehmen möge – sei es die der nationalen Unterdrückung oder der „wirtschaftlichen Ausbeutung“, am dringendsten und wichtigsten wird für uns das Problem der Herrschaft bleiben. So wird es auch bleiben solange es noch Herrschaft gibt. Aber jene nationalen, kulturellen, religiösen Unterschiede, die es zwischen den Menschen gibt, dürfen nicht ignoriert werden. Im Gegenteil, wir müssen entschieden den Schritt weg von jener Tradition machen, die die Wahl eines religiösen Glaubens und der nationalen Zugehörigkeit zu einer rein privater Angelegenheit erklärte, die mit dem politischen Kampf nicht zu tun hätte. Die in abstrakten Vorstellungen von Bourgeoisie und Proletariat denkenden MarxistInnen können sich das noch erlauben. Die AnarchistInnen jedenfalls erinnern sich noch daran, dass sowohl Herrschaft als auch das Volk nur durch ihre konkreten TrägerInnen existieren, dass der Staat beständig jegliche nationalistische Konflikte herstellt, am Laufen hält und skrupellos ausnutzt; aber es wäre eine ungeheuerliche Ungerechtigkeit, aufgrund dessen Menschen des Rechtes zu berauben, auf politischem Wege ihre nationalen Interessen umzusetzen. Continue reading

Волосы, развевающиеся на ветру

Феминизм и сексуальное освобождение в арабской революции

Ханна Веттиг

Сексуализированные нападения на женщин во время демонстраций, приуроченных ко второй годовщине революции в Египте, не служат простым выражением патриархального, презирающего женщин общества. Вместе с нападением на сексуальную независимость женщин преступники покусились на суть революции. Ибо два года назад речь шла не только о свержении диктатора и о демократических выборах в парламент и правительство. В сущности, речь шла о борьбе против патриархальных структур арабского общества. Хосни Мубарак должен был быть свергнут как политический отец. Но точно так же гнев революционеров был направлен и против множества маленьких Мубараков и, в конечном итоге, против позиции отца в семье. Женщины, сущностно участвовавшие в революции, даже если их было и меньше, чем мужчин, воплощали собой этот протест. То, что они вообще существуют, что оставались по ночам на улицах, иногда даже не ночевали дома, это — фундаментальное нападение на основы старой системы.

 При этом трудно сказать, что следует понимать под «старой системой»: Братьев-мусульман, представителей армии или остатки старого режима. Предположительно, от всего понемногу, но, в конце концов, всех, кому свержение старого режима внушает страх, и которые осознанно или интуитивно нападают там, где этот старый порядок разрушается самым очевидным образом. Поэтому вопрос, нанимаются ли в Египте намеренно мужчины, чтобы они нападали на женщин, или они собираются спонтанно, играет, скорее, роль второстепенную.

Оспоренное место женщины Continue reading

Макс Штирнер и материализм

Очерк по истории идей освобождения

Йорг Финкенбергер

Марксистское течение преподносит свои идеи, среди которых, помимо нескольких верных, есть и много неправильных, в систематически упорядоченной форме, и поэтому обладает неким, пусть и неверным, сознанием своей истории. Анархистские течения зачастую не имеют такой разработанной системы; но у них есть история, а она постоянно и роковым образом скрещивалась и переплеталась с историей марксизма, т.к. они вместе с ним возникают из общей истории новейшего времени, начинающегося в 1789-м — а там, конкретней, во время до 1848-го года.

1.

Лишь вместе с Французской революцией развивается принцип современного общества и его государства. Все предыдущие общества строились согласно некоторому количеству совершенно определённых принципов: отдельные власти с соответствующими ограниченными правами владения вещами и людьми, сословное или сегментированное общество с соответственно разграниченными правовыми сферами. О государстве тут говорить можно столь же мало, как и об обществе. Крестьяне одной деревни, возможно, составляют друг с другом или с крестьянами того же властителя одно общество; но и в деревнях есть слуги, бесправные жители, а с другой стороны — свободные крестьяне и землевладельцы, находящиеся в совершенно разных правовых положениях. Правовое же положение крестьян, в свою очередь, зависит от земельного права их представительств при дворе, а на них ориентируются услуги, которые крестьяне должны оказывать различным хозяевам. О равенстве нет и речи, равно как и о какой-либо неограниченной власти — пусть даже государства, ни о собственности в современном смысле.

Эти отношения сходны, более или менее, по всему миру и пронизывают всю структуру общества. Так, ремесленники одной гильдии, в лучшем случае, составляют друг с другом своё общество, но не с клерикалами, которые, в свою очередь, принадлежат обособленному обществу. На самом верху находятся короли, чьи права так же ограниченны, как и у всех прочих. Вся конструкция статична, не являясь стабильной, и существует примерно с тех пор, как существуют земледелие и скотоводство. После 1789-го года она рушится, не будучи способной к какому-либо серьёзному сопротивлению. Современное государство как суверен и собственность со свободой заключения договоров губят этот мир тем, что бросают его элементы в раскручивающийся водоворот капиталистических производственных отношений. С тех пор они в снятом виде существуют в капиталистическом обществе в форме рэкета, своячества, кастового общества, а также в продолжении первой формы власти — в неравенстве полов.

Continue reading

Разум и история у Маркса

Вольфганг Порт, 1978

Если бы мне пришлось оценить в какой форме представляются отношения разума и истории у Маркса, я бы сказал следующее: капиталистические отношения считаются у Маркса неизбежным злом, т.к., очевидно, без их достижений не возможно объединение свободных людей.

Если Маркс упоминает эти достижения, то он делает это в самых великолепных пассажах с утончённой сдержанностью: «Это было сказано и должно быть сказано…» или он использует английский язык. То, что ни один путь не провёл мимо капитализма, до отчаяния отдаёт идиотизмом и в конечном счёте столь же непостижимо, как и вся история, но это, тем не менее, так.

Лишь под покровом закона стоимости люди начали производить всеобщее богатство. То, что они не обладали этим богатством испокон веков, навсегда останется непостижимым, и лишь религии своим обманом оправдывали и обосновывали эту вопиющую глупость.

То, в конце концов, что не более разумные производственные отношения, чем именно этот террористический, уничтожающий людей капитал, привёл людей к созданию материального базиса объединения свободных производителей, в свою очередь, является горьким фактом, который хотя и нужно признать, но едва можно понять. Поэтому я не стал бы говорить об исторически неотвратимых вещах, ибо такие разговоры подразумевали бы управляющий историей разум, что почти граничило бы с ясновидением.

Предполагая капитал, мы должны, например, осознать так называемое первичное накопление как неизбежный процесс. Но сам капитал в мировой истории столь же мало неизбежен, насколько его нельзя было бы не объяснить логически из его предпосылок. Знаменитое высказывание, что ключом к анатомии обезьяны служит анатомия человека, следует понимать таким образом, что анатомия обезьяны была бы иной, если бы людей не было или они были бы другими, и высказывание это нужно, прежде всего, понимать так, что анатомия человека не вытекает логически из анатомии обезьяны. Continue reading

Igor Olinewitsch: Die Korporation Belarus

 [Übersetzung aus dem Russischen: Ndejra. Vorwort d. Ü.: Da sich gerade eine Gruppe zusammenfindet, die sich mit der Übersetzung des Buches „Ich fahre nach Magadan“ von Igor Olinewitsch beschäftigen wird, sind alle, die mitwirken wollen, herzlich eingeladen, sich bei innerself(at)subvertising(punkt)org zu melden.]

magadan-coverBelarus ist ein Familienunternehmen mit Jahreseinkommen von einigen zehn Milliarden Dollar (zum Vergleich: der jährliche Gewinn von Intel – 15 Mrd., von Apple – 45 Mrd. US-Dollar). An der Spitze steht der Direktorenrat, bestehend aus Minister*innen und Ausschussvorsitzenden im Ministerrat. Das sind keine Eigentümer*innen, das sind nur die Top-Manager*innen. Jede*r von ihnen kann morgen wieder niemand werden. Der echte Eigentümer ist nur einer – die Familie. Der mittleren Etage des korporativen Managements (die Etage der Projektmanager) gehören ca. 1.000 Menschen an. Das sind Menschen, in deren Händen immerhin eine bestimmte Macht liegt. Die unterste Etage – das ausführende Personal, d.h. diejenigen, die die Politik der Korporation vor Ort umsetzen – das ist die eigentliche politische Klasse des Landes.

Der Apparat soll die zwei wichtigsten Aufgaben der Korporation erledigen:

  1. inventarisieren, kontrollieren, Abgaben vom gesamten Wirtschaftsleben im Lande eintreiben;

  2. für Sicherheit der Korporation und gesellschaftliche Unterdrückung sorgen.

Die ertragsreichsten Branchen der Korporation sind Verarbeitung und Weiterverkauf russischen Öls und von Ölprodukten, kaliumhaltigen Düngers, Produkte des Maschinenbaus und der Fleisch- und Milchwirtschaft, Produkte der Chemieindustrie. 80% alles Eigentums gehört dem Staat, 20% dem privaten Sektor. Der private Business ist effektiver als die Staatsunternehmen, aber die Familie hindert sein Wachstum mit allen Mitteln. Erstens, aus dem Staatseigentum ist einfacher zu klauen. Die größten Stücke kriegt direkt die Familie. Zweitens, der Apparat der Korporation hat seine Interessen. Außer der korporativen Ermäßigungen und Privilegien möchte das administrative Personal im Gegenzug für seine Loyalität ein Teil des Profits bekommen. Gebrauch wird vom legalen und illegalen Raub, Schmierereien, Unteraufträgen, Seilschaften usw. gemacht. Die Familie muss das in Kauf nehmen. Drittens, obschon Privatisierung blitzschnelle Profite verspricht, führt sie zum Anwachsen des Bürgertums, d.h. privater Rechtspersonen und individueller Unternehmer*innen. Die Gefahr liegt darin, dass die Bourgeoisie (ihrem Wesen nach) mit niemand teilen und deswegen notwendigerweise den Joch der Familienkorporation abstreifen will. Wenn sie zahlreich ist, über Möglichkeiten, über Willen und Mittel verfügt, versucht die Bourgeoisie sich mit liberalen politischen Bewegungen und/oder einem Teil des Apparats zu verbandeln. Das Ziel ist – die Familie zu stürzen und ein kollegiales Regierungssystem für den Apparat, sprich das Parlament, zu installieren. Den privaten Sektor abschaffen, kann die Familie nicht, denn der Kommerz ist ihr Arbeitstier, mit dem Löcher in der Wirtschaftsbilanz gestopft werden. Continue reading

Ещё (не)много Р. Рокера

Не уверен, но кажется, что это если не последние его статьи, то из последних, ревизионистских. В довесок к «Открытым текстом» – «Революционная мифология и революционная действительность» (часть раз, часть два) и «Опасности революции» (часть раз, часть два и часть три). Висит на сайте nihilist.li, за что и благодарствуем. Короче, enjoy!

Вообще, было бы интересно посмотреть, как старую революционную гвардию от анархистов перекосоёбило после Второй мировой войны. Об этом, может быть, позже. ;)