Anarchismus und die nationale Frage

Herbert Maridze

[Wir dokumentieren weiterhin Bemerkenswertes aus den Diskussionen, die mensch in der anarchistischen Bewegung Russlands führte, besonders weil es wieder mal mit Tschetschenien zu tun hat. Viel klüger wird mensch daraus nicht und, zugegeben, es könnte einem/r angesichts der Tatsache gruseln, wie viel Verständnis die ansonsten sehr individualistisch geprägte ADA für die «Völker» aufbringen konnte. Desweiteren erinnern wir gerne an ähnliche Beiträge: «Anarchismus in Russland nach dem Zerfall der Sojewtunion», «Russland: Land unter Füßen» und «Den Krieg wollen nur Politiker» – liberadio]

 

Während der gesamten Menschheitsgeschichte ging die Existenz des Staates mit der Unterdrückung nicht nur des eigenen Volkes, sondern auch anderer Völker einher und gründete öfters darauf auf. Kein Wunder also, dass sozial-revolutionäre Bewegungen von den Ideen nationaler Befreiung nicht zu trennen sind. Das 20. Jahrhundert war in diesem Sinne keine Ausnahme. Es genügt, an die nicht zu widerlegende Tatsache zu erinnern, dass der Zusammenbruch der Zarenherrschaft in Russland und der Zerfall der UdSSR von einer Reihe von Aufständen gegen nationale Unterjochung begleitet waren. Es ist gut möglich, dass das Regime der Russländischen Föderation (RF) nach ähnlichem Muster vonstatten geht. Die Frage der Befreiung der versklavten Völker ist traditionell eine Überlebensfrage für den russischen Staat und von daher von besonderer Aktualität für russische AnarchistInnen.

Es scheint, die nationale Frage als theoretisches Problem würde sich der anarchistischen Bewegung nicht stellen. Der Anarchismus ist gemäß der Definition eine international(istisch)e Lehre. Immer mit den Unterdrückten gegen die UnterdrückerInnen! – mit diesem Ausruf von Makhno legte der Anarchismus seine Position zum Problem der Nationalitäten fest, sobald es zum Objekt theoretischer Überlegungen wurde. Umso aktueller stellt sich die Frage der praktischen Anwendung der internationalistischen Prinzipien in der alltäglicher Politik.

AnarchistInnen stehen nach wie vor an der vordersten Front im Kampf gegen Faschismus und Nationalismus. Es vergeht kaum eine Woche ohne neue Nachrichten über Auseinandersetzungen mit Nazis, Verteidigung von Versammlungen und Konzerten, Graffiti-Attacken. Ob mensch solche Arbeit braucht, ist eine rhetorische Frage. Sie ist unabdingbar! JedeR AnarchistIn soll nach Kräften im Straßenkampf gegen Neonazismus und mit allen Mitteln seine/ihre GenossInnen unterstützen, die diesen Kampf führen. Ist solcher Kampf ausreichend? Nein! Wenn wir nicht zu einem militanten Flügel irgendeiner liberalen oder kommunistischen Partei werden wollen, müssen wir unsere eigene nationale Politik betreiben, die auf anarchistischen Prinzipien basiert. Aber es genügt ein Blick, um zu sehen, wie langsam sich die anarchistische Bewegung an den „nationalen Rändern“ entwickelt; dass bis jetzt fast keine Arbeit mit Minderheiten organisiert wurde; und schließlich, dass die Einstellung vieler AnarchistInnen zum Krieg im Kaukasus sich gänzlich auf Antimilitarismus beschränkt. Da sieht mensch, dass die nationale Frage nicht nur nicht gelöst ist, sondern von der modernen anarchistischen Bewegung nicht ein mal gestellt wurde.

Die Nationalitätenfrage war nie eine „Hauptfrage“ für AnarchistInnen, und wird es auch nicht. Welche auch immer Formen die Herrschaft von Menschen über Menschen annehmen möge – sei es die der nationalen Unterdrückung oder der „wirtschaftlichen Ausbeutung“, am dringendsten und wichtigsten wird für uns das Problem der Herrschaft bleiben. So wird es auch bleiben solange es noch Herrschaft gibt. Aber jene nationalen, kulturellen, religiösen Unterschiede, die es zwischen den Menschen gibt, dürfen nicht ignoriert werden. Im Gegenteil, wir müssen entschieden den Schritt weg von jener Tradition machen, die die Wahl eines religiösen Glaubens und der nationalen Zugehörigkeit zu einer rein privater Angelegenheit erklärte, die mit dem politischen Kampf nicht zu tun hätte. Die in abstrakten Vorstellungen von Bourgeoisie und Proletariat denkenden MarxistInnen können sich das noch erlauben. Die AnarchistInnen jedenfalls erinnern sich noch daran, dass sowohl Herrschaft als auch das Volk nur durch ihre konkreten TrägerInnen existieren, dass der Staat beständig jegliche nationalistische Konflikte herstellt, am Laufen hält und skrupellos ausnutzt; aber es wäre eine ungeheuerliche Ungerechtigkeit, aufgrund dessen Menschen des Rechtes zu berauben, auf politischem Wege ihre nationalen Interessen umzusetzen. Continue reading

Освобождённое общество и Израиль

О взаимоотношениях между Критической теорией и государством Израиль

Штефан Григат

Критическая теория является противоположностью левых убеждений. Если вспомнить, что в последние сорок лет считалось «левым» и, тем самым, претендовало на бытие частью всеобъемлющего освободительного движения, то тот факт, что труды критических теоретиков считались обязательными к прочтению, по крайней мере, в некоторых фракциях этой левой, объясняется лишь избирательным восприятием мыслей Адорно и Хоркхаймера. В то время как марксизм-ленинизм возвеличил государство до статуса гаранта освобождения и науськивал его преимущественно на «космополитов», анархисты мутировали в друзей «малых объединений», выдвигавшихся на бой против «сверх-структуры», а философы альтернативной жизни выбрасывали всё новые идеологии воздержания на рынок, Критическая теория упорно придерживалась своей цели: свободное общество на самом высоком уровне цивилизации и роскоши. В то время как различные фракции левых, включая тех, кто учился у Адорно и Хоркхаймера, объявили классовую борьбу достойным поклонения и над-историческим тайным оружием освобождения, Адорно говорил о бесклассовом обществе, о «псевдоморфозе классового общества в бесклассовое» (1942), к обретению классовым обществом себя посредством ложного упразднения классов. В то время как большинство исследователей фашизма, причём именно левые, игнорировали антисемитизм, преуменьшали его значение до техники управления или просто суммировали его в общем расизме, Критическая теория обосновала материалистическую теорию антисемитизма, т.е. критику антисемитизма как критику общества. В то время как постмодернисты и постструктуралисты унизили критику до жеста, до самого нонконформистского оправдания соучастию, когда можно кокетничать даже с Хайдеггером, чей нездоровый образ мыслей чуть было не стоил Адорно и другим жизни, Критическая теория посвятила себя разоблачению немецкой идеологии и продолжающейся жизни фашизма в демократии. И в то время, когда студенты в конце 60-х в государствах-наследниках национал-социализма, ненадолго испугавшись своих родителей, посчитали, что это хорошая идея – «служить народу» и учиться у палестинских фидаинов, вернувшиеся во Франкфурт довольно скоро почувствовали, куда ведёт этот немецкий подъём и сделали ставку на солидарность с предполагаемыми жертвами. Солидарность эта хотя и не привела к тому, чтобы охватить значение сионизма в полном объёме (см. Scheit 2004), но она подразумевала, как нечто само собой разумеющееся, солидарность с Израилем как с прибежищем всех, кому угрожает антисемитизм.

Макс Хоркхаймер ясно понимал, что антисионизм должен служить замещающим символом для антисемитизма, и видел в этом отношении множество совпадений между государственно-социалистической и национал-социалистической пропагандой. В 1969-м он писал в письме к Захарие Шустеру: «В Национальной газете, как и в газетах Восточного блока, слово ‘евреи’ замещается словом ‘сионисты’». (1949-1973) Как можно прочитать в записи 1970-го года, Хоркхаймер заметил, хотя это почти и не играло роли в публичном конфликте со студенческим движением, сближение немецких левых с тогда ещё довольно откровенно стремившимся к уничтожению национальным палестинским движением. (1949-1973) Continue reading

Макс Штирнер и материализм

Очерк по истории идей освобождения

Йорг Финкенбергер

Марксистское течение преподносит свои идеи, среди которых, помимо нескольких верных, есть и много неправильных, в систематически упорядоченной форме, и поэтому обладает неким, пусть и неверным, сознанием своей истории. Анархистские течения зачастую не имеют такой разработанной системы; но у них есть история, а она постоянно и роковым образом скрещивалась и переплеталась с историей марксизма, т.к. они вместе с ним возникают из общей истории новейшего времени, начинающегося в 1789-м — а там, конкретней, во время до 1848-го года.

1.

Лишь вместе с Французской революцией развивается принцип современного общества и его государства. Все предыдущие общества строились согласно некоторому количеству совершенно определённых принципов: отдельные власти с соответствующими ограниченными правами владения вещами и людьми, сословное или сегментированное общество с соответственно разграниченными правовыми сферами. О государстве тут говорить можно столь же мало, как и об обществе. Крестьяне одной деревни, возможно, составляют друг с другом или с крестьянами того же властителя одно общество; но и в деревнях есть слуги, бесправные жители, а с другой стороны — свободные крестьяне и землевладельцы, находящиеся в совершенно разных правовых положениях. Правовое же положение крестьян, в свою очередь, зависит от земельного права их представительств при дворе, а на них ориентируются услуги, которые крестьяне должны оказывать различным хозяевам. О равенстве нет и речи, равно как и о какой-либо неограниченной власти — пусть даже государства, ни о собственности в современном смысле.

Эти отношения сходны, более или менее, по всему миру и пронизывают всю структуру общества. Так, ремесленники одной гильдии, в лучшем случае, составляют друг с другом своё общество, но не с клерикалами, которые, в свою очередь, принадлежат обособленному обществу. На самом верху находятся короли, чьи права так же ограниченны, как и у всех прочих. Вся конструкция статична, не являясь стабильной, и существует примерно с тех пор, как существуют земледелие и скотоводство. После 1789-го года она рушится, не будучи способной к какому-либо серьёзному сопротивлению. Современное государство как суверен и собственность со свободой заключения договоров губят этот мир тем, что бросают его элементы в раскручивающийся водоворот капиталистических производственных отношений. С тех пор они в снятом виде существуют в капиталистическом обществе в форме рэкета, своячества, кастового общества, а также в продолжении первой формы власти — в неравенстве полов.

Continue reading

Иоганн Мост: Марксизм

(Der Marxismus.  Опубликовано впервые в Freiheit, 1902/03 г. Продолжаем обкиыдвать калом классическое рабочее дивжение и его специфический марксизм. Мост, кстати, и сам был частью этого движения, поэтому если каловые массы и попадают в цель, то лишь случайно. И дабы не забылось, да и в тему: Эрих Мюзам, “Революционная мораль”– liberadio)

Подобно тому как иудей поклоняется Талмуду, христианин Библии и магометанин Корану, так, для самых современных социал-теологов (первоначально возникших под названием социал-демократии, позднее — разнесённый и по другим странам подвид рабоче-двигательных растений) «Капитал» Маркса считается фундаментальным и угловым камнем всяческой разнопланово-великолепной, неопровержимой, пирамидальной, доселе неведомой и непревзойдённой мировой мудрости. Кроме того, они веруют в некоторый род катехизиса, собственно, в выпущенный Марксом и Энгельсом в 1847-ом году «Коммунистический манифест». Конечно, читали они, в большинстве случаев, лишь последнее, ибо «Капитал» более-менее понятен лишь для тех, кто достиг чина кардинала (депутатского мандата), в то время как остальные рассматривают его как книгу за семью печатями, и если они действительно её купили, то они нарушают её покой в библиотеке лишь, когда они показывают её с учёными минами каким-нибудь посетителям.
Этот «Манифест» был и во время, когда он появился, разумеется, весьма доступной агитационной брошюрой — сегодня он абсолютно устарел и промахивается в виду произошедших социальных и политических изменений мимо кассы. Тем не менее, он как и прежде рассматривается и указывается как божественное «Откровение». Прежде всего, социал-демократические отцы церкви и странствующие проповедники (капеланы агитации) считают его, как минимум, истинным порождением высшей оригинальности. Если бы они признали, что за горами тоже живут люди, либо что по ту сторону партийных стен тоже производится достойное чтиво, и могли бы они заставить себя читать и такие книги и журналы, которые не были произведены не в их литературных монастырях, то у них нехило открылись бы глаза при чтении книги Черкезова, которая недавно вышла под заглавием «Pages of Socialist History»*, т.к. они смогли бы выяснить из неё, что этот хвалёный манифест — не более, чем плагиат. Continue reading

Разум и история у Маркса

Вольфганг Порт, 1978

Если бы мне пришлось оценить в какой форме представляются отношения разума и истории у Маркса, я бы сказал следующее: капиталистические отношения считаются у Маркса неизбежным злом, т.к., очевидно, без их достижений не возможно объединение свободных людей.

Если Маркс упоминает эти достижения, то он делает это в самых великолепных пассажах с утончённой сдержанностью: «Это было сказано и должно быть сказано…» или он использует английский язык. То, что ни один путь не провёл мимо капитализма, до отчаяния отдаёт идиотизмом и в конечном счёте столь же непостижимо, как и вся история, но это, тем не менее, так.

Лишь под покровом закона стоимости люди начали производить всеобщее богатство. То, что они не обладали этим богатством испокон веков, навсегда останется непостижимым, и лишь религии своим обманом оправдывали и обосновывали эту вопиющую глупость.

То, в конце концов, что не более разумные производственные отношения, чем именно этот террористический, уничтожающий людей капитал, привёл людей к созданию материального базиса объединения свободных производителей, в свою очередь, является горьким фактом, который хотя и нужно признать, но едва можно понять. Поэтому я не стал бы говорить об исторически неотвратимых вещах, ибо такие разговоры подразумевали бы управляющий историей разум, что почти граничило бы с ясновидением.

Предполагая капитал, мы должны, например, осознать так называемое первичное накопление как неизбежный процесс. Но сам капитал в мировой истории столь же мало неизбежен, насколько его нельзя было бы не объяснить логически из его предпосылок. Знаменитое высказывание, что ключом к анатомии обезьяны служит анатомия человека, следует понимать таким образом, что анатомия обезьяны была бы иной, если бы людей не было или они были бы другими, и высказывание это нужно, прежде всего, понимать так, что анатомия человека не вытекает логически из анатомии обезьяны. Continue reading

Zur Kritik der Grundlagen der Lehre P. A. Kropotkins

Jehuda Solomonowitsch Grossman-Roschtschin

[In der Kropotkin-Kritik von Grossman-Roschtschin (1883-1934) spürt mensch deutlich die theoretische Position, die Grossman ab 1921-22 eingenommen hat. Vor allem das ganze Gerede vom Weltproletariat, das unter wissenschaftlicher Anleitung der Partei alles richtig macht… In der ersten Russischen Revolution stand er noch auf anarchistischen Positionen, machte bei Gruppen „Brot und Freiheit“ in Genf und „Der schwarze Banner“ in Kiew mit. Später wendete er sich dem revolutionären Syndikalismus zu, 1919 kämpfte er auf der Seite der Makhno-Armee. Nach seiner Wendung zum Bolschewismus arbeitete er bei RAPP (Russländische Assoziation proletarischer Schriftsteller) und verfasste mehrere Bücher über die sog. proletarische Literatur und Kunst im Allgemeinen. – liberadio]

 

Kropotkin wurde zu seiner Zeit viel diskutiert, aber wenig studiert. Die russischsprachige Literatur über Kropotkin ist äußerst dürftig. Natürlich kann man auf die Wiedergabe der Theorie bei Elzbacher verweisen, oder bei Zoccoli, aber diese Wiedergabe ist eher ein photographisches Abbild als ein Portrait; dieses fleißige Zitieren hat nichts zu tun mit dem tiefen Begreifen und selbständigen Durcharbeiten des Kropotkinismus. Einmal hat Herr Dioneo fleißig, obschon sehr fade, auf den Seiten des „Russkoje Bogatstwo“ über das Buch „Gegenseitige Hilfe“ referiert. G. Karejew hat auch das wahrlich großartige, die Aufmerksamkeit der ganzen sozialistischen Welt genießende Buch „Die französische Revolution“ wiedergegeben und teilweise kritisiert (nicht ganz gelungen, wie er selbst später zugab). Der Soziologe De Roberty schrieb einen kleinen Essay über Kropotkin, zudem hat auch Basarow in seiner Broschüre nebenher einige Anmerkungen zur naturwissenschaftlichen Methode gemacht. Und das ist alles. Ich lasse die neulich im Verlag „Golos truda“ erschienene Aufsatzsammlung „P. A. Kropotkin“ unter der Redaktion von Genossen Borowoj und Lebedjew beiseite. Diese Aufsatzsammlung bringt etwas Wesentliches in die Literatur über Kropotkin.

Ich persönlich musste relativ viel über Kropotkin schreiben.

Merkwürdig: Ich war nie ein Kropotkin-Anhänger, habe den Kropotkinismus in Vorträgen und Referaten bekämpft; aber über Kropotkin schreiben musste ich eher dogmatisch – ich fühlte, dass man erst ein tieferes Verständnis und Urteil über das System liefern sollte, bevor man zur fruchtbaren Kritik übergehen könnte. Nur in meinen Artikeln, die dem Kampf gegen pro-imperialistische Positionen Kropotkins während des imperialistischen Krieges gewidmet sind, kritisiere ich Kropotkin, wo ich die Selbstwidersprüche Kropotkins offenlege. (Interessierte verweise ich auf die Broschüre „Eine Charakterisierung des Werks von P. A. Kropotkin“, „Gedanken über Kropotkins Werk“ in der bereits erwähnten Aufsatzsammlung im Verlag „Golos truda“, „Rede am Grab Kropotkins“ ebenda und „Die Zweideutigkeit der Position Kropotkins in „Zhisn’ dlja wsech“ 1918).

Betrachten wir die Hauptvoraussetzungen der Lehre von Pjotr Aleksejewitsch Kropotkin. Continue reading

Metal against Antizionism

hpim3148Не стану сетовать от имени прогрессивного человечества, как оное было разочаровано новым опусом Libido Airbag “Testosterone Zone”, хрен-то с ними. Найдётся и другое УГ, более достойное того, чтобы о нём было упомянуто на liberadio.

Но вот это – просто находка недели! Митолл протиф! (Но мы все в курсе, что это, к сожалению, не так. Мда, мы так не устроили кровавую расправу над блецк-митоллом и “red & anarchist black metal” в частности, этим псевдо-вагнерианским регрессизмом. Блиа, пора браться за ум…)

Судьбоносный шелест эмансипации

Феликс Клопотек

Спор между марксистами и анархистами — с точки зрения истории идей самое роковое, далеко выходившее за границы своего непосредственного контекста событие в рабочем движении 19-го столетия — существенно ослабел. Нет, более того, он полностью прекратился.

Вместе с (анти-академическим) ренессансом Критической теории в 90-е годы люди всё более и более занимались субверсивными эстетическими стратегиями, которые постоянно предполагали осознающего свою потенциальную автономию индивида, в марксизме началось восхищение одиночками, диссидентами и уклонистами. Анархистское подозрение, что в каком бы то ни было независимом марксизме сохраняется остаток тоталитарной мысли, т.к. он упрямо исходит от класса, а не от индивида, сегодня кажется необоснованным.

Напротив, ни одного марксиста больше нельзя спровоцировать намеренной простотой анархистских теорий. Лёгкость, с которой анархисты отказывались от специфической критики демократии или конституции, чтобы напрямую воззвать к генеральному наступлению на все виды авторитаризма; их нежелание признавать исторические стадии развития и их желание вместо этого тут же заняться революцией; отказ принимать во внимание Марксову критику стоимости, которая показывает как в процессе производства эксплуатация происходит в форме свободы, т.к. для анархистов принуждение — это принуждение, не важно, нарушает ли оно закон стоимости или совместимо с ним — всё это больше не провоцирует ни одного марксиста. Это было провокацией только тогда, когда марксисты и анархисты боролись друг с другом и пытались повлиять на рабочее движение. Эти времена прошли. «Желание разыграть Маркса против Бакунина доказывает лишь, что критик ещё действует ниже уровня условий, которые ему хотелось бы преодолеть. Упорствование в Бакунине как в альтернативе ‘авторитарному социализму’ — этап революционной романтики», подытоживает утихание этого спора Йоахим Брун в своих «Тезисах об отношении анархистской и марксистской критики государства». (1)

Continue reading

Daniil Charms: Geld

Alle Menschen lieben das Geld: sie streicheln es, küssen es, drücken es ans Herz, wickeln es in hübsche Fetzchen und wiegen es wie eine Puppe. Manche rahmen sich einen Geldschein ein, hängen ihn an die Wand und verneigen sich davor wir vor einer Ikone.

Manche füttern ihr Geld: sie sperren ihm den Mund auf und stecken ihm die besten Bissen hinein.

Bei Sommerhitze tragen sie es in den kühlen Keller, und im Winter, bei grimmiger Kälte, werfen sie es in den Ofen, ins Feuer.

Manche plaudern sogar mit ihrem Geld oder lesen ihm spannende Bücher oder singen ihm schöne Lieder vor.

Ich aber schenke dem Geld keine besondere Beachtung, ich trage es im Portmonnaie oder in der Brieftasche und gebe es ja nach Bedarf aus. Juchhei!

August 1940

Теодор В. Адорно о гибели буржуазного субъекта

Le bourgeois revenant

Абсурдным образом устаревшая форма хозяйствования стабилизировалась в фашистских режимах первой половины 20-го столетия и ужас, который необходим, для её поддержания, многократно увеличился, хотя её бессмысленность открылась взгляду. Одновременно с управленческими полномочиями ещё раз утвердились и удушливый порядок частной сферы, партикуляризм интересов, давно устаревшая форма семьи, право собственности и его отражение в характере. Но с нечистой совестью, с довольно беспомощным осознанием неправды. Всё, что некогда было в буржуазности хорошего и пристойного, независимость, упорство, предусмотрительность, осторожность, развращено до самых своих глубин. Ибо в то время как буржуазная форма существования отчаянно консервируется, экономические её предпосылки исчезли. Приватное полностью превратилось в привативное, чем оно в тайне всегда и было, а к упрямому настаиванию на собственных интересах примешивается ярость от того, что их всё-таки больше уже нельзя соблюсти, что всё могло бы быть иначе и лучше. Буржуа потеряли свою наивность а стали из-за этого злыми и упрямыми. Заботливая рука, всё ещё ухаживающая и заботящаяся о саде, как если бы он уже давно не стал «земельным участком», но в страхе отгоняющая незнакомых и незваных гостей, уже является той же рукой, которая отказывает беженцам в убежище. Как подвергающиеся объективной опасности власть придержащие и их свита полностью обечеловечелись субъективно. Так, класс приходит в себя и делает разрушительный ход мира своим собственным. Буржуа продолжают жить как грозящие бедой призраки.

Оговорка о сохранении права собственности

Чертой нашей эпохи является то, что больше никто, без всяких исключений, не может в том, более или менее, понятном смысле, как он существовал раньше в оценке определённых условий на рынке, распоряжаться своей жизнью. В принципе, все, даже самые влиятельные люди, являются объектами. Даже профессия генерала больше не предоставляет достаточной защиты. Никакие договорённости в фашистскую эру больше не могут защитить от бомбардировок штабов, а командиры, предпочитающие традиционную осторожность, вешаются Гитлером или обезглавливаются Чан Кайши. Из этого непосредственно следует, что каждый, кто пытается выжить — а сама дальнейшая жизнь обладает чем-то абсурдным, как сны, в которых мы участвуем в конце света, а после его конца вылезаем из подвала, – должен жить так, чтобы в любой момент быть в состоянии, уничтожить свою жизнь. Это возникло как блеклая правда из энтузиастического учения Заратустры о свободной смерти. Свобода сжалась в чистую негативность, и то, что во времена Югендстиля называлось «умереть в красоте», сошло к желанию сократить бесконечную унизительность бытия, как и бесконечную мучительность гибели в мире, в котором уже давно можно опасаться худшего, чем смерть. – Объективный конец человечности служит лишь другим выражением того же самого. Он означает, что индивид как индивид, который представляет человеческий род, лишился автономии, посредством которой он мог бы сделать этот род реальностью.

Из «Minima moralia». Перевод с немецкого.