Эрих Мюзам
(Kain. Zeitschrift fuer Menschlichkeit, Nr.12, март 1912)
[Позвольте представить вам вполне ещё актуальную статью столетней давности. Своих недостатков она, конечно, не лишена — и так и хочется-то геноссе Мюзаму заставить всех женщин рожать детей и ухаживать за цветами и т.п., да и мужчины, дающие советы женщинам, как им правильно бороться за свои права, это смальца моветон, но сто лет спустя «цивилизованное» человечество находится всё там же, и это жёстко… – liberadio.]
Мы охотно воображаем, что в наши дни изобретательный ум человека подчинил почти все элементы природы своей силе. Философское познание ирреальности времени дополнилo технику с изобретением железных дорог, быстроходных кораблей, автомобилей, дирижаблей и самолётов практическим упразднением пространства. Телеграф и телефон полностью убрали всякое пространственное отдаление из мира. Граммофон и двигающаяся фотография спасают воспоминания о всех событиях для грядущих поколений. Вооружение наших армий и флотов таково, что массовое уничтожение враждующих людей стало делом нескольких движений рук. Медики распознали возбудителей большинства болезней и знают как с ними бороться. Физики вскоре заставят служить первейшие силы природы, морские течения и солнечный свет, потребностям человека, а изучение потаённых качеств радия, кажется, является огромным шагом в направлении окончательного обнаружения «философского камня».
Все эти и многие другие примеры умственных чудес может привести энтузиаст эпохи, когда кто-то осмеливается критиковать все века со времён Ренессанса как эпоху полнейшей культурной стагнации. Ибо всё волшебство технических удобств и рациональности не смог разбудить в людях этой эпохи стремления к благословению внешней цивилизации посредством внутренней культуры.
Культура — это благородство народов: общее знание красоты и справедливости. Там, где буква правит духом, не может быть культуры. Там, где есть порабощение, принуждение, насилие, догма и муштра, там царит бескультурье. Настоящее же со всеми достижениями практической динамики погрязло в предрассудках, моральных и общественных догмах, мании величия, в социальном и умственном хаосе глубже, чем любая другая эпоха. Религиозные и моральные понятия людей застыли, в то время как подвижность человеческого ума побила все рекорды в изобретении ещё более хитроумных аппаратов. И мы видим теперь в роли хозяина Земли существо, чья рука может управлять остью Земли, и чья душа окостенела в незрелости и варварстве.
Всякая попытка преодолеть чудовищную пропасть между цивилизацией и культурой посредством стремления к пристойным отношениям между людьми разбивается о безумие, для которого использование сил природы для механических нужд является полнотой счастья. Конечно, есть достаточно движений и устремлений, чьё существование только подтверждает нищету нашего времени. В них всех отчётливо выражается тоска по более здоровым условиям. Но все они страдают от дилетантизма чрезвычайно заинтересованной односторонности и от недостатка понимания, что культура может возникнуть только из присвоения всей духовной жизни.Повсюду не достаёт широкого взгляда. Повсюду мир должен быть излечен с одного пункта. Повсюду липнут повседневные проблемки, и всякий сильный импульс к радикальному обновлению задыхается под страхом перед последствиями. Как тесен горизонт этиков культуры! Как несмел их революционаризм!
Вот вольнодумцы. Они хотят вынуть кляп поповских поучений из глотки человечества, и впихивают вместо него ком сомнительной научности. Если церковь издаёт декрет: вы должны верить! – то вольнодумцы издают декрет: ты не должен верить! А если церковь угрожает сомневающимся и уклоняющимся потерей вечного блаженства, то вольнодумцы грозят благоверным и уверовавшим насмешкой и презрением грядущих тысячелетий. Может ли Эрнст Геккель (1834-1919, зоолог, популяризотор идей Ч. Дарвина — прим. перев.) действительно сказать миру более глубокую правду, чем Иисус Христос? Не стану отрицать, что нагорная проповедь навела меня на более глубокие мысли, чем книга о загадках мира.
Вот пацифисты. Они хотят избавить Землю от ужаса войны, в которой они совершенно верно распознали самый мерзкий симптом варварского разложения. Но идею влияния на волю масс, которые должны поставлять солдат, чтобы подвигнуть их к действиям и сделать этим войну практически невозможной, они рьяно отвергают. Они сотрудничают с организациями бряцающих оружием держав ради более «гуманного» применения пушек и кричат «Триумф!», когда Германия и Англия заключают договор, ограничивающий гонку вооружений флотов в соотношении 10:16. Длительный мир между народами для них далёкий идол, борьба против милитаризма — фривольная спешность. Что за филистерская скромность!
Вот земельные реформисты. Они хотят изъять землю, естественное место всего становления и бытия, из ростовщических спекуляций капитала. Очень хорошо. Но они упираются руками и ногами от последовательного расширения своего устремления — против социализации всей экономики. Ах, герр Дамашке (Адольф, 1865-1935, педагог и экономист — прим. перев.), запрещает ли бедняку, который не имеет права работать своими руками, феодальный землевладелец или всемогущее государство работать самостоятельно — это для него абсолютно всё равно. Того, что земля никому не принадлежит, недостаточно. Каждый должен иметь право ею пользоваться.
Вот социал-демократы. Они поняли, что нищета эпохи основывается на привилегиях имущих меньшинств. Но они вооружились слабоумной философией, которая забирает у них трудности борьбы и обещает народу посредством самостоятельного развития мира. Тем временем они работают над тысячей мелочей и пустяков в прекрасном единении с капиталистами, собирают с удивительным рвением голоса избирателей для своей государственно-охранительной деятельности и вполне справедливо опасаются перед каждым шагом, который мог бы хоть чуть-чуть походить на аспект социалистического становления, что эти голоса могут снова улетучиться. Такие же политические партийцы как и все прочие.
Вот бесчисленные группы и движения, которые надеются поправить искажённый порядок мира посредством пропаганды мировоззрения или посредством регуляции образа жизни. Вегетарианцы, трезвенники, воздерживающиеся, гармонические гимнасты, спортивные акробаты всех видов и сотни прочих улучшателей мира. Все они могут привести убедительные поводы, почему именно их метод ведения жизни должен принести спасение человечеству. Но у всех у них очки на носу, которые направляют их взгляд на нечто незначительное в огромном механизме мира, увеличивают это нечто до гигантских размеров и затемняют всё, что движется и действует вокруг. Сколь правдиво то, что начинать нужно в каждом отдельном пункте, чтобы принести свет и порядок в хаос вещей, столь же правдиво и то, что культура может возникнуть лишь из сильной и великой воли охватить пониманием и делом всю суть вещей.
*
Самый позорный упрёк, который можно сделать презренному бескультурью этой одержимой механическим духом изобретательства эпохи, касается обращения с женской половиной человечества. Невероятные изменения, которым были подвержены все области человеческого сообщества в ходе мировой истории, разумеется сместили отношения между полами и положение женщины в обществе фундаментально. Но традиционное право мужчин самим решительно влиять на учреждения человеческой жизни, привело к тому, что женщины и сегодня вынуждены отчаянно бороться за малейшее право соучастия в формировании совместной жизни.
Индустриализация экономики и развитие капитализма вынудили женщин выйти из кухонь и детских комнат домашнего хозяйства в мир наёмного труда. Нужда бытия поставила их в центр конкурентной борьбы с мужчинами, у которых они — преодолевая самое отчаянное сопротивление — постепенно отвоевали право на труд в почти всех областях практической деятельности. Сегодня женщины представляют собой как в прикладных, так и в интеллектуальных профессиях столь значительный контингент, что мудрость учёных мужей, которые хотели зарезервировать слабый пол для кастрюли, корыта и супружеской постели, больше не нуждается в опровержении.
При этом не стоит забывать, что использование женских сил для получения необходимых для жизни продуктов ни в коем случае не предусмотрено естественной организацией мира. Среди бесчисленных убийственных нелепостей нашего времени одной из самых убийственных является принуждение женщин к мужской работе. Противно думать, что большинство женщин в цивилизованных странах расплачивается за возможность рожать детей, кормить их и воспитывать, растратой своих лучших энергий с целью заработка; да, что бесчисленные несчастные женщины вообще теряют право на материнство посредством этого сконструированного мужчинами, управляемого мужчинами безумия.
Тем больше причин для женщин стремиться из всех сил своей воли к тому, чтобы помимо обязанности работать у них было и право на участие в определении общественных условий. Сомнения в их способности к такому соучастию, как они всё ещё встречаются среди мужчин, являются фривольной заносчивостью. Напомним лишь об эпохе романтики и назовём такие имена как Шарлотта фон Кальб (1761-1843, писательница — прим. перев.), Беттина фон Арним (1785-1859, писательница — прим. перев.) и Рахель, чтобы понять сколь неверно утверждение, мол, женщины неспособны создавать духовные ценности. Напротив: можно предположить с большой вероятностью, что практическое влияние женщин на формирование социальных условий самым быстрым и радикальным способом ответит на страшное несчастье, которое означает для всего человечества недоразвитость и недостаточное снабжение клеток в телах работающих матерей. Ибо женщины скорее готовы, чем мужчины, когда в них разыгралась страсть, двигаться прямиком к цели без оглядки на малейшие сомнения. Совсем недавно это доказали женщины в русских народных восстаниях, которые были самой активной и воинственной частью всей революции. Это доказывают сейчас суфражистки в Англии, которые, не выказывая страха перед тюрьмой и даже перед смертью, пытаются навязать стране свою волю посредством террористических актов.
Сколь глупы и ничтожны насмешки, которые, язвительно обрушиваются на «женщин за избирательное право», которые всё-таки бьются за дело общества. Хочется пожелать героям за надёжными редакционными столами немного той жертвенной смелости, которой отмечены эти женщины. При помощи средств, на которые им указывает пример мужчин, которые не ведают лучшего средства для проведения своих декретов в жизнь, кроме грубого насилия, они сражаются за свои убеждения, сидят месяцами в тюрьме и отказываются принимать пищу в тюрьмах с такой самоотверженностью, которая сделала бы честь любому революционеру, чтобы в таком пассивном сопротивлении преодолеть даже мускульную силу брошенных против них полицейских.
Разумеется, во всяком насилии есть нечто постыдное. И там, где насилие применяется без убедительных причин, самый праведный гнев тоже теряет свою убедительность. Но неверно, что лондонские амазонки до сих пор действовали в своих вспышках темперамента необдуманно и без причины. Не говоря уже о том, что провоцирование арестов и тюремных заключений eo ipso не лишено мощного агитационного эффекта там, где оно используется для завоевания общественных прав, что суфражистки зачастую находят довольно действенные жесты для своего гнева. Уличные демонстрации всегда обладают чем-то импозантным, народные собрания годятся для того, чтобы склонить словом колеблющиеся умы к пониманию, нападение на (пустую) квартиру ответственного за упорство правительства министра как волеизъявление тоже не может быть неверно истолковано. Даже смысл нефтяных нападений на почтовые ящики я, кажется, тоже могу понять. Если женщины хотят показать примером, что они способны посеять хаос в торговле и движении, что они также способны позитивно участвовать в организации транспорта, то это неплохой пример. Непростительно, однако, нападение отдельных дам на оранжереи с орхидеями и теплицы. Женщины, уничтожающие цветы — это уродливо, как удар в лицо всей женственности.
В чём я, вместо этого, всерьёз упрекаю всё женское движение, как оно сегодня выглядит и как оно проявляется в лондонских эксцессах, это недостаточная радикальность в целях и намерениях. Мелочность требований прав для женщин никак не сочетается со всей затрачиваемой страстью, с героизмом и жертвенностью. Этим самостоятельным ограничением женщины полностью деградируют свою борьбу до размера требований вольнодумцев, пацифистов, земельных реформистов и вегетарианцев и перестают сражаться за культуру. Ровно год назад я уже писал тут об этом (Kain, 1.12., «Амазонки избирательного права»). Тогда я писал:
«…То, что женщинам запрещалось голосовать, конечно, глупо и несправедливо, поскольку парламентаризм считается вольным достижением. Но хотелось бы пожелать, чтобы столь решительные представительницы своего пола жертвовали собой ради более важных вещей, чем за мужские права, которые и правами-то не являются. Отказ в политическом содействии является, при издевательствах, которым подвергаются женщины во всех странах, наименее важным. Если им не хватает воздуха, то им стоит сначала приложить усилия к более достойной оценке своих личных жизненных потребностей. Пока частные дела женщины находятся под контролем мужчины, пока половая неопытность девушки считается в обществе масштабом добродетели, пока сексуальная жизнь женщины вне государственно заверенного брака считается презренной и аморальной, до тех пор женский пол будет действительно подчинён мужскому и до тех пор женщинам не стоит стремиться к внешним титулам равноправия. Женщина, которая стыдиться стать матерью «нелегитимных» детей, не имеет права на общественные посты, которые требуют энергии, самостоятельности и личной ответственности. Пусть же женщины освободятся сначала от предрассудков пуританской морали, пусть же в своих личных решениях они опираются на собственную волю, а не на суждения окружающих, тогда они быстро добьются уважения мужчин, что придаст и их политическим желаниям нужный вес — хотя бы в Англии».
В самом деле: женское движение, встав на верный путь, как мне кажется, призвано проделать самую важную первопроходческую работу всякой культуры. Самое позорное преступление инсценированной мужчинами мировой экономики — это бесправие женщины в делах её собственной воли и её детей. Автомобили, кинематограф и дирижабли остаются насмешкой над всей культурой, пока свинство общественного контроля над половой жизнью женщины, пока прославление девственности, придающее дефлорации значение морального обесценивания, не будут упразднены и отцовство не исчезнет как общественный правовой титул. «Женский вопрос есть вопрос девственности», говорит Эдуард фон Хартман. Но право, для завоевания которого женщинам не должно быть жаль никаких сил, называется не избирательным правом, а материнским.
Каждая женщинa и каждая девушка должна хорошо усвоить замечательные слова, которые Рахель фон Фарнхаген (1771-1833, писательница, выступала за права женщин и евреев — прим. перев.) записала в свой дневник в 1820-м году:
«У детей должны быть только матери, и их имена…: Так это устроила природа, нужно сделать её лишь более моральной… Природа ужасна в том, что над женщиной можно надругаться и заставить против желания и воли родить человека. – Это великое оскорбление должно быть исправлено человеческими учреждениями и институтами и показывает, насколько ребёнок принадлежит матери. У Иисуса была только мать… Все матери должны считаться столь же невинными и уважаемыми, как Мария».
Перевод с немецкого.