Йорг Финкенбергер в Polemos Nr.4, лето 2011
Незадолго после того, как удалось свергнуть Мубарака, египетская революция потерпела огромное поражение: её первое поражение, но сумрачное знамение того, что ещё может случиться. С позволения военного командования, которому революция перепоручила судьбу страны и, более того, стабильности ради, судьбу революции, Юсуф Карадави проповедовал перед своими последователями на площади Тахрир, которую для этого очистили от революции. Пожилой эмигрант, известный предводитель исламистов, руководил чем-то, что отчасти напоминало богослужение, от части — фашистский марш, где десятки тысяч, если не сотни тысяч скандировали: «Мы маршируем в Аль-Кудс, миллионы мучеников!»
Это жуткое богослужение осветило путь и сделало его для всех видимым: это то, что ожидает тех, кто делает революцию, но не разбирается с настоящим врагом. От президента избавились, но не от его соратников, которые поторапливаются снова использовать исламистов; которые и без того всегда были частью режима с самого его начала, и чьи лозунги о мученичестве и войне нужны для того, чтобы заглушать требования свободы, которые ещё недели назад наполняли площадь Тахрир.
Это были, на самом деле, первые шаги арабской контрреволюции, а крики её могут быть переведены следующим образом: Мы выступаем за старый арабский порядок, мы будем за него сражаться до самой смерти и мы не собираемся отступать.
1. Во время великой Французской революции произошло восстание в Вандее, когда монахи и реакционные священники смогли направить крестьян против революции, которая как раз сделала из них свободных людей. Человеческая жажда рабства неутолима. У Русской революции 1905-го года был свой смертельный враг, черносотенцы, погромщики, которые убивали евреев и позднее, в 1917-м, стали сердцевиной Белой Гвардии. Революция 1918-го года в Германии была повержена (кстати, франкскими) крестьянскими сыновьями в фрайкорпсах под свастиками. А иранское рабочее и женское движения 1978-го года пали жертвой Партии Бога и её предводителя Хомейни.
Смертельный враг нового арабского мира, который заслуживал бы этого имени, его Вандея и его черносотенцы, уже выступили, и их можно довольно точно опознать по их поступкам и их причинам. Когда протестующие египетские женщины подвергаются нападению на площади Тахрир в международный женский день; когда толпе так называемых салафистов позволяется поджигать христианские и даже суфийские храмы; когда до того в Тунисе исламисты нападают на синагогу, чтобы показать, кого они считают истинным врагом, всё это отчётливо указывает на то, что называется «моментом высочайшей опасности».
2. Арабское восстание началось как волна возмущения против вынужденного исключения из истории при помощи окаменевшего государства, который всё больше терпел неудачи даже в организации фундаментальных социальных служб, и даже не предлагал экономической перспективы в замен на свободу, в которой он отказывал. Когда говорили, что наша эпоха навязала обществам выбор между надёжностью и свободой, то наши арабские товарищи не обладают ни тем, ни другим. Надёжность была лишь надёжностью государства, которое в свою очередь ничего не гарантировало кроме того, что день ото дня становилось всё хуже. Это состояние должно было привести к катастрофе.
Арабские общества пытались на протяжение десятилетий «пересидеть» своих деспотов; однажды — говорили самые разумные — они умрут; но первый умер и на его место заступил его сын, затем и второй собрался повторить этот трюк. В это время ничего не происходило, кроме того, что день ото дня становилось всё хуже. Ждать постепенного улучшения положения стало бессмысленным. Невероятное мужество, свидетелями которого мы стали, как минимум отчасти является рефлексом этого отчаяния, которое теснейшим образом связано с наблюдавшимся ранее полнейшим застоем. Только с движениями, возникающими из отчаяния, следует быть осторожным; в определённом смысле они созданы из того же материала, что и причины их отчаяния, более часть объективного процесса, чем бунт против него.
Кстати, есть и некое число признаков того, что, как минимум, среди меньшинства участников возникает осознание того, где следует искать причины перманентного скандала, являющего собой арабский порядок; некоторые из этого меньшинства, кажется, принадлежат к тому же объединению, которое изначально организовывало протесты в Египте 25-го января. Расчёт, распространённый в этих кругах напоминает размышления Кристофера Хитченса об оправдании войны в Ираке: пред лицом предсказуемого ухудшения и когда-нибудь или иначе распадающегося режима, шансы в любой момент будущего будут только хуже, чем сегодня. (К этим кругам принадлежал, собственно, Ваель Гроним, и, как кажется, ведущий блог под псевдонимом «Sandmonkey» Махмуд Салем). (1)
3. Быстрое продвижение арабских бунтов имело свою цену: изменения, которые они вызывали, были либо краткосрочными, либо поверхностными, либо были остановлены применением жесточайшего насилия. В Ливии то, что начиналось как движение, напоминавшее некоторыми наблюдателям об Испанской революции 1936-го года, быстро выродилось в гражданскую войну, которая была сравнена, опять же, с Испанской гражданской войной, причём первым это сделал сам полковник Каддафи. В Йемене власть угодила в руки племенных предводителей и не ясно, не был ли переворот смертельным ударом для йеменской государственности вообще. В Сирии наследник престола начал ужасающую битву против улиц и пробудил воспоминания о том, что делал его отец в города Хама.
Его христианские, шиитские и друзские подданные, большей частью, держались от протестов подальше, мы слышим, что их даже массово рекрутировали для борьбы с бунтом; для них кошмар исламизма слился в кошмаром гражданской войны вдоль этнических и религиозных линий, более ужасной, чем перспектива продолжительной стагнации и авторитарного государства как и перспектива искусственно поддерживаемого военного конфликта с Израилем. Не стоит забывать, что мы всё ещё на Ближнем Востоке, и что сирийский режим черпает свою легитимацию из страха религиозных меньшинств перед преследованиями.
4. Христиане, равно как и иудеи и религиозные меньшинства Ближнего Востока вообще наблюдают за восстаниями и переворотами по большей части с недоверием и страхом. Нестабильность никогда не приносила им что-либо иное, кроме преследований. На арабской революции лежит обязанность, если она действительно хочет заслужить это имя, опровергнуть эти опасения.
Одной из менее известных опасностей является вмешательство саудовского королевства. Наибольшей угрозе посредством изменений к лучшему среди всех подвергается этот бастион суеверия, это чёрное сердце контрреволюции не отступит ни перед чем. Та же хорошо вооружённая армия, которая раздавила то, что должно было стать цветком иракской свободы, под кровавым катком из ковровых бомбардировок — профсоюзы, демократические низовые организации, женские союзы – всё ещё тут. Это был не только Иран! Некоторые особенно внушающие беспокойство аспекты сирийского восстания несут отчётливую печать поддерживаемого Саудами исламизма; который затем, в свою очередь, помогает сирийскому режиму, поддерживать страх среди меньшинств.
Таким образом, арабские режимы показывают себя враждующими братьями, их скрытая агрессия против друг друга – акт практической солидарности. Так, и никак иначе, до сих пор функционировал арабский мир.
5. Как саудовское Королевство, так и исламский режим в Иране всеми средствами пытаются затормозить восстание; каждый — соответственно своей особенной ситуации, своими особыми средствами; Сауды — насилием, Иран — тем, что пытается получить над восстанием контроль и всучить ему лозунги анти-израильской борьбы. Что за историческая ирония: персидская держава как единственный боец за арабское дело! Столь низко пал арабизм.
В арабских восстанияx «арабское дело» роли не играло, и ещё меньше был важен ислам. Речь шла, насколько можно судить по их началам и некоторым их делам, об отсутствии будущего и о вездесущих издевательствах, которые являются излюбленным способом полиции обращаться с теми, у кого отняли будущее. Речь шла не о национальном величии, а об отдельных судьбах. Их иконами были не Ассад и Насралла, но Мухамад Буазиз и Калед Саид; их импульс — не воспоминания о национальных подвигах египетской полиции в 1956-м, но о её совершенно обыкновенных преступлениях в настоящем.
Есть только один способ защитить «арабское дело» о его же собственной больной реальности, и это средство до сих пор часто помогало объединить недовольных на стороне режима — в разворачивании пустого знамени арабизма, а это — знамя войны.
Сионистский враг, маленькое государство, которое довольно далеко о того, чтобы быть причиной всех арабских несчастий, с самого начала обладал сомнительной честью служить арабским государствам как пугалом, так и громоотводом — волшебная формула для всех трудностей, с которыми сталкиваются арабские властители. Пока они могли, они никогда не мешкали с её применением, что теперь — насколько можно судить — означает то же самое, что и: пока арабские общества довольствовались «пересиживанием» своих властителей. Смогут ли они и теперь воспользоваться удобной ложью, когда их народы, кажется, потеряли терпение?
6. Как в так называемый день Nakba, так и в так называемый день Naqsa, в которые палестинцы поминают крах двух попыток арабских армий уничтожить Израиль, мы видели, как арабская контрреволюция идёт своим путём, пока что только на цыпочках: Сирия отправила в первый раз палестинских демонстрантов к границе с Израилем. И они пошли. И, как кажется, в полной наивности. Они казались искренне возмущёнными тем, что их встретили выстрелами в месте, которое de iure и de facto является ничем иным как зоной военных действий. Классический пример братской любви сирийского режима к палестинцам, своему бесплатному пушечному мясу, которое всегда под рукой, когда нужно отвлечь от проблем в собственной стране.
Человеческий идиотизм неисчерпаем. Палестинские демонстранты не только саботировали арабские восстания в угоду сирийскому режиму, палестинская молодёжь в Газе делала то же самое, без приказа, добровольно, для выгоды правящей Хамас, от рук полиции которой она страдала месяцами; молодёжь, которая зашла так далеко, что протестовала против режима в Газе, но не под новым арабским лозунгом «Народ требует свержения режима», а под смехотворным «Народ требует окончания разделения» – собственно, разделения палестинской власти между Хамас и Фатх.
Возможно, виной тому исторические недостатки положения палестинцев, что они никогда даже не имели перед глазами единый режим, и что всякий протест против политического состояния их сообщества сам по себе развивался в сторону требований единого правительства, чтобы предотвратить гражданскую войну и распад государства; но то, что они не видели, что тем самым они закончили бы там, откуда начали египтяне, собственно, в националистическо-исламистской коалиции, в этом их историческая вина. Далёкие от того, чтобы следовать по пути, который проторили египтяне, они закончили тем, что привели к власти коалицию, свергнуть которую как раз было бы их обязанностью.
Молодёжь Палестины поместила себя этим великим деянием на неверной стороне истории. Арабской молодёжи 1968-го года палестинские Fadayin казались не только борцами за национальное дело, но и непосредственными примерами для их собственного политического дела, которое всё больше походило на палестинский арабизм. Сегодня делу палестинцев не хватает этой вескости; мы часто видим их работающими на дело контрреволюции, как арабский фиговый листок в борьбе, давно уже вышедшей за пределы пустых обещаний арабизма. Иронично то, что палестинцы помогли свергнуть правительство Файада, наиболее способное, наименее испорченное правительство, которое когда-либо было у палестинцев, и водрузить на его место объединённые силы своего собственного угнетения.
Палестинский пример, кстати, как стало ясно, слишком явно противоположен общей тенденции восстаний, слишком уж прозрачная попытка лишь внешне имитировать методы, чтобы он мог развить динамику и откликнуться эхом в арабских обществах. Попытка сирийского правительства, разыграть просчитанные смерти палестинцев против жертв собственных внутренних репрессий, скорее всего, не будет удачной.
7. Арабское восстание, кажется, если судить по тому, что происходит в Сирии, ещё далеко от завершения; но что ему предстоит — совершенно неясно. Все карты открыты. Врагу не хватает внутренней сплочённости, но он привык обходиться с этим. Исламизм, даже побитый своими глубокими внутренними противоречиями, всё ещё является страшной силой. Даже если исламисты в Египте кажутся глубоко расколотыми и не имеющими объединяющего лидера, каким был Хомейни в Иране, если доходит до дела, то беспринципны и быстры, и являются частью старой системы, пережившей шторм на удивление без потерь. Те, кто нам дороги — сражающиеся рабочие, женщины и молодёжь всё же малочисленны и ещё бессильны, и они совершили ошибку, они должны были её совершить — они передали власть армии. Но это означает, что они в ближайшее время либо будут управляться Вандеей, либо будут править вместе с Вандеей.
И даже если, в конце концов, враг внутренне расколот и нет ясного пути, которым он мог бы пойти, и не может многого предложить: что он не способен вести за собой, т. к. не имеет ни малейшего представления, куда, и не имеет средств, чтобы добраться до туда, то и революция находится в едва ли лучшем положении. Одна её часть должна желать правовых отношений и функционирующую капиталистическую экономику, другая её часть — власти рабочих над средствами производства. Для кого предпосылки менее благоприятны, угадать просто. И что делает положение ещё тяжелее — то, что оба представления могут уживаться в одних и тех же головах. А что ещё хуже — что именно египетский класс капиталистов имеет хорошие причины, чтобы не быть согласным с правовыми отношениями, т. к. он разбогател ни при каких особенных условиях законности. То, что мы наблюдаем, есть гигантское кошмарное повторение французского февраля 1848-го года в более плохих условиях и коварном внутреннем враге. И всё это в мучительном замедленном действии. Следует опасаться, что повторится июнь 1848-го и будет снова проигран, и что за ним последует не клоун, а то, что следовало за побеждёнными революциями в 20-м столетии.
Арабские революции, однако, ещё могли бы быть спасены посредством более ясных и разумных шагов, более решительного разрыва со всем тем, чем до сих пор были Ближний Восток и остальной мир. В том состоянии, в котором сегодня находится человечество, много будет зависеть от исхода арабских революций. События в арабских государствах, как кажется, по крайней мере на ближайшее будущее, стали указанием на то, как будет вести себя человечество в предстоящем кризисе. Многое лежит в руках арабских обществ; это ставит нас в парадоксальное положение: будет ли тут решаться то, чего мы желаем, мы не знаем; но знаем точно, что это решается, в определённой степени, там.
1) О слабостях этого расчёта можно много и не говорить. Каждый, кто хоть немного знаком с авторами расчёта, знает, что они осознавали дисфункциональность египетского общества; то, что это сознание всё ещё является их преимуществом перед большинством секулярных активистов с площади Тахрир, видно сегодня (29.7.2011) особенно отчётливо. «Al-Gamaa Al-Islamiya, the most conservative Islamist political force in Egypt, incited the public against Tahrir by issuing a statement that accused the square protesters of being ‘communists and secularists who want to hijack political power by formenting strife between the people and the army.’ […] In fact, both sides seemed to be headed towards physical confrontation in Tahrir on 29 July .[…] As the day of 29 July approached rapidly, rumours were spreading that some Salafists were not just organising a peaceful march but were actually preparing to mobilise supporters to forcefully end the 20-day old Tahrir sit-in», так пишет Ahram от 28.7.; но активистам с Тахрир больше ничего не приходит в голову, как договариваться с исламистами, и причём о совместной (!) демонстрации, в ходе которой исламисты прогоняют их с площади. С людьми, которые недалеки от того, чтобы повторить ошибки иранских левых 1978-го, нельзя быть солидарным, это враги.
1 Comment
Comments are closed.